А.И. Новиков. Записки земского начальника, Санкт-Петербург, 1899
страницы:
1 - 20, 21 - 40, 41 - 60, 61 - 80, 81 - 100, 101 - 120, 121 - 140, 141 - 160, 161 - 180, 181 - 200, 201 - 220, 221 - 240
221
воды он приводит те, которые обыкновенно приводятся в этих случаях. Рассмотрим их.
1) Даровое лечение (за исключением случаев благотворительности) развращает население, как и даровое кормление, убивая чувство достоинства, начало самодеятельности, самопомощи.
Не понимаю сравнения лечения с кормлением. Допустим, что даровое кормление развращает народ. Чем же оно может развратить его? Тем, что отучает от самопомощи, т.е. от работы. Проводя параллель, мы должны сказать, что лечение развращает народ, тоже отучая от самопомощи. Какой? Самолечения? Работы и приобретения денег на лечение и лекарства? Очевидно, параллель проведена быть не может... Далее возьмем чувство достоинства. В кормлении, положим, одна часть населения кормится за счет другой. А тут? Ведь все же мы платим за земскую медицину и все ею пользуемся? В редкой семье не бывает больного, да и всякий может завтра заболеть. Очевидно, чувство достоинства тут ни причем. Наконец, для врача отличить бедного от богатого невозможно, как невозможно заставлять брать на то какие-либо удостоверенья. Врачу приходится или всех освобождать от платы, или немилосердно гнать бедных. Это везде доказано практикой, где эти злосчастные пятачки вводились.
2) При даровом лечении масса народу идет с пустыми болезнями и затрудняет прием.
Пусть так. Да разве мы знаем, какая болезнь пустая, какая нет? А мужик тем более... Будет часто наоборот. Мужик с началом серьезной болезни не пойдет, потому что ходит с нею, а лживую сочтет за серьезную, потому что она лишает его движенья. Наконец, бывают здоровые, мнительные люди. И их надо утешить, объяснив им, что они здоровы. Мнительность тоже болезнь, и притом мучительная. Практика указывает, что уменьшается число больных не на счет одержимых пустыми болезнями, а, главным образом, на счет детей. Конечно, это не говорит в пользу развитых родительских чувств отца (у матери денег нет), но, к прискорбию
222
оно так. Это явление наблюдалось везде, где вводились пятачки, и всегда было главной причиной, почему они отменялись.
3) Лечение состоятельных больных ложится бременем на земство, и без того нуждающееся в деньгах.
Во-первых, состоятельный больной в нашу амбулаторию не пойдет, а приглашает к себе врача или фельдшера. Во-вторых, ведь состоятельный крестьянин платит так же, как и бедный, и должен иметь те же права? Лишать его этих прав несправедливо, тем более что он платит за пять душ, а бедный за одну, за две.
4) Даровое лечение заставляет давать дешевые средства, тогда как помочь иногда могли бы именно дорогие.
Дорогие средства у нас: хирургическое лечение, электротерапия, гидротерапия и т. п. и так нашим больным недоступны! Известно, чем лечат у нас в 90 проц. случаев: хинин, йодистый калий, доверовы порошки, мушки, летучая мазь и т. под. Вряд ли что выиграет качество лекарств от платы. Разве не выпишут увлекающиеся врачи нового, еще хорошо не испытанного средства? Да это, пожалуй, и лучше будет.
Итак, как ни рассматривай этот вопрос,— платное лечение, по-моему, критики не выдерживает.
Не улучшится нравственность, не улучшится качество лекарств и врачебных приемов, не почувствует этого ощутительно ни бедный плательщик, ни земство... Только умрет лишний младенец на горе матери своей, да бедняк иной предпочтет мучиться, чем, продав последний хлеб, оставить без обеда детей.
Ой! не знают еще многие, какое иногда для мужика имеет значение пятачок...
223
LXVI . Эпидемии
Как ни кажутся серьезными успехи земства в деле медицины, они, конечно, далеки не только от совершенства, но и от того, чего мы могли ожидать в этом деле. Я, говоря о медицине, указывал на то, что главным тормозом является, по-моему, недоступность лечения для большинства мест, более удаленных от больницы. Единственное средство помочь, это — приблизить медицину к населению, хотя бы к сожалению и в ущерб ее качества. Более всего это заметно в эпидемии, так часто нас посещающие.
Когда эпидемия незначительна, то борется с нею обычными средствами уездное земство. При больших же эпидемиях, когда уездному земству такая борьба не под силу, на помощь ему присылается медицинский отряд за счет губернского земства. Когда очаг болезни не вышел за пределы одного или двух смежных сел, то никаких экстренных мер не принимается. Лечиться едут далеко не все к доктору, и вначале, видя только отдельные случаи, врач не знает, что это эпидемия. Обыкновенно узнает он про эпидемии через рапорт волостного правления — что, мол, в таком-то селе появилась на людях болезнь. Посылается фельдшер, причем иногда оказывается, что один заболел горлом, другой — ревматизмом, а третий — чахоткой. Иногда действительно болезнь оказывается тифом, дифтеритом, скарлатиной и т. п.
Что же тогда может сделать земский врач? При дифтерите еще можно всем сделать прививки, а при тифе, при скарлатине? Ровно ничего сделать нельзя. Остаться врач не может: амбулатория, больница требуют его присутствия. В больницу всех больных забрать нельзя. Во-первых, редко где в селах есть заразные отделения; во-вторых, где и есть, они
224
так малы, что помещать многих нельзя без большого вреда для их же здоровья. Волей-неволей приходится ограничиваться посылкой фельдшера. Как будет этот фельдшер лечить при гигиенических условиях крестьянских жилищ? Ведь все лечение состоит в уходе за больными.
Не лучше обстоит дело при больших эпидемиях. Губернское земство высылает врача с одним или двумя фельдшерами, а больных заболевает ежедневно по 10 — 20, притом в разных селах. Что сделают два-три человека при 100 больных?
Жалобы на эту сторону дела слышатся повсюду. Положение тем безотраднее, что больная семья часто бывает совсем беспомощна. Так бывает, что все взрослые больны. Тут не то что лечить, а и накормить-то некому, а про хозяйство и говорить нечего...
Думаю, что на этот случай при земствах губернских, да и уездных, должны бы быть постоянные отряды сестер милосердия и санитаров, которые рассылались бы при эпидемических врачах, глядя по нужде в них. А нужда громадная. Никакая врачебная статистика не может исчислить жертв, уносимых, положим, дифтеритом. По отчетам вы найдете, что умерло в течение месяца 30 человек, а по сведениям священников 300. Конечно, может быть, врач из этих 300 и выкинул бы сотню умерших от других болезней, — да ведь не верна же и его статистика? Ведь он записывает только тех, кто к нему обращается, и как ни велико число этих обращающихся, он сильно ошибается, если думает, что увидит каждого заболевшего.
Этим сестрам милосердия можно бы поручать уход за больными, глядя по нужде, в одном или нескольких домах. Все-таки можно бы было этим ослабить негигиеничность содержания больных, уменьшить их страдания, многих спасти от смерти, а главное — уменьшить распространение заразы своевременной дезинфекцией и наблюдением за возможною изоляцией больных. Много бы утерто было материнских слез, много кормильцев сохранено их семьям!
225
В некоторых приходах в 1898 г. вымерли все дети, родившиеся в этом году. Это такие явления, которых оставить без внимания нельзя, даже если бы пришлось израсходовать порядочные суммы.
Громадную пользу принесли бы такие сестры милосердия и такие санитары в холеру. Лечение холерных больных немыслимо иначе, как в бараках, — конечно, до тех пор, пока не овладеет паника населением. Тогда ничего не поделаешь. Мне один из выстроенных на средства благотворительного комитета бараков пришлось собственноручно сжечь; иначе разнесли бы и барак, и врача, и нас всех. В других местах дело шло прекрасно. Но с бараком ли или без барака, врачей, фельдшеров и студентов было слишком мало, чтобы уход был сносный. Масса людей умирала, не дождавшись кого-либо из медицинского персонала.
Тут опять приходится припомнить, как черств и боязлив оказался народ в холеру. Не только ходить за больным, растирать его, но и в гроб-то положить никого не находили. Тут-то и нужны бы были люди, посвятившие себя святому делу ухаживания за больными и умеющие ухаживать! А то Бог знает, кого приходилось брать...
Таким образом, оказывается настоятельная нужда в подготовке большого числа лиц низшего медицинского персонала. Не говоря о таких курсах, как Рождественские, выпускающих совсем образованных фельдшериц, нужно бы увеличить число фельдшеров и фельдшериц, обучающихся при губернских больницах, а у нас заметно стремление сокращать их число.
Объясняется это тем же, чем неохота земств открывать учительские семинарии, а именно, что, окончив курс, учащиеся идут в другую губернию или поступают на железнодорожную службу, если место более выгодно. Но, во-первых, это происходит от недостатка порядочных фельдшеров, во-вторых, от недостаточности их содержания. Что же делать? Приходится увеличивать содержание, так как с одними врачами мы еще долго далеко не уедем.
226
Относительно положения фельдшеров я позволю себе сказать то, что я уже говорил обо всех низших служащих всех ведомств. Желательно бы, чтобы обращение с ними всех, а в особенности господ врачей, было лучше. Не думаю, чтобы подавание руки и вообще более гуманное отношение повредило делу, наоборот, дела требовать можно, можно и по службе быть строгим, а вместе с тем не смотреть на них с высоты своего величия. Эти люди тоже ведь учились, да и труд несут каторжный, в особенности в земстве! Не есть ли это одна из причин бегства фельдшеров?
LXVII . Дороги
На дорожное дело взгляд различных земств различный: варьирует расход на дорожные сооружения от 2 до 15 проц. обложения. Будучи гласным, я всегда чувствовал некоторую неуверенность, как голосовать, когда дело идет о мосте или гати. То же, очевидно, чувствуют и другие гласные. От этого и неопределенность наших голосований. Зависит оно большею частью от большей или меньшей убедительности доклада управы. Ведь каждый гласный редко знает по собственному опыту весь уезд или даже большую часть его?
Когда дело идет об открытии школы, голосуешь уверенно: если ее нет, то она нужна, — вопрос в средствах. То же можно сказать и о больнице: если для известной обширной местности медицина недоступна, то надо открыть пункт; это — опять вопрос средств. Цена школы, цена больницы — известны. Другое дело, дорожное сооружение: надо знать место, чтобы судить о его необходимости. К тому же можно построить мост в 1000 рублей и в 10000 рублей. Очевидно, нужно не только знать местность, но и быть опытным в этом деле, чтобы голосовать сознательно.
Школа нужна всякому так же, как и медицинская помощь.
227
Та и другая несомненно полезны. Мост полезен только тогда, когда постройка его окупится пользой, которую извлечет из него местное население; польза же эта часто сомнительна при наших пространствах, при нашей малолюдности и при незначительности торговых оборотов, зависящих от бедности и незначительности потребностей народа.
Большим тормозом в дорожном деле в черноземной полосе является у нас еще дороговизна сооружений, происходящая от дороговизны леса и часто полного отсутствия камня, а иногда и песку, перевозка коих во много раз дороже их стоимости. Если наши дороги плохи, то это, главным образом, происходит не от отсутствия мостов, а от непролазной грязи по самой дороге. Наш вязкий чернозем, — в особенности в низких местах,— осенью делается непроездным. Помочь радикально могло бы только шоссе, а шоссе страшно дорого. Поэтому ограничиваются тем, что в низких местах устраивают гати, т.е. наваливают несколько возов фашиннику и засыпают его землей. В первую же осень все это опять взворочается, и дорога принимает первоначальный тестообразный вид.
Теперь на помощь земству в этом деле, хотя из земских же средств, явилось правительство, отказавшееся от земской субсидии на судебно-административное управление крестьян в пользу именно дорожных сооружений. Земство стало в тупик, что сделать с деньгами так, чтобы впоследствии не раскаяться в необдуманности расхода. С чего начать? Как делать? Все это — вопросы мудреные, в особенности при отсутствии техников. Если и удастся найти одного или двух губернских техников, то что они сделают на губернию? Едва ли успеют и сметы-то сделать порядочные, а следить за постройками опять некому. Очень я боюсь за это дело.
Тут считаю уместным высказать следующее соображенье. Положим, губернское и уездные земства какой-нибудь губернии до сих пор тратили на дорожные сооружения все вместе 100 тысяч, и в губернский дорожный капитал поступает еже-
228
годно 200 тысяч. У правительства, как видно из некоторых циркуляров, да и у земств заметно стремление, чтобы эти 200 тысяч расходовались на дороги ежегодно. Что же выйдет?
Постройка, произведенная в нынешнем году, с будущего же года потребует маленького ремонта, а через несколько лет и капитального. Если расход на этот ремонт разложить на года поровну, то мы увидим, что всякая постройка повлечет за собой ежегодный расход на поддержание ее в первоначальном виде, приблизительно в 10 проц. ее стоимости.
Таким образом, израсходовав в нынешнем году 200 тысяч на дорожные сооружения, мы на поддержку их должны будем ежегодно тратить 20 тысяч. Но эти 20 тысяч будут тратиться из того же капитала; поэтому на будущий год мы строить можем всего на 180 тысяч, а на последующий всего на 162 тысячи. Сделав расчет погашения нашего капитала,
увидим, что через 10 лет мы будем в состоянии тратить всего 78 тысяч; через 20 лет — 27 тысяч; через 30 — капитал растает, так как свободных останется менее 10 тысяч. Всего на сооружения будет к этому времени истрачено два миллиона, а дорожный капитал будет употребляться только на поддержание уже произведенных построек. Сколько же их будет? Да втрое против того, что теперь есть, и на что расходуется 100 тысяч...
Всякий увидит, что это будет опять-таки капля в море. Кое-где будут хорошие мосты да гати, но только кое-где.
Не лучше ли было бы сделать так: с первого же года тратить не 200 тысяч, а 20 тысяч, отложив остальные 180 тысяч как бы в приданое новорожденной постройке, которая, таким образом, явилась бы на век обеспеченной. Кроме того, что капитал не стал бы постепенно уменьшаться, — этим достигалась бы еще одна выгода: работа не была бы столь скороспелой. Скороспелости же этой я ужасно боюсь при том недостатке хороших техников, который теперь замечается. Не дай Бог, если бы все эти суммы со временем употреблялись, как и теперь, на ежегодное вываливание на
229
топких местах нескольких возов фашиннику. Население от этого не разбогатело бы, а капитал был бы убит громадный.
Мысль эта не моя, но в печати ее я не встречал, да и незаметно, чтобы земства собирались хоть немного идти этой дорогой.
Главное возражение, конечно, то, что, расходуя до 20 тысяч ежегодно, мы сделаем в 100 лет то, что иначе было бы сделано в 10 — 20 лет. Но ведь дорожные сооружения — не
школа, которой вдруг не насадишь, и результаты которой скажутся через десятки лет. Были бы деньги да техники, а дороги можно все построить в два-три года. А как денег-то не будет, да уйдут те, которые были, на неудовлетворительные постройки вследствие отсутствия хороших техников — тогда уже совсем будет плохо, и дела не поправишь ничем.
LXVIII . Работа земства на поприще улучшения хозяйства
Поднять хозяйство уезда, как помещичье, так и крестьянское, должно бы быть главной заботой земства. Между тем, по правде сказать, на этом поприще мы можем констатировать только полную несостоятельность земства. Кое-что предлагается, вводится, но все это — паллиативы, а то и вовсе бесполезные опыты, от которых через два-три года приходится отказываться.
Ни одной плодотворной меры нельзя указать, которая была бы введена и принесла плоды; все имеет характер случайный. То же можно сказать и про хозяйственные мероприятия правительства. Все это можно сравнить с лечением железом и мышьяком субъекта, анемичного от недоедания. Устраните недоедание, и анемия пройдет, — а не улучшив его питания, вы не вылечите его никакими лекарствами...
230
Один из модных проектов, это — проект введения мелкого кредита для крестьян. Я твердо убежден, что ни мелким кредитом, ни крупным кредитом делу теперь помочь нельзя. Мелкий кредит хорош, если им будет пользоваться население во время случайных бедствий. Вообразим, что село живет хорошо, но у десяти человек пали от сибирки лошади. Купить им лошадей не на что и хозяйство их должно погибнуть; дайте им средства на покупку лошадей, и они своим хозяйством выплатят свой долг в несколько лет. Если же все хозяйство села прогрессивно падает, то эти безлошадные дворы не поправятся, если вы им и дадите лошадей. Ведь своих-то они не сохранили не по случайному несчастию, а потому, что все беднеют? Так не сохранят они лошадей и купленных в кредит, да и ссуда-то пропадет...
То же самое и с крупным кредитом! Если помещик в случайном затруднении, — его ссуда спасет; если же его затруднительное положение происходит от того, что он тратит больше, чем получает, то никакой кредит не поможет.
Одним словом, всякий кредит есть лекарство от острой болезни, а не от хронической.
Гораздо интереснее вопрос о поднятии производительности хозяйства улучшением культуры земли и сельскохозяйственной организации. Редкое земство не принималось за это, но до сих пор мало-мальски плодотворной работы в этом направлении мы не видим... Положим, губернское земство берет на себя дело агрономии. На что уже симпатично оно! Доклад управы выходить гладко: опытные поля, показательные поля, распространение в населении полезных орудий, хороших семян, улучшение культуры. Набираются агрономы из Петровцев, являющихся нас поучать. К сожалению, они являются к нам с голой наукой, — притом немецкой.
В Германии наука выработала такие данные, которые всяким хозяйством принимаются за основание его действий. Изучено для каждой местности действие каждого пуда искусственного удобрения. Для каждой местности, кроме общей науки, есть
231
наука практическая, — настоящая наука, т.е. собрание истин, выведенных из опыта.
У нас агроном прекрасно прошел общие науки: зоологию, зоотехнию, ботанику, химию и проч. Затем он имеет запас сведений из немецких книжек. Возьмите справочную книжку,— хотя бы прекрасного издания Девриена. Все таблицы составлены по Вернеру, по Вольфу и т. д. О черноземной полосе узнается только сколько семян на десятину высевается ржи и овса. Дальше наш опыт не идет. Мне известна книжка по хозяйству одного русского профессора, буквально списанная из немецкого сочинения. Своего мы не выработали ничего. Один агроном мне говорил, что у него был товарищ, окончивший курс академии и никогда не видавший овса!
Вся разница в том, что в маленькой Германии, считая в том числе и факультеты,— 37 высших сельскохозяйственных учебных заведений, у нас в громадной Росси — 2. Черноземная полоса не имеет института, а черноземная полоса равна Германии. Два года назад шел хоть разговор о таковом для Саратова и Воронежа, теперь и об этом умолкли...
Будь в каждой губернии по институту, полезны были бы и земские опытные поля. А то теперь с ними происходит то же, что и с отдельными хозяйствами. Двадцать лет назад я явился в деревню, вооруженный немецкими книжками. Поучиться было не у кого! Хорошо ведется у нас хозяйство только в громадных имениях, где есть винокуренные или другие заводы. Начал я делать на русском черноземе немецкие опыты. На них я просадил массу денег и вернулся к менее опасному трехполью с рожью и овсом!
Но, очевидно, рожь и овес отжили свой век. Но нового, русского, черноземного не выработано ничего. Земство тут бессильно: объединять наши агрономические опыты в большинстве случаев приходится сельскохозяйственной комиссии. А кто знает работу нашу, когда мы — в комиссиях, тот заранее откажется от нее. Но и комиссия, и сельскохозяйственное общество лучше стали бы работать, если бы был научный
232
руководящий центр, разрабатывающий нашу местную науку, и притом не особенно отдаленный.
Частные опыты наши, — как хозяев, так и опытных станций,— еще потому не имеют значения, что умирают с нами. Столько пишется вздорных статей, что между ними хорошей и не разберешь. Да и читать-то мы не любим, а крестьяне и не умеют. Какая же тут литература?
Медицина развивается факультетами и клиниками, строительное искусство — институтами, технология тоже. Только несчастная агрономия должна, по-видимому, родиться сама собой, из ничего. Вот она и не родится!
Когда заводилось министерство земледелия, я надеялся, что оно, чтобы поднять культуру, изберет путь развития земледельческой науки, но (к сожалению!) оно не могло этого сделать. Теперь же вместо сети школ проектируется новая сеть чиновников. Никакому сомнению не подлежит, что они не подвинут культуру ни на йоту.
Опыты министерства носят тот же случайный и ненаучный характер, что и опыты земства, и опыты частных лиц. Пробы эти иногда стоят дорого; например: устройство ирригации более дорогой, чем земля; разведение хлопка там, где он не родится и т. д. Также не помогут земские швицкие быки там, где нечем скотину кормить. Голландия, Швейцария, Тироль показывают, что скот хорош, где хороши корма.
Характер случайности наших мероприятий заметен здесь, как и везде; потому что здесь, как и везде, наука не берется за основание, как бы следовало, чтобы дело правильно шло вперед.
233
LXIX . Деревенское безлюдье
Сплошь да рядом приходится наблюдать грустное явление, которое считается главным тормозом при введении какого бы то ни было мероприятия в деревне. «В деревне людей нет», слышится повсюду избитая, всем надоевшая фраза. Причин этого поголовного стремления из деревни в город — много. Остановлюсь на одной из них, которая для меня кажется очень важной, если не самой важной.
Чем дальше идет время, тем более проникает во все классы сознание, что детям надо дать образование. Всякий семейный человек, считая своею обязанностью дать детям возможно лучшее образование, напрягает для этого все свои усилия, подвергаясь лично всевозможным лишениям. К сожалению, почти невозможно достигнуть деревенскому жителю хотя бы того, чтобы его дети получили то же образование, какое он сам получил. Думаю, что это — минимум, лишить которого кого бы то ни было будет жестоко.
Доктор, земский начальник, помещик, очевидно, стремятся, чтобы дети их прошли высшее учебное заведение. Если земский начальник или доктор не в состоянии этого достигнуть, по недостатку получаемого жалованья, то, очевидно, служба его недостаточно обеспечивает и он стремится найти другую. Священник стремится, чтобы сын его окончил семинарию, а дочь — епархиальное училище. К тому же стремится и диакон, и псаломщик, так как часто диакон — сын священника и наоборот. Если член причта не в состоянии дотянуть сына до окончания курса семинарии, то, очевидно, он доволен местом быть не может. Также и учитель будет искать места по монополии или на железной дороге, если ему придется ограничиться для своих детей низшим деревенским образованием.
234
Воспитание сына или дочери в гимназии, университете, с содержанием на квартире, стоит — самое меньшее — триста рублей в год, в духовном училище и семинарии — двести, в уездном училище, учительской семинарии тоже немногим меньше двухсот рублей. Об общежитиях я не говорю, так как их мало, — в особенности при светских учебных заведениях. Ясно, следовательно, что учителя, фельдшера и тому подобные бедные люди воспитывать не могут детей, — даже если у них один сын или одна дочь. Всем остальным деревенским жителям: земским начальникам, докторам, средним помещикам — более одного или двух детей воспитывать тоже не под силу. Насколько мне приходилось наблюдать, это — важная причина деревенского безлюдья.
Нельзя, конечно, из этого вывести заключение, что всем служащим в деревне надо настолько увеличить жалованье, чтобы удовлетворить наиболее многосемейного. Этого не выдержало бы никакое казначейство. Наоборот, мне кажется, что все почти жалованья, получаемые теперь в различных ведомствах, совершенно достаточны для семейных, но бездетных людей. Все горе, — что не на что воспитывать детей!
Обращусь к духовенству, — сословию у нас наиболее деятельному в деле самопомощи. Значительные взносы, налагаемые съездом духовенства на причты, да и на церкви, употребляются ими на воспитание их же детей, — притом иногда в самом симпатичном виде. Так, в тамбовской епархии на счет отца воспитываются: у священника три сына, у диакона два, у псаломщика один, остальные воспитываются даром. Сравним с этим помощь, оказываемую правительством. Назначается пособие по 600 рублей на причт из трех лиц. Жалованьем этого назвать нельзя, так как причт этим не обеспечен. Через 20 — 30 лет предполагается, что все причты будут получать это пособие. На тамбовскую епархию это составит тысяч 600. Если положить, что воспитание мальчика в семинарии и девочки в епархиальном училище стоит 200 рублей, то получим, что на это пособие могли бы даром воспитываться 3000 детей, т.е.
235
все дети не только священников, но и диаконов, и псаломщиков,— не только мальчики, но и девочки.
Думаю, что такое назначение казенных пособий было бы практичнее теперешнего: 1) пользовались бы им именно наиболее нуждающиеся, т.е. многосемейные; 2) народ не стал бы указывать на то, что и при жалованье плата за требы не уменьшается; 3) прекратилось бы беганье с места на место, тогда как теперь архиерей затрудняется отказывать в переводе, когда ему говорят, что 6 человек детей должны остаться без воспитания...
То же самое скажу и о дворянстве. Изо всех видов помощи, симпатичной для меня представляется только помощь в воспитании детей. Не только этим помощь была бы дана именно тем, которые в ней нуждаются (ведь помощь Дворянского банка часто уходит за границу), но и дворянство от этого стало бы лучше и более способно, хоть в будущем поколении, играть роль руководителей народа. Время пришло такое, что во главе народа будет стоять тот класс, который будет обладать высшей культурой. Если желательно, чтобы это было дворянство, то единственной к тому мерой было бы дать дворянским детям серьезное образование. Все остальные меры могут быть временными, насильственными, но не приведут к желательным результатам.
Если помощь на воспитание детей желательна для классов со средним достатком, то тем более желательна она для учителей, фельдшеров и тому подобных тружеников деревни, которые на свои 16—26 рублей еле имеют, чем прокормиться.
Государство при этом достигало бы двух целей: сделав возможным существование в деревне полезных для нее людей, оно вместе с тем готовило бы себе к будущему людей образованных, близких деревне...
Я много говорил по этому поводу с духовенством, учителями и другими жителями деревни. Самые из них необеспеченные — это многосемейные. Им-то и следует помочь в самом святом их чувстве — любви к детям. Само собою разумеется,
236
что продолжение воспитания их детей должно быть обеспечено и в случае смерти отца. Тогда, действительно, этот отец может все силы класть на дело, ему порученное, так как он и умирать будет спокойно.
Увеличение жалованья ведет к увеличению потребностей и роскоши в жизни. Это неизбежно и ежечасно наблюдается (с 5 рублевых должностей до высших). Другое дело, если жалованье будет небольшое, а главная потребность служащего будет удовлетворена. Жизнь останется, какая была, а польза будет для человека громадная.
Конечно, я не знаю, насколько эта мера могла бы быть более или менее всеобщею, но для духовенства и для учителей она, несомненно, пригодна.
LXX . Заключение
Более полугода печатались мои записки, и только теперь мне удалось добраться до конца их. Взявшись за этот труд, я не предполагал его так растягивать. Оказалось, что тема моя настолько обширна, что не 70, а 700 писем можно бы написать и не использовать всего материала, накопившегося за семилетнюю службу земским начальником. Поневоле приходилось быть по возможности кратким, часто в ущерб ясности и полноте картины.
Не знаю, достиг ли я той цели, которую имел в виду, приступая к писанию. Я уже говорил во вступлении, что поступил на службу единственно, чтобы водворить порядок. Я убедился, что порядка водворить в тридцатитысячном населении нельзя, — как бы ретив ни был человек, который стоить во главе, и какие полномочия он ни имей. Но при этом я имел возможность наблюдать деревенскую жизнь, будучи в постоянном и близком общении с крестьянами. Изучив ее, насколько умел, я счел долгом поделиться своим опытом,
237
думая, что мой голос может иметь влияние, как голос человека, стоящего вне партий и служившего всецело делу.
По занимающему нас вопросу много уже писано, но все это имело вид или случайных эпизодов, часто составлявших исключения из общего течения деревенской жизни, или же теоретических рассуждений, с действительной жизнью ничего общего не имевших. И те и другие часто являлись писаниями тенденциозными. Я старался дать общую картину, и притом был чужд всякой тенденции. Если моя фотография верна,— я свою задачу исполнил.
Много отзывов я получил: и печатных, и в виде писем. Последние откровеннее первых. Постараюсь возразить на главные замечания, мне сделанные.
Первое, что я часто слышу — это то, что все мои наблюдения верны, но что они не новы. Я будто вламываюсь в открытую дверь. По-моему, это совершенно неверно. Не стоит повторять того, что всем известно и всеми признано. В данном случае это не так. Все мои наблюдения, конечно, не составляют открытий, но могут служить подтверждением прежних наблюдений и опровержением теорий, проповедуемых людьми, утверждающими, что вывели их тоже из практики,— теорий, не только весьма распространенных, но и господствующих. Если о событии идут разноречивые толки, то интересно выслушать рассказ очевидца. Такой интерес имеют, несомненно, и мои записки.
Второе замечание мне делается то, что мои записки недостаточно научны. «Мало ли что вы говорите, — пишет один корреспондент.— Все это требует подтверждения. В доказательство ваших положений вы не приводите ни одной цифры, а требуете полного доверия к вашим наблюдениям». На это я возражу, что на строгую научность я и не претендую. Я поделился своим опытом, и больше ничего. Правда, многие любят цифры. Но и играют же этими цифрами! Какие цифры возможно привести, когда, например, говоришь о взяточничестве, грубости или других злоупотреблениях? Ведь я уже говорил, что кара виновного в них постигает один раз из тысячи
238
случаев. То же можно сказать и о преступности. Статистика преступности изменится, если изменить законы о полиции, о следствии, о суде. Как же судить о преступности по цифрам, зависящим часто от устройства борьбы с этою же преступностью?
Положим, я касался и других сторон жизни, например, благосостояния, которое может быть выражено в цифрах, — но тут и спора нет: все признают, что мы обнищали... К чему приводить цифры, которые всем приблизительно известны?
Третье возражение, самое серьезное, следующее: «о чем бы вы ни заговорили, все вы сводите к недостатку законности и образования; это слишком односторонне. Конечно, и то, и другое нужно,— но нельзя же все сводить к этому?» Тут, конечно, могут со мной и не соглашаться. Думаю только, что все остальные способы управления народом были испробованы — и в результате получилась ужасающая картина обнищания, разнузданности и бессердечия. В отдельных случаях корень зла тоже везде замечается или в дикости человека, или в неопределенности его обязанностей, или неогражденности прав. Естественный вывод для меня один: просветите народ, дайте ему закон, поставьте закон над начальством, а не начальство над законом... Другой альтернативы нет!
Обратимся к важнейшим государственным актам последнего полугодия: декларации о мире 12 августа и всеподданнейшему докладу г. министра финансов к 1 января 1899 года.
В декларации, после доказательств необходимости мира и не посильной тягости военных расходов, говорится: « Просвещение народа и развитие его благосостояния и богатства пресекаются или направляются на ложные пути»; итак, правительственная декларация первое место в ряду нужд, неудовлетворяемых за поглощением доходов издержками по вооружению, отводит просвещению. Очевидно, наше правительство, признавая недостаток просвещения в западной Европе, не может не сознавать еще более настоятельности усиления его у нас.
Г. министр финансов в своем докладе блестяще дока-
239
зывает необходимость введения нового законодательства для крестьян, изменения теперешних отношений между членами семьи, настоятельность отмены суда, основанного на обычном праве. Не то же ли мне подсказала моя практика?
Менее значения приписывает он просвещению, хотя и про него говорят, что оно представляет собою существенный фактор экономического преуспевания страны. Распространение общего образования, даже элементарной грамотности народных масс не может не отразиться благотворно на хозяйственном быте населения.
Что просвещение не имеет такого значения в данном случае, как правопорядок, г. министр доказывает, во-первых, сравнением западной Европы начала столетия с Россией в конце столетия; во-вторых, примерами успехов и предприимчивости нашего темного крестьянства. Думаю, что для сравнения западной Европы и России взяты не совсем подходящие эпохи, да к тому же вряд ли можно согласиться на то, чтобы мы всегда держали между нами и Европой ту же столетнюю дистанцию. Что касается предприимчивости наших крестьян, то отдельные личности, конечно, есть и выдвигаются, но не о них, вероятно, говорится в докладе. Примеров же этих успехов и предприимчивости в массе темного крестьянства, к сожалению, не указано.
Во всяком случае, программа увеличения благосостояния России, изложенная в конце доклада г. министра финансов, и выводы его о невозможности достигнуть успехов в этой области вне этой программы останутся навсегда памятниками того, как глубоко кроются и как трудно и не скоро могут быть уничтожены корни нашего нравственного и материального упадка.
Перехожу к последнему возражению, которое мне делается: упрекают меня, что я, говоря о школе, культуре, образовании, как будто умалчиваю о воспитании. Во-первых, это неправда, а во-вторых, воспитание народу дается различно: церковью, законностями, судами. Школа – одно из средств воспи-
240
тательных. Притом я всегда говорил только о хорошей школе. А хорошая школа стремится одинаково и к воспитанию, и к развитию ребенка и юноши. Именно для достижения воспитательных целей и не надо откладывать дела. Учителей ещё можно кое-как сфабриковать довольно скоро, а воспитателей надо долго готовить. Нам же нужно помнить, что в воспитателях нуждается 130 миллионов русских подданных.
Оканчивая свои записки, я должен извиниться перед читателем в том, что позволил себе предложить его вниманию свои статьи в таком виде. Перечитывая их, я часто вижу, что многое недостаточно пояснил, многое недоговорил, многое недостаточно обработал. Извинением да послужит мне, что я – писатель случайный, заваленный служебными, школьными и другими делами. С другой стороны, сочинение обработанное – иногда менее живо. Я писал, как мне подсказывала моя память и диктовало мое сердце. Может быть, искренность моя кого-нибудь да убедит. Это было бы лучшей для меня наградой.