А.И. Новиков. Записки земского начальника, Санкт-Петербург, 1899
страницы:
1 - 20, 21 - 40, 41 - 60, 61 - 80, 81 - 100, 101 - 120, 121 - 140, 141 - 160, 161 - 180, 181 - 200, 201 - 220, 221 - 240
181
При этом нужно ввести две весьма крупные поправки. Первая состоит в том, что из этих 15 — 20 рублей приблизительно две трети, т.е. 10 — 14 рублей, идут в доход казны. Перестань вдруг народ пить, казне пришлось бы брать с того же народа эти деньги. Таким образом, собственно на водку и на сопряженные с производством и продажей ее расходы непроизводительно расходуется около одного рубля на жителя или 5 — 6 рублей на семью.
Другая поправка не может быть даже более или менее приблизительно оценена в рублях: это — упущения в хозяйстве и потери, соединенные с состоянием опьянения, — в особенности при безобразных формах, в которых проявляется это опьянение у русского мужика.
В причинах и последствиях этого явления, а также в вопросе о возможности устранения пьянства мне и хотелось бы хоть немножко разобраться.
Прежде всего попробую сравнить в этом отношении образованные классы с массою необразованною. Как тех, так и других можно разделить на три категории: пьяниц, — умеренно пьющих, — вовсе не пьющих. Пьяницу от умеренно пьющих различим по тому, как это отражается на его хозяйстве, и назовем пьяницей человека, который, будучи предоставлен сам себе, неспособен вести самостоятельного хозяйства, т.е. или пропойцу, или человека, которого от положения пропойцы удерживает не личная его воля, а окружающие люди или обстоятельства.
Между крестьянами определить число пьяниц можно: можно, зная село, перебрать в своем уме пьяниц и высчитать приблизительный процент их. Невозможно этого сделать для образованных классов по разбросанности их местожительства и потому, что образованный пьяница скоро сходит с нашей житейской сцены и теряется из виду. Буду говорить, как дело мне представляется. Мне кажется, что процент образованных и невежественных пьяниц приблизительно один и тот же, т.е. весьма небольшой. Думаю, что пьянство не есть
182
продукт невежества: это — результат болезни воли и болезни физической. Если бы и мог пьяница силой воли остановиться, то он бы настолько исстрадался, физически тоскуя, что даже сильная воля его бы не удержала. Это — человек, который при всем внушаемом им презрения достоин и глубокого сожаления.
Обращаясь к противоположной группе, людей не пьющих вовсе, мы можем наблюдать то же явление: и в образованных классах, и в необразованных их очень мало. Громадное большинство и тех, и других пьет умеренно. Вся разница в том, как они пьют. Если положить, что взрослый человек выпьет в год два ведра 40-градусной водки или соответствующее количество слабых вин, то в день на него придется по рюмке водки. Никто и не подумает назвать такого человека пьяницей. Если же он выпьет эти два ведра, как их пьет мужик, то он двадцать раз в году потеряет человеческое подобие.
Что алкоголизм может быть врожденным — это несомненно. Доказано, что он чередуется в разных поколениях с истерией и сумасшествием. О таком пьянице и говорить нечего. Спастись он мог бы, только не видав всю жизнь водки,— и то болезнь его явилась бы, может быть, в другой форме. Ни воспитанием, ни иными мерами его не удержишь. Вылечить его могла бы, может быть, только лечебница для алкоголиков. Не видав таковых, не могу о них и судить. Другое дело пьяницы не наследственные: они доходят до этого состояния, постепенно переходя из разряда умеренно-пьющих, не будучи сдерживаемы воспитанием. Раз организм отравлен, человек пропал, по-моему, безвозвратно.
Так как я хочу говорить специально о мужике, то я буду говорить о громадном большинстве их, которых я назвал умеренно, хотя безобразно, пьющими. Как никто не будет осуждать умеренно-пьющего, как пьют образованные классы,— так отвратительны мужики, когда пьют. Посмотрим же, они ли в этом виноваты.
183
Каждый из нас имеет возможность найти массу удовольствий: для нас удовольствием служит все, что составляет пищу для ума: беседа с образованными людьми, чтение хорошей книги, общественные интересы, за которыми мы с жадностью следим, театр, художественная выставка. При этом мы так воспитаны, что сознаем мерзость опьянения. И то многие из нас прорываются! У мужика нет ни воспитания, ни образования. Я различаю при этом эти два понятия, так как и то, и другое нужно.
Воспитание ему бы указало, что скверно быть пьяным, укрепило бы его волю. Скажут, что и мужик знает, что пьянство — грех; по-моему, знать это мало, надо сознать. Мы сознаем это зло, а потому никто не начнет пить с тем, чтобы напиться; делается это нечаянно. Мужик предвкушает удовольствие не выпить, а именно напиться, и напивается сознательно. Очевидно, он не сознает, что это — зло. Только воспитание укрепит в нем сознание о достоинстве человека, не позволяющем уподобляться скоту — о вреде, приносимом его пьянством ближнему; только воспитание искоренит эти грубые инстинкты, так ярко выступающие, когда он пьян, и заключающиеся в побоях, наносимых жене, детям, слабым, в ругательствах, разгуле и всяких безобразиях; только воспитание проведет истины Христовой религии в жизнь мужика.
Но воспитания мало. Надо еще дать ему средства борьбы. Эти средства даст ему развитие и образование. Его будничная жизнь ужасна по своей неприглядности. Оставьте ему его узкий кругозор, и он, хотя бы и стал сознательно относиться к добру и злу, не нашел бы, чем наполнить и праздники, и будни. Расширить этот кругозор, дать пищу его уму и тем отвлечь от вина может только образование.
Поэтому односторонними мне кажутся желающие давать образование, не заботясь о воспитании, так же как несовершенно решат задачу воспитания те, которые недостаточное место отводят образованию и развитию. Школу я бы определил так: школа есть учреждение, которое, образовывая, воспитывает и,
184
воспитывая, образовывает. Как этого достигнуть — это предмет науки, к сожалению далеко еще не совершенной, истины которой надо искать одновременно и в сердце нашем, и уме нашем.
Признав, что пьяниц мало, а громадное большинство пьет немного, но безобразно, а с другой стороны, что это — явление, происходящее от отсутствия воспитания и образования, — мы придем и к выводам, которые сами напрашиваются; для мужика нужна школа, и притом школа хорошая, а не розги, не кутузка и прочие строгости и опеки.
Поместил я эту статью после вопроса о продовольствии отчасти потому, что вино — одна из причин, вызывающих нужду в продовольствии, отчасти, чтобы показать, как возможно бы и в продовольствии не слишком-то уже опекать крестьянина, чуть не выдавая ему хлеб ежедневно. Опять повторяю: много бы помогла одновременная и своевременная выдача этого хлеба.
На этом я остановлюсь. Не стоит описывать безобразий, сопровождающих пьянство — всем они известны. Не стоит говорить про пьянство детей, которым водку подносят родители. Я хотел только указать на корень зла и на единственное лечение его, каковым оно мне представляется.
LVI . Крестьянские заработки
Когда говорят о продовольствии, постоянно принимают в расчет заработки населения. Так, существует правило не выдавать ссуды на рабочих. Если и бывает распоряжение, что выдавать можно, то требуется точная мотивировка, почему именно эти рабочие в ссуде нуждаются. Осенью ссуда не выдается, потому что население, якобы, обеспечено заработками; весною тоже успокаиваются: пускай, мол, работают!
К сожалению, заработки нашего крестьянина настолько не-
185
значительны, что все эти расчеты не оправдываются: народ кормится не заработками, а проедая остатки своей скотины и другого имущества. Удивительно, говорят про заработки, а между тем мне не встречалось расчетов, сколько на мужика приходится этих заработков. Земская статистика могла бы нам дать ответ на этот вопрос; к сожалению, и она далеко не удовлетворительна.
Оговариваюсь: я речь веду только о наших черноземных центральных губерниях, — о бывшей житнице России. Да и голод ее только и выбрал для своих посещений, как будто для того, чтобы она из кормилицы России обратилась в нищую. С 1891 г. — четвертый голод именно в этих губерниях. Бывают же неурожаи и в промышленных губерниях, и в западных, и в южных, а голода не бывает! Не оттого ли именно это и происходит, что там есть заработки, а здесь их нет?
Кроме, как на десятках двух, приходящихся на губернию, заводов винокуренных и свеклосахарных, у нас никакого другого заработка нет, кроме чисто земледельческого. Просматривая данные, которые у меня под рукой, я нахожу, что отношение площади землевладельческой земли к крестьянской составляет приблизительно две трети.
С другой стороны, мы не ошибемся, взяв, что на среднюю семью в 6 едоков, т.е. на одно тягло крестьянской земли, приходится 5 десятин. Помещичьей земли на это тягло придется 3 десятины. Из этих трех десятин одна под паром; затем надо исключить лес, неудобные земли, земли, отдаваемые тем же крестьянам в ежегодную аренду, площадь каковых ежегодно увеличивается. Тогда окажется, что ни в каком случае на одно тягло не придется обработать более одной десятины частновладельческой земли. На эту обработку совсем с молотьбой хлеба требуется 13 дней мужских и 7 женских.
Сдельная цена этой работы — приблизительно 12 р.
Не забудем при этом, что землевладение частное все падает и падает. Кроме обработки земли, все остальные работы, — в особенности же в голодные годы,— сводятся к минимуму.
186
Скотоводства мало, рабочих держат немного, сады запущены, так что, определив добавочный заработок тягла в 3 рубля, мы, конечно, его преувеличиваем. Итак, 15 рублей — вот все, что семья зарабатывает на месте, причем я умалчиваю о том, что часто во многих местностях ту же работу крестьяне производят за половинную цену, взяв деньги вперед.
Обратимся теперь к заработкам на стороне. Дело это у нас не организовано, — да не знаю, может ли оно быть организовано. Едут обыкновенно на юг. Летом на уборку ездить от нас перестали, потому что к добру эти поездки не ведут. Часто проездят даром, работы не найдут, — притом, если и находят работу дорогую, то продолжается она настолько мало времени, что больше денег, чем заработают, выйдет на проезд. Иногда читаешь в газетах, что в Пензе уборка десятины — 2 рубля, а в Екатеринославе — 12 р., и что все зло — в отсутствии бюро, которое бы пензенца посылало в Екатеринослав. Забывают только, что если бы пензенец и попал туда, то такая цена держится неделю, и он бы больше 25 рублей не заработал, да проездил бы 20 рублей, да на 20 рублей убытку бы в хозяйстве потерпел.
На зимнюю работу на заводах рассчитывать тоже нельзя. Помимо трудности попасть на завод, далеко не все выносят эту работу. Последние годы наши крестьяне стали туда ездить; оказалось, что выносит этот страшный труд незначительное меньшинство, действительно присылающее домой денег. Большинство же разоряется в поездках, так как, проработав 2 — 3 дня, замечает, что работа не под силу.
Да и как удивляться, что крестьянин наш не выносит тяжелой работы? Питаясь всю жизнь одним хлебом, да и то не вволю, он постепенно из поколения в поколение слабеет. Недаром военное ведомство решило принимать на службу солдат, даже если они не выходят размером в груди.
Итак, мы видим, что посторонние заработки очень мало доступны крестьянам нашим. Приходится ограничиваться максимумом в 15 рублей в год средней семье одиночек, а ведь
187
большинство у нас одиночек. Хлеба у нас продажного тоже ведь немного, и вот из этого надо заплатить подати, поправить постройку, перешить шубу, кое-как одеть ребятишек, купить керосину и соли, починить сбрую. В голодный же год и хлеба-то продажного нет, да и на еду не хватает, а заработок еще понижается. Вот вам чем должен кормиться этот «лентяй», предпочитающий голод и нищету работе. Грех ли после этого выдавать ему ссуду? Или продолжать рассчитывать на его заработки?
А все-таки говорят, что мужики работать не хотят, хотя я это отрицаю безусловно и, наоборот, ручаюсь, что эти самые мужики идут с радостью работать за самую ничтожную плату, даже за хлеб, лишь бы была возможность работать . Поясню это примерами. Надо кому перевезти партию хлеба. Год голодный — надо заплатить подешевле. И вот предлагают цену, за которую ехать нельзя. Ведь в голодный год и овес дорог, и лошадь заморена, требует больше овса? Ну, что если овес дороже предлагаемой цены? А не дай овса, лошадь не повезет. Вот вам и случай нежелания мужиков работать!
Другой случай: в это время всегда говорят, что работницы не найдешь; не про мужиков говорят, а, главное,— про баб. Недавно мне попалось в газетах, что в каком-то уездном земском собрании председатель доказывал излишество помощи тем, что какой-то приятель его не находил няньки, несмотря на предлагавшееся жалованье в 2 руб. 50 коп. Что нельзя найти работниц ни в хорошие, ни в плохие годы — это верно, но от нежелания ли работать это происходит? Ведь поденных баб вы найдете тысячи по гривеннику в день! Следовательно, дело не в нежелании.
Девушек, не идущих замуж, у нас в деревнях нет, — кроме больных и к труду неспособных. Как девушка ни дурна собой, как ни бедна — какой-нибудь жених да найдется. Следовательно, девушки в работницы вы не найдете. Вдовы тоже бездетные идут замуж. Баба же отойти от дома не может. Дети да горшок их держат дома. Остаются солдатки
188
бездетные: те, к сожалению, у нас не работают, а добывают себе пищу более легким образом. Таков уже ужасный обычай. Сколько я с бабами про это ни говорил, один ответ: «дети, печка, пряжа, шитво». Нельзя же винить людей, не зная всех обстоятельств жизни их!
Итак, все наше несчастье заключается в том, что заработков нет у мужика не только зимних, но и летних. Мужик это знает и в голодные годы больше всего боится весны. Досадно и горько слышать самоуверенные утверждения о его лени, когда знаешь, что он, измученный, напрягает последние силы свои и своей лошаденки, чтобы дотянуть до нови, не оставивши своей полосы непаханной.
LVII . Общественные работы
После страшного краха, которым окончились общественные работы 1892 г., в каждый новый голод о них все-таки заговаривают. Земские собрания посылают робкие ходатайства, — слабо или вовсе не мотивированные, — об устройстве работ, причем часто под видом помощи населению пытаются добиться постройки железнодорожных линий, которых не надеются получить обычным порядком. Не знаю, трактуют ли о них и в Петербурге, но об общественных работах не слыхать.
Между тем, это — вопрос весьма важный. Явись возможность действительно помочь населению организацией общественных работ, достигли бы двух результатов: во-первых, прекратились бы нарекания, что население кормится даром, вследствие нежелания работать; во-вторых, миллионы, теперь расходуемые непроизводительно, принесли бы какую-нибудь пользу. Даже, если бы вследствие трудности организации и неопытности рабочих эти работы и стоили бы дороже, чем будучи произведены обычным порядком, все-таки это было бы лучше, чем ничего.
189
Очевидно, пугает пример 1891 года, хотя при спокойной разработке этого вопроса в мирное, т.е. урожайное время, можно бы избегнуть раз сделанных ошибок.
Труд 1891 года был непосильный. В один месяц пришлось организовать работы, которые должны были стоить десять миллионов и быть окончены в одну зиму. Сделаны были три ошибки: 1) Работы были слишком разбросаны: их искали на местах; очевидно, что надзор оказался невозможным. 2) Так как ничего не было обдумано заранее, то взялись за разные работы, ни к чему ненужные, и притом произведенные без плана, без опытного руководительства. 3) Взялись за технические работы, — например, за постройки школ. Очевидно, кроме десятка-другого плотников, никому эти дорого стоившие постройки пользы не принесли. Это были работы, но, во всяком случае, не общественные.
Одна работа могла быть названа общественною: это постройка шоссе по берегу Черного моря. Мы, земские начальники, отправляли туда партии рабочих и можем засвидетельствовать, что для них польза была. К сожалению, эти рабочие составляли весьма малый процент пострадавшего населения. Говорят, что и шоссе построено плохо: но могло ли и выйти что-либо путное из такой скороспелой, неорганизованной работы?
Не знаю, можно ли избежать этих недостатков, но вот, мне кажется, те условия, при которых общественные работы могли бы оказаться полезными:
1) Разработка проектов общественных работ должна быть произведена в неголодное время, исподволь и по возможности подробно. Нужно предвидеть все мелочи, как это сделано для мобилизации. Действительно, чтобы раздать производительно несколько миллионов одной губернии, надо эту губернию мобилизировать. Затем проекты всех работ должны быть детально разработаны, чтобы каждый знал, что ему делать. Наконец, должен быть подготовлен персонал инженеров и наблюдателей за работами.
2) Нужно дать работы сподручные всему населению, т.е.
190
работы чернорабочих, каковы земельные работы. Всякие же работы, требующие специальных познаний, как плотничный, кузнечный, массе населения не помогут. Только черная работа может принести желаемый результат, чтобы все деньги, расходуемые казной, пошли именно на прокормление голодных семейств рабочих. Какие земляные работы возможны — определять не мне: может быть, шоссе в Крыму и на Кавказе, может быть, подготовка полотна под железную дорогу взамен Военно-Грузинской дороги. Во всяком случае, эта работа, как зимняя, мыслима только на юге, где земля не замерзает.
3) Работа должна быть более или менее в небольшом числе мест и притом громадная. Разбросанность работ повредит удобству надзора и контроля. Громадною она должна быть, чтобы принести действительную пользу всем, а не отдельным лицам. Ничего нет хуже, как когда мы предпринимаем какой-нибудь пустяк и шумим, что приняли меры. Это выходит хуже обмана — это самообман, часто сильно вредящий делу, которому мы хотим служить.
4) При самой громадности работы, которая должна быть производима неопытными рабочими,— очевидно, разработка должна коснуться не только самой работы, но и приготовления к ней. Так, организация должна быть полувоенная, конечно, не в смысле обязательности, а в смысле дисциплины, о которой население должно быть предуведомлено. Плата должна бы выдаваться семьям на родине в виде хлеба.
5) Так как пришлось бы перевозить десятки и сотни тысяч рабочих, то железнодорожная служба должна бы быть подготовлена заранее, совершенно как при мобилизации, а то малейшее упущение может быть гибельно для дела. То же надо сказать и о заготовке провианта для рабочих, об устройстве медицинской части и подготовке инструментов, о возвращении рабочих вовремя, т.е. к яровому посеву.
6) В назначении жалованья, очевидно, не следует слишком скупиться, так как в этом деле есть доля государственной благотворительности. Как ни устраивать этого дела,
191
очевидно воспользоваться этими работами пришлось бы не всем очевидно, надо бы подумать и об остающихся по той или другой причине. Да и семей работников из виду упускать не следует!
Опять повторяю, что не мне судить, возможно ли все это, но я убежден, что только при исполнении всех этих условий общественные работы будут действительно полезны в том смысле, что заменят выдачу продовольственных ссуд. Нет никакого сомнения, что, по быстроте работы и по многочисленности рабочих, не один миллион ушел бы непроизводительно, но верно и то, что какой-нибудь памятник остался бы потомству, как результат этой работы. Не эти ли основания были приняты Годуновым в поразивший при нем Россию трехлетний голод?
Ничего ненормального не было бы в том, что мы стали бы готовиться к голоду, как к войне. Право, если спросить население, что оно выбрало бы, — войну или новый голод, оно, может быть, ответило бы: «войну»: война уносит многих отцов семейств, разоряет многих; голод уносит не менее жертв, хотя не так осязательно, да к тому же разоряет не многих, а всех. Боже, упаси нас от новых неурожаев!
LVIII . Нищенство
Явление, все более и более у нас развивающееся, вместе с падением благосостояния, это — нищенство, против которого мер никаких не принимается, так как и придумать что-нибудь специально против нищенства, кроме общих мер, кажется, невозможно. Нищих можно подразделить на группы:
Во-первых, есть нищие по необходимости, таковы — слепые, калеки; они предназначаются самими семьями на это занятие, так как иначе это была бы для семьи непосильная обуза. Пришлось бы кормить и одевать человека без надежды когда-
192
либо от него что-нибудь получить. Поэтому, когда калека вырастает, ему дают в проводники мальчика или девочку, и вот они отправляются и собирают иногда порядочные суммы денег, выбирая преимущественно базары, ярмарки, храмовые праздники. Хотя и знаешь, что они пропивают в большинстве случаев большую часть собранных денег, но им невольно подаешь, так как знаешь, что без подаяния они чуть с голоду не умрут. Свои уродства они всегда показывают, чтобы больше действовать на нервы.
К этому же разряду относятся вдовы, сироты, безродные старики и впавшие в случайное несчастье, напр., погорельцы. Действительно: что делать погорельцу, если у него все имущество сгорело? Жена, пятеро детей... Если наняться в работники, то плата настолько низка, что семьи не прокормишь. Остается запрячь выведенную в пожар со двора лошаденку и ехать на побор, взяв удостоверение от священника или от старосты о пожаре.
Карать таких нищих не решится никто, так как других способов прокормиться, кроме нищенства, у них нет. Выведется это нищенство не иначе, как если будет учреждено государственное призрение этих несчастных — в виде приютов для сирот, стариков, слепых, неизлечимо больных, калек. Также и погорелец не поедет тогда, когда страхование даст ему хоть немного приличное вознаграждение за убытки, а не 30 или 40 рублей, на которые немыслимо поставить какую-нибудь избу.
Второю группой после этих законных, так сказать, нищих являются нищие-пропойцы. Знают все, что, получив подаяние, такой нищий его отнесет сейчас же в кабак, и все-таки подают. Это — люди безнадежные, потерявшие всякую волю. Все попытки исправить такого бесполезны. Иногда, поймав у него светлую минуту, можно уговорить его поступить в работники — но недолго он у вас прослужит. Тоска заест его, и он опять возьмется за свою бродячую жизнь. Да и на работу он уже неспособен! Это — то же больные, и кроме
193
как лечебницы для алкоголиков, если таковая достигает своей цели в действительности, никакого средства для исправления их нет. Это, может быть, самые жалкие люди, страдающие больше, чем калеки. Они осуждены умереть где-нибудь от вина, или замерзнуть во вьюгу.
Третий разряд нищих, самый антипатичный, — это нищие профессиональные, избирающие нищенство, как ремесло более легкое и более выгодное. Таковые снаряжаются в экспедицию (партиями в два-три человека). Подъезжая к селу, они оставляют повозки и идут под окна. Они, очевидно, не брезгают никакими ухищрениями, никакими обманами, чтобы добиться своей цели: притворяются слепыми, хромыми, выдумывают разные несчастья, при случае крадут. Большой вред в этом отношении приносят удостоверения о бедности, выдаваемые таким людям местным начальством с приложением казенной копченой печати. Удостоверения эти оплачиваются по определенной таксе: рублевками, а то и трехрублевками. Чем рискует при этом староста? Почти ничем. Если и попадется такой документ где-нибудь, — по случаю безобразия, учиненного нищим, - и придет в деле к земскому начальнику, то все, чем рискует староста, — это штраф или, в крайнем случае, увольнение. Между тем удостоверения эти выдаются десятками и составляют серьезную доходную статью.
Такого рода нищенство носит характер эндемии, т.е. гнездится в одном селе (как, например, в моем бывшем участке, с. Ковердяки). Жители этого села живут недурно сравнительно и почти сплошь занимаются нищенством. Весь Козловский и соседние уезды это знают. Нравы такого села весьма любопытны. Так, девочек посылают учиться нищенству, чем они собирают себе приданое. Неумеющую притворяться и хорошо собирать неохотно берут замуж.
Знал я вот еще какой случай: богатый человек нанимал трех-четырех, хороших, в смысле нищенства, работников и отправлялся с ними на побор, выдавая им годовое жалованье вперед. Выручка же вся была его! Значит, доходная
194
статья, если мыслимы такие подряды? Конечно, при этом фигурируют и ложные свидетельства, и обманы, и вымогательства...
Сплошь не выдавать паспортов жителям такого села нельзя: ведь есть и действительно идущие на заработки! Но закон, воспрещающий выдавать паспорта людям, два раза уличенным в нищенстве, когда без того можно было бы обойтись, был бы желателен. Жалко тоже, что эти дела редко доходят до суда. Охота возиться с нищим, если он даже и
уличен в обмане, или выпрашиваний с грубостью! Иногда его поколотят мужики, а то и сама низшая полиция, а он идет промышлять дальше.
Единственным средством против этого зла, кроме воспитания, было бы более систематическое преследование такого нищенства, — для чего в селах надо бы иметь вместо сотских и десятских настоящую полицию.
Перехожу к последнему разряду нищих, в последнее время встречающихся все чаще и чаще. Это — нищие, идущие в голодные годы на прокормление. Если бы шли только люди, уже все проевшие, то и говорить бы о них было нечего. Нет, идут иногда люди, у которых есть и коровенка, и лошаденка. Запирают в голодный год дом со всем имуществом, корову дают на время куму, — а сами со всей семьей едут побираться в урожайные губернии.
Побуждения их понятны: заработки они забрали на следующее лето: если продать лошадь, то и заработков не на чем будет исполнить. На земскую ссуду рассчитывать по ее незначительности нечего. Работы нет. Да и разориться окончательно не хочется. Вот и едут. Ни обмана, ни вымогательства при этом никакого не бывает. Найдут по дороге работишку — от работы не отказываются. Так они зиму провели,— к весне возвращаются с маленьким запасом на лето и глядь... прошел тяжелый год.
Беды бы большой в такого рода «прокормлении» не было, если бы мужики не втягивались в это. Довольно легко и вы-
195
годно проведенная зима побуждает их заниматься тем же и в другие годы. Таким образом, увеличивается число профессиональных нищих.
Средством против этого зла могло бы быть только лучше поставленное продовольственное дело и организованные серьезные общественные работы.
Почему во Франции вы не встретите десятой доли тех нищих, которых видите у нас и в Италии? Помимо общего обеднения, неустройства общественного призрения и полиции, отсутствия заработков — главною причиною этого является, по-моему, отсутствие сознания, что протягивать руку стыдно. Вообще, наш мужик весьма легко просит: дали — он доволен, не дали — он уходит, не краснея. Происходит это, очевидно, от приниженного состояния, в котором он постоянно находится. За все, что у него было, он должен был благодарить барина. Не было чего — он шел просить и в случае надобности получал. Ясно, что чувство достоинства, удерживающего от протягивания руки, в нем развиться не могло. А между тем, у иных это чувство доходит до того, что они предпочитают умереть, чем идти с протянутой рукой. Вывод ясен: чтобы лечить это зло, надо идти обратным путем, чем до сих пор мы шли, т.е. воспитать в народе сознание собственного достоинства с одной стороны; с другой — развить в нем убеждение, что хлеб свой он должен съедать только в поте лица своего и приучить его видеть в труде обязанность, а не горькую необходимость.
LIX . Переселение
Перехожу к последнему вопросу, тесно связанному с вопросом о продовольствии крестьян и их обеднении — вопросу о переселениях, составляющему, последнее время, предмет особых забот правительства. Наше крестьянство, искони веков
196
привыкшее жить землей и на земле,— слишком невежественное и слишком не огражденное законом от имущественных правонарушений, чтобы найти себе средства к жизни от более интенсивной культуры этой земли или от других занятий,— очевидно, не может не искать спасения в переселении на громадные наши сибирские пустопорожние земли. Движение в Сибирь началось вскоре после 61 года, и с тех пор идет, все прогрессируя.
Прежде чем говорить о законах, регулирующих это движение, скажу два слова об отношению к переселению самих крестьян. Как в продовольствии нуждаются, главным образом, жители хлебородных губерний, так и главный контингент переселенцев — из них же. Спросите любую партию их, откуда едут, и услышите: «из Тамбовской, Орловской, Полтавской, иногда Смоленской губерний». Москва, Владимир, Тверь не стремятся в Сибирь, несмотря на плохую землю. Естественно, что чем центр становится беднее, тем более стремится искать счастья на новых местах. Едут в полной неизвестности, что их там ожидает, — большею частью по письму какого-нибудь родственника, что жизнь хороша.
Большинство отъезжающих там и остается, но многие семьи возвращаются. Очевидно, каждая семья,— возвратившаяся и тем самым разорившаяся, так как все имущество распродано до отъезда, — и производит на мужиков гораздо большее впечатление, чем десять семейств, там поселившихся. Причины, которыми они мотивируют свое возвращение, самые различные, например: «Богатому и здесь и там хорошо, бедному и там плохо, так же как и здесь» или «Сибирь, она Сибирь и есть» и т. п. Так как мне постоянно приходится говорить с мужиками, приходящими ко мне за советом, то я был в большом затруднении, что мне отвечать. Не имея достаточно времени, да и здоровья, чтобы, съездив туда, самому убедиться, как там живется, я решился послать туда человека, хорошо знакомого с крестьянскою жизнью и вполне верного. Дав ему список мне известных семейств, я по-
197
ручил ему собрать о них, насколько возможно, сведения и мне рассказать, Оказалось, что возвратилось меньшинство, оставшиеся же там живут много лучше здешних: постройки дешевы, приволье для скотины хорошо, — вследствие чего и скотины много, урожаи тоже хороши...
Богатые заживают сразу прекрасно; бедным год, два приходится трудно, но затем они тоже обзаводятся. Возвращаются, главным образом, вследствие тоски по родине, — в особенности женщины, оставившие в России матерей, сестер, замужних дочерей. Возвращаются также люди или ленивые, которым везде плохо, или недостаточно энергичные, чтобы бороться с первоначальными неизбежными невзгодами.
Мужики об этой жизни составить себе понятия не могут. Они могут судить или по письмам, — но все знают какого содержания крестьянские письма! — или по отзывам своих ходоков, которые, — помимо не всегда добросовестного отношения к поручению односельчан, — часто не имеют возможности разыскать наиболее удобные места. Поэтому идут на авось, куда Бог приведет, а так как на место часто приходят нищими, то и лишены бывают возможности устроиться как следует.
Обращаюсь к законодательству по переселенческому делу. Сначала никакого законодательства не было: шли как придется, по паспортам. С увеличением числа переселенцев, увеличивался беспорядок распределения их на местах; начали образовываться скопища нищих на некоторых сборных пунктах, появились болезни и голод. Тогда, чтобы поправить дело, была выдумана сложная и весьма неудачная процедура выхлопатывания разрешений из губернского присутствия. Это был тормоз, которым задумали удержать переселенческое движение. Как всегда, тормоз не помог. Попробовали мужики идти законным порядком, — увидали, что законным порядком не только в Сибирь, но и никуда не уйдешь... и пошли по старому. Тормоз не действовал; волна переселенцев все усиливалась.
198
Тогда издан был новый регулирующий дело закон. Это — один из немногих наших законов последнего времени, который действует довольно успешно и хорошо, несмотря на два пункта, которые опять-таки служат тормозами. Общий порядок таков: от семьи, или нескольких семей идет, по выданным земским начальником свидетельствам, ходок. Выбрав место, он возвращается за пославшими его, которые, так же, как и он, едут чуть не даром: 4—5 рублей с большого, маленькие бесплатно. На местах устроены переселенческие пункты—с больницами, пищей и т. п. Там же, на больших станциях и в городах, — переселенческие чиновники. Сколько я с мужиками о них ни говорил, кроме благодарности — или за возможное содействие, или за ласковое обращение — ничего я не слыхал. Кто туда посылается, из кого их выбирают — не знаю: знаю одно, что, кроме доброго, ничего об этих господах не слыхал.
Таким образом, семья довольно легко может переселиться. К сожалению, не всегда это легко на практике. Во избежание явки в Сибирь семей нищих, не имеющих чем обзавестись по приезде, закон требует, чтобы эта семья выручила от продажи своего имущества не менее 300 рублей. Некоторые земские начальники смотрят на это сквозь пальцы, другие же не выдают бедным не только проходных свидетельств, но и паспортов. Другое требованье, предъявляемое земскими начальниками, состоит в том, что до переселения крестьянин должен перечисляться из своего общества в место переселения. Думаю, что это требование не совсем законно, хотя этот вопрос, как все вопросы у нас, спорный. Причин, почему эти требования вредят делу, очень много.
1) Раз в одном участке делается так, а в другом иначе, мужики склонны видеть придирки, и потому приходилось слышать от мужиков, что земский начальник не отпускает их, чтобы угодить помещикам, боящимся недостатка рук вследствие переселения. Очевидно, такие слухи, при всей своей несостоятельности, действуют на население отвратительно.
199
2) Фактически выселение происходит так: мужик, по возвращению ходока, а то и без ходока, распродает все имущество, а затем идет за бланком. Не выдавать ему бланка значит заставить здесь проживаться в ожидании его, а затем ехать без удешевленного тарифа, — что равносильно израсходованию лишней сотни рублей. Запретить же волостному правлению выдачу ему и паспорта значить совсем его разорить.
3) Если бы уезжали только семьи, имеющие триста рублей, т.е. по нашему семьи богачей, то переселение прекратилось бы, так как богачу и здесь хорошо, на переселение же стремится бедняк.
4) Что ни говори ходок, но семье страшно сжечь корабли, отписавшись от своего общества. Та же тоска по родине может заставить ее вернуться! Мне кажется даже жестоким заставлять человека так бесповоротно решать свою судьбу и не только свою, но и всей семьи своей...
В общем, на практике эти затруднения встречаются сравнительно редко. Нельзя не радоваться, что переселенческий вопрос так удачно разрешен последним законодательством.
Я не касался общего вопроса: нужно переселение у нас или нет? Пример других стран показывает, что население может быть много гуще нашего и благоденствовать. Может быть, когда подъем культуры даст нам иные источники доходов, и у нас это будет возможно, но пока нельзя в отливе населенья на свободные сибирские земли не видать одного из средств облегченья наших страданий.
Многое еще хотелось бы сказать и по этому поводу, но по неисчерпаемости вопросов, возникающих из изучения крестьянской жизни, приходится ограничиваться самыми краткими набросками, чтобы не утомлять читателя и без того затянувшимися моими записками.
200
LX . Земская школа
Говоря о земстве, не могу обойти молчанием земскую школу. Описывать подробно ее недостатки, затруднения, встречаемые при введении ее вследствие дикости населения, сравнительную ничтожность ее результатов — не входит в план моих теперешних записок. Я теперь хочу сказать лишь несколько слов о самом существовании ее и об отношении к ней самого земства и правительства.
Когда в уездном земском собрании идет речь о медицине, то далеко незаметно той страстности, которая сопровождает разговоры о школе. То же можно сказать и о печати. Я никогда ни про одно земство не слыхал, чтобы был возбужден вопрос не только об уничтожении земской медицины, но и о закрытии хотя бы одного медицинского пункта или об уменьшении деятельности его. Споры идут о том, что лучше (три фельдшерских пункта или один врачебный, выездная система или приемы на пунктах?) и тому подобных вопросах. В школьном деле такого единодушия нет. В каждом уездном собрании всегда есть контингент гласных, готовых стеной стоять против всякого увеличения сметы на народное образование, — готовых даже отказаться совсем от школы. Причин этому много. Медицина приносить быструю пользу всему населению уезда; любой гласный чувствует, что если доктор близко, то, может быть, ему же придется к этому доктору обратиться и получить помощь, а то и спасение жизни. Школа прямой пользы землевладельцу не приносит. Медицина полезна в каждом отдельном случае. Школа принесет большую пользу всей стране, т.е. всем, когда поднимется уровень всего населения. Одним словом, польза медицины осязательнее.
Конечно, если бы мы вгляделись в жизнь хотя бы Германии,