А.И. Новиков. Записки земского начальника, Санкт-Петербург, 1899
страницы:
1 - 20, 21 - 40, 41 - 60, 61 - 80, 81 - 100, 101 - 120, 121 - 140, 141 - 160, 161 - 180, 181 - 200, 201 - 220, 221 - 240
121
словом, заведует сбором податей исправник. Все остальные, привлеченные к делу лица остаются как бы в стороне.
В чем же заключается его деятельность? Каждый месяц раз или два в город являются все старшины и писаря с ведомостями о том, сколько состояло за каждым обществом, сколько внесено в эту сдачу и сколько осталось вносить. Тут происходит раздача наград, т.е. благодарностей внесшим много, и наказаний, т.е. пятирублевых штрафов, не сумевшим представить удовлетворительный сбор.
Все это ничего, если бы при этом не допускалось двух нежелательных явлений. Первое, это удивительное однообразие требований, несогласующееся с местными обстоятельствами. Когда исправники были членами крестьянских присутствий, они знали уезд, — знали, чем, когда платят мужики в разных селах... Они, как члены присутствия, считали себя администраторами и старались обнять крестьянскую жизнь со всех сторон; теперь же, когда за ними осталась одна полицейская власть, они, кроме «вынь да положь», не знают часто ничего. Например, занимается село табаком; табак обыкновенно продается в ноябре; между тем до ноября старшина уже бывает оштрафован три или четыре раза. Влияет это скверно: население вынуждено продавать тот же табак или хлеб, которого бы оно не продало, за бесценок — и все потому, что исправник не знает, да и знать не хочет местных условий.
Для старшины эти штрафы не страшны: штраф можно сложить. Это я говорю по практике; конечно, по закону этого не может быть, но повсеместная практика и земских начальников, и исправников такова, что назначавший штраф может и сложить его. Да это и хорошо, потому что часто они накладываются не по заслугам! Итак, штраф исправника — скорее угроза старшине о возможности лишиться к новому году известного числа пятерок, если он не исправится. Но другое при этом нежелательное явление — это ругательства, которыми старшина иногда осыпается, если он вздумает объяснять плохое поступление. Этих ругательств дальнейшей похвалой не за-
122
гладишь. Жаловаться на них, очевидно, нельзя, потому что это — явление обычное, повсеместное и практикой узаконенное. Все-таки больно иному старшине или писарю выслушивать это. Поэтому явок в город к исправнику они не любят и боятся их. Есть еще наказание, которое исправник может накладывать на старшину и старосту — это арест. Но такое действие исправника, понятно, всегда очень не нравится земским начальникам. Во избежание столкновений с земским начальником, старшина всегда ограничивается штрафами,— правда, очень щедро расточаемыми.
Перейдем ко второй части этой работы — к домашней. На месте подати собирает староста, под руководством старшины. Староста следит за тем, когда у мужика деньги, встречает его при возвращении домой с базара после продажи хлеба; жалуется старшине, когда уж очень плохо платят, и тогда вместе начинают принимать меры: сажают в холодную неплательщиков. Иногда их загоняют туда чуть не по тридцати человек, так что ни лечь, ни сесть нельзя. Все бы это еще ничего, если бы делалось по Божески; если бы вперед брались за богатых, другим давали бы отсрочку и т. д.,— одним словом, если бы староста и старшина всегда входили в положение людей и общими силами старались добиться, чтобы и подати были собраны, и мужики не особенно пострадали.
К сожалению, не так всегда бывает. Часто богачам-то и мирволят; у богачей такая отговорка: «вы с нищего соседа то возьмите, с меня-то всегда получите». Так и делают. Богач выжидает цены, бедняк везет семенной овес за бесценок. Отсрочки сопровождаются поднесениями начальству, вознаграждающими за исправниковы штрафы. Эти несправедливости, где они практикуются, особенно озлобляют мужиков.
Сборщик является только хранителем общественных денег, пока они не внесены в казначейство, но не участвует в сборе. По мере развития грамотности сборщиками избираются люди более или менее грамотные, записывающие полу-
123
чаемые деньги. Но как они прежде справлялись, когда и книжек податных не было, как они пользовались бирками, как помнили, сколько с кого причитается, — думаю, ни один математик не поймет. Впрочем, путаницы бывают и теперь, но больше не злонамеренные.
По-моему, из этого ясно, что теперешний порядок нехорош. Оставлять такое дело в полном распоряжении исправника невозможно. Слышал я, что готовится проект изменения податной системы, но сущности нового проекта не знаю. Передать все дело в руки земских начальников тоже неудобно, ввиду различия взглядов на дело. Податной инспектор не имеет и не может иметь власти над старшинами. Поэтому думаю, что руководство делом должно было бы оставить за съездом, причем непременным членом являлся бы податной инспектор, а исполнителями предначертаний съезда — земские начальники.
Каждое бедствие, как всего уезда, так и отдельных сел, могло бы быть оценено правильно съездом: съезд бы и назначал,— насколько запускать недоимку, в случае бедствия, — насколько пополнять ее, если год хорош. Съезд лучше всего определял бы сроки платежа, сообразуясь с местными условиями каждого села. На полицию же мы привыкли смотреть, как на убежище, когда сами не справимся. Она пускает в ход меры чрезвычайные. При сборе податей чрезвычайные меры состоят в продаже крестьянского имущества. Как она теперь справляется с этим, увидим из следующего письма.
XL .Продажи у крестьян за недоимки
В предыдущем письме я говорил о собирании податей нормальным, ежегодно повторяющимся в каждом селе порядком. Но бывают случаи, когда, несмотря на штрафы старшин и на сажания в холодную, подати идут туго. Тогда при-
124
меняются меры чрезвычайные, заключающиеся в продаже крестьянского имущества. Предварительная работа заключается в составлении волостными управлениями описей крестьянской скотины и всего имущества; описи идут на рассмотрение земского начальника, который, назначив, что можно продавать без расстройства крестьянского хозяйства, отправляет их в съезд, разрешающий продажу. Исправник поручает исполнение самой продажи становому приставу. К известному дню скотина вся сгоняется к волостному правлению и совершается продажа.
На практике картина значительно изменяется. Есть исправники, которые каждый год в августе приказывают всем волостным правлениям делать описи всему крестьянскому имуществу. Делают они это, чтобы описи были готовы на всякий случай и чтобы мужики знали, что с ними шутить не намерены. Не говоря о том, что работа эта, — работа громадная, — совершенно в большинстве случаев без надобности отягощает и без того заваленные делом волостные правления, — самая система эта очень вредна для дела. На мужиков она производит действие как раз обратное желаемому. Когда я, по соглашению с исправником, собирал подати, я избегал описей. Опись должна быть пугалом, предшествующим продаже. Продажа — весьма нежелательное явление, а потому и пугать ею нужно, как можно реже и при крайности. При системе же повсеместных описей мужики к ним привыкают, и они никакого влияния не производят.
При составлении описей волостные правления прямо и отмечают, что может быть продано; поэтому проверка их земскими начальниками затруднения не представляет. Далее мы увидим, почему этот труд их даже является излишним. Съезду, конечно, нет времени описи проверять, и он, на основании отметки земского начальника, разрешает продажи.
Когда становой пристав является производить продажу, то эти описи, к сожалению, в расчет не принимаются. Это я говорю утвердительно, что бы ни возражала против этого по-
125
лиция. Мужики не знают, что разрешено к продаже и что нет, и потому возражать не могут; становой же пристав знает только одно, что если он не представит значительной суммы, то ему же достанется. Вот он и начинает продавать все: последнюю лошадь, верх от избы, бабьи холсты. Ни плач, ни крик детей, — ничто не может остановить крестьянского разорения.
Есть, конечно, крестьяне, которые не платят, хотя у них и деньги есть: каких оригиналов нет на свете! На таких указывают становые и исправники, говоря, что мужики могут платить, да не хотят. Но разве единичные факты что-нибудь значат? Ведь говорят же, что исключения подтверждают правило?
Другое, чем хвалятся они, это — то, что редкая скотина, а тем более вещь продается в действительности. Когда видят, что ничего не поделаешь, мужики платят. Из этого опять
заключают, что они не хотят платить добром. Факт верен; продаж действительных почти что не бывает; мужики денег разыскивают. Но спросите их, мужиков, как они нашли эти деньги... Иногда они продали добровольно чуть не все, что имеют; иногда закабалили себя на год или более — иногда заложили последнюю полосу земли. Ох, уж и раздолье при этом какое деревенским кулакам! Вот цена этих добровольных взносов... Есть чем хвалиться полицейским властям!
Газеты полны описаний возмутительных сцен, которые бывают при продажах. В деревне только и разговоров, что о действиях того или другого станового. Но, с другой стороны, можно ли винить и полицию? Раз кругозор полиции известен, раз дело такой важности для государства и для благосостояния народа поручено полиции, — очевидно, и исполнено оно может быть полицией только теми приемами, которые доступны полиции по ее кругозору. Невиновата полиция, что плохо исполняет то, чего хорошо исполнить не может.
Есть другого рода продажи, которые производятся не по-
126
лицией, а самим обществом по приговорам. Это делается в тех обществах, где большинство платит безнедоимочно, а недоимка накопилась за несколькими бедняками. Тут составляются приговоры об отобрании от них земли, и люди обезземеливаются самим обществом, желающим себя оградить от платежей по круговой поруке.
Говоря об опеках, о призрении неспособных к труду, я указывал, как мало сход входит в нужды отдельных лиц и как заботится только о том, чтобы всему сходу не пострадать от них. Таким же образом поступают они и с бедняками. Раз земля его сдана за недоимки на следующий год для уплаты текущих податей, он вынужден опять ее сдавать. Делается это в декабре на сходе. Тут опять кулаки снимают землю за бесценок. Сопротивляться сдаче бедняк не может, даже если она не обставлена приговором; так как ему сход житья не даст.
Продажи земли, якобы добровольные, сопровождаются иногда сценами до невероятности возмутительными. Иногда в ноябре староста с десятком - двумя мироедов идут по домам, требуя подати. Тут же заставляют бедняков писать условия на сдачу земли, чуть не силой отбирают вещи... якобы в залог. Правда, за бутылку водки можно на неделю, на две откупиться. Все это делается без приказания, без разрешения какого бы то ни было начальства. Будет следствие — староста окажется прав: он ведь собирал подати, земля сдана добровольно, на сходе те же кулаки, те же мироеды — все будут за старосту. Все это окажется кляузами пропойц против хороших домовитых домохозяев. Ведь всякий бедняк у нас — пропойца, всякий кулак — трудолюбивый, домовитый хозяин! Бедняки это знают и даже не жалуются. Все это невероятно, но, к сожалению, это так.
127
XLI . Обеднение крестьян
Куда теперь ни поедешь, везде слышишь жалобы на разорение мужиков. Вспоминают старые годы—годы довольствия, где в редком доме крестьянском не хватало хлеба до нови, где варились хорошие браги, где свиньи поросились в одоньях. И теперь еще видны кое-где уцелевшие от огня старые крестьянские постройки из леса в обхват толщиной.
Не то мы видим теперь: дома делаются все меньше, все холоднее, недолговечнее; пища все нездоровее, все хуже,— и качественно, и количественно; одежда все менее и менее защищает от мороза... Картина всем известна — останавливаться на ней долго не стоит. Всякий деревенский житель знает при этом, что благосостояние крестьянское из года в год ухудшается.
Между тем, мы постоянно слышим, что экономическое положение крестьян исследуется статистикой земской и государственной, что для изучения его назначаются комиссии. Наука еще не выработала точных формул для определения степени состоятельности населения. Слишком это — сложная функция! Считают безлошадные дворы, хотя не всегда лошадь в доме и нужна (мастеровые); сравнивают сумму долгов, лежащих на губернии, хотя есть деревни, не накопившие ни копейки недоимки, а между тем в пух разоренные. Эти цифры — характерные признаки обеднения, но не могут служить к точному определению его. Сам же по себе факт обеднения бросается в глаза. Это — уже не вопрос.
Не менее очевидны и причины нищеты. Народ богатеет, если доходы превышают расходы,— беднеет, если доходов не хватает на покрытие расходов. Между тем, доходы постепенно убывают. Народонаселение, несмотря на страшную смертность и на переселения, увеличивается; земли на душу стано-
128
вится меньше, земля выпахивается; вследствие недостатка культуры, никакие новые промыслы не служат подспорьем при малоземелье. Другой источник доходов — заработки, не только не усиливается, но уменьшается, так как бедность мужика гонит его все раньше и раньше запродавать свой труд, причем заработная плата делается соответственно все ниже и ниже. Говорить же про лень мужика, не знающего отдыха в рабочую пору, могут только люди, незнакомые с мужиком или смотрящие на него с предвзятою мыслью. Ясно, следовательно, что доходы крестьянские уменьшаются.
Обратимся к расходам. Расходы у мужика двоякие: подати и удовлетворение потребностей. Подати все те же, и имеют скорее наклонность повышаться, так как земство, несмотря на полное оскудение, стремится кое-как содействовать культурному развитию народа. Подати в среднем составляют рублей 7—8 на наличную душу, т.е. 3 руб. 50 коп. — 4 руб. на десятину земли — половину арендной платы. Понятно поэтому, что крестьянам не хватает денег на удовлетворение самых насущных потребностей.
Правда, часть крестьянских денег идет на вино, которое трудно назвать насущною потребностью в том виде, в каком мужик его пьет. Но, изучая мужика, легко убедиться, что в пьянстве его приходится винить не столько его самого, сколько нас, его воспитателей. Впрочем, народное пьянство — настолько важный фактор в крестьянской жизни, что придется посвятить ему особое письмо. Теперь, впрочем, уместно заметить, если Козловский уезд, по грубому вычислению, выпивает на миллион рублей в год, то собственно вино стоит всего тысяч двести, восемьсот же тысяч, в виде акциза, могут быть причислены к тем же повинностям.
О какой бы стороне крестьянской жизни я ни говорил, естественно сделать вывод из сказанного. Мало указать недостаток: надо предложить его лечение. В данном же случае мне приходится признаться в полной своей некомпетентности. Затрагивать самые общие государственные вопросы могут люди,
129
имеющие или по своему научному образованию, или по практике государственный кругозор. Факт для меня, как и для всякого, ясень: берет государство с деревни массу денег, — даже больше, чем деревня может заплатить. Выкупные платежи, акциз на вино, табак, спички, керосин, громадные провозные платы за хлеб по железным дорогам,— все это главным образом лежит на мужике. Получает же мужик с государства весьма мало. Жалованье местных властей, ничтожные копейки на церковную школу — вот и все... Очевидно, мужик — в накладе.
Другой вопрос: можно ли выйти из этого положения? Этого я не знаю.
До 12 августа 1898 года положение казалось безвыходным, но теперь выход из него указан самим Царем.
Раз мы услыхали, что непосильное военное бремя есть лишь временное, неизбежное зло — мы можем легко вздохнуть. Придет час, что и мужику будет лучше. Но если принять во внимание, что лучше будет житься мужику только, когда поднимется его культура, а с другой стороны, что поднять его культуру нельзя в несколько лет, как можно построить Сибирскую железную дорогу, — то поневоле приходится жалеть, что столько времени уже потеряно.
Трудно верится, чтобы, при полуторамиллиардном бюджете, расход в несколько десятков миллионов на низшее народное образование являлся совершенно непосильным. Между тем, когда подлежащие ведомства получат на то лишних двести — триста тысяч, то это считается чуть ли не за победу над невежеством. Жалкая победа, не усиливающая бюджета народного просвещения пропорционально приросту населения!
Мне потому пришлось опять заговорить про народное невежество, что не могу в нем не видеть источника всех наших бед ещё и по следующей причине. Мы видели, что беднеем от перевеса расхода над доходом. Положим, государство может очень легко сократить наши расходы. Мы почувствуем себя лучше. Но надолго ли? Очевидно, продолжающийся при-
130
рост населения, увеличивающееся малоземелье снова понизят доходность души. Опять придется переживать то же самое бедственное положение, но сокращать расходы уже будет нельзя! Очевидно, одним уменьшением расходов многого не добьемся. Выход один — усилив культуру, открыть народу новые горизонты, новые источники дохода и обогащения. Чем раньше мы в школе будем искать выхода из этого заколдованного круга, тем лучше.
X LII . Льготы по платежам недоимок
Непосильные платежи повлекли за собой большие недоимки. Есть общества, за которыми числятся в недоимке два годовых оклада, не считая долгов продовольственных. Для такого общества каждая осень есть время разорения; понятно, что недоимщики беднеют все больше и больше. Заводиться хозяйством не стоит — все равно распродадут. Завелся двугривенный — лучше пропить его; ведь не покроешь недоимки в 200 рублей двугривенными. Естественно, что в таком обществе параллельно с увеличением нищеты возрастает и недоимка. Не знаешь, бедность ли родит недоимку, недоимка ли родит бедность! Ясно, что нищета при этом идет с прогрессирующей скоростью.
Главный крестьянский платеж — выкупной — составляет более половины всех повинностей. Одно утешение остается для крестьян, что это платеж временный. Большая половина 49-летнего срока платежа этих повинностей уже прошла. Остается платить в большинстве случаев лет 20. Как ни бедны мужики, они не теряют надежды домучиться эти 20 лет. Исправные общества из кожи вон лезут, чтобы безнедоимочно дотянуть до срока; недоимщики знают, что вместо 20 лет им придется платить 22 года; но конец все-таки виден:
131
есть надежда получить облегчение, если не себе под старость, то хоть детям.
В начале 90-х годов явилась для мужиков льгота. Это отсрочка и рассрочка недоимок. Отсрочка заключается в том, что обществу разрешается не уплатить недоимку немедленно, а через известное число лет, хотя бы в конце выкупных платежей. Рассрочкой дается ему право платить эту недоимку не на следующий же год, а по частям, в ближайшие 5—6 лет. И то, и другое разрешается без процентов. Оклад при этом остается без изменения.
Очевидно, что беспроцентная рассрочка, а тем более отсрочка недоимки — громадное облегчение для недоимщиков; между тем, на практике оказывается, что льготами этими пользуются весьма и весьма редко.
Причин тому много: 1) требуется, чтобы просьба исходила от общества в виде приговора; но мы уже видели, что общество далеко не всегда может приговорами высказывать свои желания (да и кто знает, как дела делаются на сходах, поймет, что без разъяснений, без направления схода, последний ни к какому решению не придет); 2) требуется расследование экономического состояния общества, произведенное земским начальником. Понятно, что если земский начальник не симпатизирует отсрочке, или затрудняется сделать расследование, то все дело пропадет; 3) каждое такое дело обставлено массой формальностей в различных инстанциях: сход, земский начальник, податной инспектор, съезд, губернское присутствие — все причастны этому делу; но чем более формальностей, чем дальше конец, тем с большим трудом приступается к делу, тем больше тормозов ему.
В 1896 года вышла новая льгота мужикам, — притом касающаяся не только недоимок, но и оклада. Заключается эта льгота в пересрочке выкупных платежей. Известно, что теперь общество, платя 6 % выкупной ссуды, тем самым погашает ее в 49 лет. Пересрочкой разрешается оставшуюся невыкупленной часть долга уплатить, конечно, с %, не в те какие-
132
нибудь 20 лет, которые осталось платить, а в разные сроки до 56 лет включительно.
Мера эта была в громадном большинстве принята в провинции несочувственно: считали эту меру закабалением мужика на более долгий срок. Вследствие неправильного расчета думали, что хотя ежегодный платеж и понижается, но сумма денег, которую придется уплатить крестьянам, увеличивается. Думали так даже чиновники министерства финансов.
Немудрено, что мера антипатичная не рекомендовалась крестьянам. Только теперь повсюду разосланы таблицы, доказывающие, что льгота эта для крестьян, безусловно, выгодна, так как при меньшем ежегодном платеже не увеличивается или увеличивается совсем незначительно общая сумма предстоящих крестьянам платежей.
Тем не менее, вряд ли можно надеяться, что льготой этой часто воспользуются крестьяне. Причины тому те же, что для отсрочек: косность крестьян, а главное, масса, формальностей, которыми это дело обставлено и перед которыми не один земский начальник остановится. Был поднят вопрос об обязательности пересрочек, но теперь он, кажется, снят с очереди.
При всей пользе рассрочек, отсрочек и пересрочек, есть, думаю, мера, которая, не принося убытку казне, сняла бы с недоимщиков тот тяжелый гнет, под которым они вечна
находятся. Это была бы повсеместная отсрочка всех недоимок до конца выкупных платежей. Государство ничего не потеряло бы, так как и теперь недоимка растет, следовательно, полный оклад не поступает; общество же, не чувствуя недоимки за собой и наученное горьким опытом, что недоимка значит, употребило бы все усилия, чтобы не допустить за собой новой. Очень может быть, что ежегодный государственный доход даже увеличился бы против настоящего. Нечего говорить, как вздохнул бы крестьянин, почувствовав, что никто не придет завтра продавать его последний скарб.
133
X LIII . Предводитель дворянства
Должность уездного предводителя дворянства самая почетная в уезде и вместе с тем самая трудная. Не имея почти никаких дел личных, предводитель состоит вместе с тем председателем почти всех коллегиальных учреждений уезда. В земском собрании, в съезде судебном и административном, в воинском присутствии, в училищном совете, в питейном присутствии, в дворянской опеке, в тюремном комитете — везде он председательствует.
Естественно, что не он работает во всех этих учреждениях; на это в каждом из них есть непременные члены, как уездный член суда в съезде, инспектор в училищном совете и т. д., но везде он может явиться со своим авторитетным голосом, везде он может прекратить и предупредить возможные злоупотребления. Порядок его избрания дворянством, а главное — бесплатность должности служат достаточным ручательством за то, что в предводители попадают лучшие люди.
Теперешний взгляд на предводителя значительно разнится от прежнего. Прежде первым вопросом о предводителе было: как он живет, какие дает обеды? Теперь от предводителя стали требовать дела. Заведуя крестьянскими и всесословными учреждениями, он, понятно, должен отвечать другим требованиям, чем прежний предводитель, касавшийся только дворян своего уезда.
Коснусь трех главных обязанностей предводителя: в съезде, училищном совете и воинском присутствии. Хотя в съезде он председательствует и в судебном, и в административном заседаниях, но влияние его может быть только личное. В судебных заседаниях уездный член, как юрист,
134
более компетентен; он готовит дела, без него суда быть не может — очевидно, ему и книги в руки; сколько я ни знаю предводителей, все они в судебных заседаниях никогда почти не участвуют. Административные заседания состоят главным образом в отмене некоторых приговоров, в увольнении должностных лиц; обыкновенно представления земских начальников согласуются съездом беспрекословно.
Прежде мировой съезд имел по отношению к судьям гораздо больше власти, чем уездный съезд по отношению к земским начальникам. Съезд не может издавать никаких циркуляров земским начальникам, не может объединять их деятельности. Кое-где съезды это делают, но, мне кажется, что в законе на то оснований нет. Очевидно поэтому, что и влияние предводителя на ход дела незначительно.
Что касается отношений предводителя к земскому начальнику, то закон дает ему только право ревизий. Но, с одной стороны — предводитель помнит, что большинство его избирателей часто состоит из земских начальников; с другой — самое право ревизии, без права предписывать, не есть ли вежливое выражение для доноса?
Действительно, что может сделать предводитель, если при ревизии найдется что плохое? Написать губернатору, — дело же решит губернское присутствие. Поэтому я никогда не слыхал, чтобы предводители пользовались этим правом, даже при всем желании помочь делу. Конечно, если предводитель многолетним опытом и тактом заслужил доверие земских начальников, то они рады бывают выслушать его мнение, но и только.
Тем более не может предводитель касаться волостных правлений. Тут один начальник, один вершитель судеб крестьянских — земский. Очень ошибаются те, которые думают, что предводитель — все в своем уезде. Наоборот, если, предводитель имеет значение, то это — не по закону, а по личному авторитету.
Другое важное дело предводительское — это председатель-
135
ствование в воинском присутствии. Дело важно потому, что касается важного вопроса в жизни каждого: служить или не служить. С другой стороны, все дело обставлено законом так подробно, что неправильность может зависеть только от небрежности или от злоупотребления. Если есть делопроизводитель или член присутствия, внимательно и добросовестно относящийся к делу, то предводитель может спать спокойно. Тогда работа его заключается только в подписывании бумаг, а главное—в осенних наборах. Хотя в этом деле слышно кое-где про злоупотребления, но, как все военные законы — законы о воинском присутствии разработаны так хорошо, что трудно предложить какие-либо усовершенствования.
В училищном совете власть предводителя большая. Конечно, число школ и суммы, отпускаемые на содержание их, зависят от земства, но, как председателя совета, его голос
всегда почти имеет решающее значение во внутренних делах каждой школы. Если предводитель любит школы и пользуется авторитетом в уезде, то это — залог к их усовершенствованию и размножению.
Из всего этого видно, что влияние предводителя на ход дел в уезде зависит, главным образом, от его личности. Как должность почетная, она не подлежит прямому и частому контролю начальства. С предводителем считается и губернатор. Поэтому и закон, не возлагая на него почти никаких личных обязанностей (измеряемых числом входящих и исходящих бумаг), предоставил ему руководительство всеми уездными делами. Его дело суметь этим правом воспользоваться, В одном деле хотелось бы видеть большую власть у предводителя — это в деле крестьянском: я разумею, конечно, власть не единоличную, но как председателя съезда, не лишенного, как теперь, всякого надзора за тем, что делается в уезде. В административном заседании съезда желательно бы было видеть непременного члена, играющего ту же роль, какую в судебном заседании играет уездный член суда. Этот уездный член губернского присутствия следил
136
бы за административными делами, доходящими до съезда, производил бы дознания и ревизии на местах, направлял бы деятельность земских начальников.
Отсутствие такой должности в съезде, при недостатке рабочих сил в губернском присутствии — страшный пробел в законодательстве 1889 года. Мы видели, что ни по праву, данному съезду законом, ни по положению предводителя в уезде он такого лица не заменяет и заменить не может.
Остается сказать два слова о дворянских опеках. Все опеки у нас — больное место. Места заседателей часто по недостаточности содержания занимаются пансионерами дворянства, опекунов часто трудно найти. Трудно винить в данном случае закон и его исполнителей. Причину беспорядков надо искать в том, что часто мы сами себя опекать не умеем, не то что других.
X LIV . Губернское присутствие
Перехожу к губернскому присутствию — высшему вершителю многочисленных дел, возникающих в деревне. Тут кончаются все судебные дела земских начальников и волостных судов. Облеченное большею кассационною властью, губернское присутствие играет по отношению к уездному съезду ту же роль, которую играл Сенат по отношению к мировому съезду.
Думаю, что приближение кассационного суда к населению должно было естественно произойти по мере увеличения судебных дел в съездах. Слишком продолжительна процедура в Сенате. С другой стороны, обязательность решений его была необходима в начале, когда юридические понятия еще нетвердо вкоренились в суде. Теперь печатание этих решений, — и прежде иногда противоречивых, — было бы излишним балластом.
137
Поэтому приближение кассационного суда из столицы в губернский город мне кажется явлением желательным.
Нельзя того же сказать о составе судебных заседаний губернского присутствия. На пять лиц министерства внутренних дел, в нем участвуют всего два лица судебного ведомства. Такой состав третьей судебной инстанции не выдерживает никакой критики. Скажут, что и большая часть непременных членов губернских присутствий назначается из юристов. Положим, но полная зависимость их от председателя — губернатора с одной стороны, привычка смотреть на дела административными глазами — с другой, никогда не позволят им быть настоящими судьями. По моему — это неоспоримо.
В административном присутствии юридического элемента нет вовсе, так же как и в административных заседаниях уездного съезда. Между этими двумя отделами губернского присутствия — значительная разница по характеру подведомственных им дел. Судебное присутствие имеет дело с бумагами, причем сам закон дает кассаторам право обращать внимание только на форму, не касаясь сущности дела.
Административное заседание имеет дело, конечно, и с бумагой, но и с лицами. Я уже приводил пример бесплодности многих работ, возложенных на губернское присутствие в административном его составе, говоря о крестьянских опеках. Гораздо важнее роль его как учреждения, контролирующего ведение крестьянского дела ближайшими его начальниками. К сожалению, и тут приходится ограничиваться бумагой, т.е. отписками.
Положим, жалуется мужик на старшину: все, что может сделать губернское присутствие — это запросить подлежащего земского начальника и в большинстве случаев жалобу мужика оставить без последствия. Руки связаны у присутствия массой дела и малочисленностью его членов. Губернатор и вице-губернатор заняты настолько, что и думать им нечего о том, чтобы разбирать самим эти дела по существу. То же приходится сказать и о двух членах губернского присутствия. Каждый
138
из них имеет сотни и тысячи дел, которые он должен изучить и доложить. Помимо разъездов, им иногда столько дела, что поневоле дела залеживаются подолгу. Где тут разбирать самим дела на месте? Я уже говорил, что такие члены присутствия должны бы быть по одному на уезд. Только тогда можно ожидать, что мужик добьется правды. При теперешнем же составе губернского присутствия на это рассчитывать нечего...
Кроме физической невозможности производить подробные следствия насколько возможно чаще, есть, по-видимому, другого рода соображения, которые для многих положительно непонятны. Все сводится к тому, чтобы 1) все обстояло благополучно и 2) чтобы поддержать авторитет власти.
Все обстоит благополучно тогда, когда всякий может добиться правды. В нахождении правды — высшее благополучие, а не в отсутствии жалоб! Попробуй начальник не принимать просителей и жалоб... Вскоре ни тех, ни других не будет, но вряд ли это послужит к благополучию для населения. Формулой «все обстоит благополучно» как будто хотят показать, что зла нет, что зло перевелось. Очевидно, это — нелепость. Зло всегда есть и будет, и хорошо тогда, когда оно всегда может выплыть наружу и быть устранено.
Возьмем ревизию; ревизия может быть плодотворна только тогда, когда ревизующий входит в непосредственное, близкое и безбоязненное отношение к народу. Пускай всякий подходит и говорит, пускай всякое слово его проверится! Неужели боятся этим уронить авторитет власти!?.
Неужели мал авторитет военной власти? Между тем, солдат опрашивают высшие их начальники, не было ли кому обиды. Известен случай, где при Николае Павловиче важный генерал был отдан под суд по жалобе солдата самому Государю. Тем, может быть, и силен авторитет военного мундира, что все знают, насколько исполнение долга обязательно для всех — для генералов так же, как и для солдат.
Но этого мало; у нас не только избегают опросов, но за-
139
частую замалчивают зло, стараясь дать ему такое объяснение, будто оно вызвано мужиком и неизбежно, или будто оно совершено бессознательно, случайно или нечаянно. Этим авторитет власти роняется окончательно, так как обобщение такого замалчивания родит слухи гораздо худшие, чем то, что было в действительности. Иногда слышишь такие рассказы, что уши вянут. Будь строгое и гласное дознание, легко было бы опровергнуть эти рассказы. Поневоле молва из мухи делает слона.
Мы видели раньше, что уездный съезд не объединяет деятельности земских начальников, не объединяет ее и губернское присутствие. Кое-где с этой целью созываются губернаторами съезды всех земских начальников губернии. Думаю, что такие съезды могут быть весьма полезны, если ими хорошо руководят. Практическое же значение эти съезды могут иметь только в том случае, если выработанные на съезде положения или пожелания как-нибудь перейдут в жизнь путем обязательности этих постановлений и дальнейшей разработки их в законодательном порядке. Впрочем, съезды эти далеко не повсеместны.
X LV . Закон и воспитание
Только что прочел 83 номер «Гражданина». Передовая статья подписана псевдонимом «Деревенщина» и посвящена разбору моих «Записок».
Оставлю в стороне все, что есть личного в этой статье,— тем более что автор, не зная меня вовсе, очевидно, фантазировал, говоря, например, что мне не повезло на службе земского начальника. Он меня называет: «некто г. Новиков», забывая, что сам скрывается под псевдонимом, а я в каждой статье даю имя и адрес . Затем он говорит, что и таланта-то у меня нет, и наивен-то я, как институтка, и
140
т. д.— это путь, по которому я за г. Деревенщиной не последую.
Тем не менее, статья эта, по-моему, заслуживает глубокого внимания, — тем более что появилась в виде передовой статьи.
В начале г. Деревенщина, приписав мне то, чего я и не думал говорить, а именно, что наш деревенский административно-правовой строй покоится на трех китах, — старосте, старшине и земском начальнике, — дает нам, взамен моих длинных и не попадающих, по его мнению, в цель описаний, свои коротенькие. Хотя эта задача трудно исполнимая, но, насколько возможно, он исполнил ее в высшей степени остроумно.
Староста у него выходит лишенным всякой типичности. Это не должность, а обязанность, сопряженная с нравственной тяготой взыскивать, сажать, сзывать, стращать, прекращать, увещать и главное — доносить. Полуофициальность, принудительность и фискальный характер этого положения делают то, что староста всегда остается теперешним Сидором и Карпом. Типа старосты нет, а есть медные бляхи! Все старосты России могли бы сказать про себя: «я ничаво». Вот вам описание старосты. Попытка описать его в десяти строках неисполнима, но если взяться за это, то трудно удачнее справиться с этой задачей.
Как нет двух схожих старост, так, по мнению г. Деревенщины, нет двух различных старшин. Эта должность носит политический характер и, будучи сопряжена с массой дела и строгой регламентацией прав и обязанностей, является самою трудною на Руси. Старшина всегда хитер, толков, с патриархальными манерами; трезв и трудолюбив; низкопоклонен со старшими, заносчив с младшими; находчив и ловок, набожен и богат; всегда почти не хозяин; всегда почти ростовщик.
Это «всегда» или «почти всегда», конечно, лишнее, но свойства эти часто встречаются у старшин. Все здесь сказанное опять-таки неверно, но остроумно.