А.И. Новиков. Записки земского начальника, Санкт-Петербург, 1899

страницы:

1 - 20, 21 - 40, 41 - 60, 61 - 80, 81 - 100, 101 - 120, 121 - 140, 141 - 160, 161 - 180, 181 - 200, 201 - 220, 221 - 240

201

мы бы убедились, что школой они достигли не только военного могущества, но и поразительно быстрого роста богатства страны; но, к сожалению, связь между этими явлениями и школой не так очевидна, как между приемом лекарств и выздоравливанием. Первою причиною малого сочувствия к школе надо искать в непонимании пользы, ею приносимой .

Другое возражение, которое часто слышишь, следующее: «Да что ваша школа? Что она дает? Еле грамотных людей, а то и вовсе людей, забывающих читать и писать? А уж о воспитании и говорить нечего». Что на это ответишь? Что все школьное наше трехлетие или, скорее, трижды шестимесячное обучение стоит рублей 15; что учителя, перебиваясь с кваса на хлеб, часто несут тяготы своей службы как горькую необходимость; что трудно при наших условиях ожидать не только воспитания, но и простой грамотности? Действительно, остается удивляться при условиях нашего обучения и тем переменам, которые мы замечаем в детях после прохождения курса.

Очень трудно объяснить бывает, что та школа, которую мы теперь поддерживаем, есть только фундамент того здания, которое необходимо, чтобы вывести народ из его состояния дикости. Итак, вторая причина непопулярности народной школы — это ее теперешняя неудовлетворительность.

Затем идет следующее возражение, которое очень грустно бывает выслушивать — это обвинение земской школы в том, что она не удовлетворяет духовным идеалам нашего народа тем, что она не церковна. Очень может быть, что из тысяч земских школ в некоторых и проявляется нежелательное направление, но это редкие исключения, неизбежные везде. Я воочию знаю не один свой уезд и утверждаю, что везде направление безусловно хорошо: пожелай только священник влиять на школу, он сейчас будет не только законоучителем, но и руководителем ее и попечителем ее. Церковное пение,— если и не везде его можно ввести, — безусловно поощряется и поддерживается везде, где возможно. Инспекторы народных учи-

202

лищ, так же как и директоры учительских семинарий, — по большей части из духовных академий. Учительницы в большом числе берутся из епархиальных училищ. Как же тут говорить о нецерковности? Тут мы имеем дело с преднамеренным обобщением отдельных нежелательных фактов.

Естественно, что при этих условиях дело идет туго. Отголосок всех этих возражений и недоумений слышится в земских собраниях. Вот почему дело земской школы стоит плохо не только в отдельных уездах, но и в целых губерниях. В некоторых же земствах оно вовсе не идет. А так как образование нужно в России, не случайно насаженное тем или другим земством, — глядя по составу, совершенно случайному, местных землевладельцев, — а вообще, от Колы до Эривани и от Кишинева до Владивостока, то дело это, — главное дело, предстоящее России, — пойдет успешно только тогда, когда принцип этот будет поставлен во главу угла всей нашей внутренней политики. Только при содействии казны,— притом не тысячами, а десятками миллионов руб., — могут подвинуть дело образования наши обнищалые земства.

Кроме бедности земской, кроме несочувствия многих, иногда даже большинства, гласных, земской школе приходится иногда бороться с внешними тормозами. Таковым является часто несочувствие к земской школе губернатора. Он по закону может опротестовать через губернское по земским делам присутствие (почему-то всегда с ним согласное) всякий земский расход. Таким образом, иногда расход на школы признается обременительным для земства и вычеркивается из сметы. Большею частью это касается расходов по народному образованию из сумм губернского земства. Тогда это еще объяснимо особым воззрением на разницу между обязанностями уездного и губернского земства, хотя это воззрение не основано на законе. Бывает же, что запрещения налагаются на постановления и уездных земств! Не есть ли это тогда явное доказательство, что земская школа самим правительством признается вредною?

Что в случаях протеста делать собранью? Жаловаться в

203

Сенат? Но мне известны случаи, где ответа на жалобу три года не получается. Не упадет ли при этом всякая энергия? Это еще вопиющий случай несовершенства нашего закона, допускающего произвол одного лица в деле государственной важности. Результатом этого законного произвола является, что в одной губернии разрешается то, что запрещается в соседней, что поощряется в одном году то, что тормозилось в предшествующем. Может ли развиваться при этом школьное дело как бы следовало?

В заключение моих записок мне придется говорить об акте громадной государственной важности — о последнем всеподданнейшем докладе г. министра финансов. Хотя главное наше зло он видит в неопределенности имущественных и общественных отношений крестьян, — тем не менее из всех других тормозов народного благосостояния, он самым важным считает отсутствие образования, тем самым признав необходимость его. Будем же надеяться, что при этих воззрениях г. министра финансов и при обновившемся составе министерства народного просвещения, наши мечты перейдут в жизнь.

 

LXI . Церковно - приходская школа

Каждый человек, который любит школу, видя в ней спасение нашего народа, не мог не приветствовать появления на Руси целой массы новых школ, появившихся в восьмидесятых годах и открытых духовным ведомством. К сожалению, и тут мы встречаемся с тем же ужасным явлением, которое замечается и в земских школах — недостатком средств. Действительно, если не считать расходов на церковно-школьную инспекцию и на школы высшего типа, учительские и второклассные, то окажется, что собственно на низ-

204

шую народную школу церковное ведомство не имеет и двух миллионов.

Земская школа живет землей, ложась на неё тяжелым бременем, церковная — живет благотворительностью. Ведь все, так называемые, местные средства суть средства благотворительные: церковные, кружечные, случайно жертвуемые крестьянами и частными лицами. Труд духовенства по устройству школы, по ее содержанию, а главное по обучению — безвозмездный, т.е. тоже благотворительный, хоть и обязательный. От этого происходит непрочность школы, зависящая от случайных обстоятельств: наличности любящего дело священника, способного к учительству диакона, симпатизирующего школе землевладельца, влияющего в этом смысле на крестьян земского начальника. Умер диакон или переведен на другое место, и все пошло прахом: учителя нанять не на что, а диакона назначает не училищный совет и потому в диаконы часто, слишком даже часто, попадают люди, к учительству мало способные.

Образовалась система вычетов с диаконов, не учащих, — система, по-моему, неправильная: не виноват же он, что стар или болен? Помню грустную сцену, как один наблюдатель, — к слову сказать, добрый и умный человек, — предлагал чахоточному диакону согласиться на вычет и тем довел его до истерики.

Последнее время замечается стремление перейти от дарового диаконского труда к труду учительскому, оплаченному. Дай Бог, чтобы это стремление осуществилось, — другими словами, чтобы нашлись нужные на это миллионы!

Многие, впрочем, сочувствуют церковной школе не за ее направление, а именно за ее дешевизну. Думаю, что это — скрытые враги школы вообще, так как дешевая школа может иногда, при наличности самоотверженных людей, быть хорошей, но только в виде редкого исключения, строить же на этой дешевизне целую систему нельзя.

Я часто позволяю себе говорить, по-видимому, легко о миллионах и даже десятках миллионов, как будто миллион —

205

пустяки. Конечно, в миллионе много денег и много можно сделать на миллион; но если вспомнить, что жителей на Руси 130 миллионов, что школ в России 70 тысяч, а нужно их 200 тысяч, что бюджет наш полтора миллиарда, то увидим, что миллион и даже десять миллионов — очень немного, когда дело идет об образовании и воспитании нашего народа.

Естественно недостатком средств объясняется и то, что школы грамоты до сих пор не приводят к той цели, для которой предназначаются. Ведь предполагалось, что повсеместно будут маленькие школки грамоты с двухлетним курсом, в которых дети обучались бы чтению, письму и молитвам. По окончании этих двух лет, они уже грамотными переходили бы в церковно-приходские школы, тоже с двухлетним курсом, в которых бы и заканчивали свое образование. Эта система, в высшей степени симпатичная, приносила бы много пользы. Курс был бы не трех-, а четырехлетний, у каждого учителя было бы только по два отделения, надзор за учениками был бы облегчен вследствие меньшего скопления их.

К сожалению, на практике вышло совсем не то. В одном и том же селе должны были бы существовать и церковно-приходская школа и две-три школки грамоты. Между тем, этого нет. Где есть церковно-приходская школа, нет школы грамоты, и наоборот; и та, и другая готовят к экзамену на льготу. Другими словами, школа грамоты есть та же церковно-приходская школа, только менее обеспеченная, более дешевая и тем самым худшая. Будем надеяться, что и тут явятся нужные миллионы.

Покончив с моими иеремиадами о недостатке миллионов, перехожу к грустному явлению, которое проявляется каждый раз, когда дело идет о школе. Я говорю о вражде между школами ведомства духовного и ведомства народного просвещения. Некоторые в одновременной работе 2-х ведомств видят залог преуспеяния тех и других, вследствие конкуренции их. Может быть, это и было бы так, если бы замечалось только соревнование, кто лучше поставит дело. К со-

206

жалению, дело приняло не такой оборот. Каждое ведомство (я говорю про местных деятелей) старается обвинить другое в чем может, часто даже неосновательно. Так, земская школа обвиняется в нецерковности, что уже давно отошло в область предания; земство упрекают, что школы навязываются им населению чуть не из-под палки. Наоборот, земцы рады всякому промаху в деле церковных школ: бедность их ставится им в укор, польза отрицается.

Если бы вражда кончалась словами, то это было бы еще полбеды; каждый делал бы свое дело. К сожалению, и этого нет. Часто стараются друг другу подставить ногу, помешать делу. Вместо того чтобы разграничиться и работать каждому в своих школах, замещая места, где вовсе нет школ, стараются наперебой открывать школы там, где уже есть школы другого наименования, вполне удовлетворяющие потребности населения; начинают переманивать учеников друг у друга и даже стремятся уронить авторитет другой школы в глазах крестьян.

Мне кажется, что и при теперешнем раздвоении школы, возможно жить в мире на местах. Право же, дела довольно всем и без ссор! Не могу, впрочем, не пожелать, чтобы это раздвоение окончилось. Я понимаю борьбу школами там, где основным принципом является свобода преподавания, и где школа есть могучее орудие в руках партий. У нас же, где партий нет, где — одна воля, где работа всех органов управления может быть направлена к одной цели — эта борьба является аномалией, трудно объяснимой, так как причиной ее никак не может быть преследование различных целей и проведение в жизнь различных принципов, а только стремление властвовать безраздельно.

Думаю даже, что единение школ у нас возможно на деле, — притом такое единение, которое удовлетворило бы оба ведомства, по крайней мере, настолько, чтобы оба продолжали совместно работать для достижения одной великой цели — просветления народа. Эта совместная, дружная, плодотворная работа

207

возможна только при полном слиянии школьных ведомств, так как вражда проявляется, главным образом, на местах, и соглашение высших органов управления не положит конца

этой вражде. Уместно тут будет указать и на то, что вследствие этого разделения школ, из тех ничтожных средств, которые тратятся на низшее образование, часть расходуется непроизводительно. Действительно, если где одна школа удовлетворяет потребности населения, не грех ли расходовать средства, чтобы для конкуренции тут же устраивать другую ненужную? Наконец, не брошенные ли деньги двойная инспекция? Все это я понял бы во Франции, но у нас эта картина не может не печалить тех, кто действительно ищет просвещения народа и не хочет участвовать в борьбе самолюбий.

 

LXII . Народные учителя и учительницы

Оба ведомства, заведывающие школами, насколько возможно, стремятся улучшить положение учащих народной школы. Невозможность их положения сознана всеми. Примеры хороших учителей, преданных своему делу до забвения тех тяжелых условий, в которых приходится работать, есть; но рассчитывать на то, что их будет столько, сколько нужно школ, очевидно, нельзя. Да и можно ли оставлять их в этих условиях, пользуясь их беззаветной любовью к детям? Вряд ли. Самое тяжелое в жизни этих тружеников — это полная необеспеченность старости и невозможность воспитывать детей. Результатом этого является кое-где запрещение учителям жениться. Мыслимо ли при этих условиях иметь учителей прочных, дорожащих местом? А между тем, всякий знает, какой вред приносится школе при сменных учителях. Да и будет ли хорошо работать человек, только и думающий о том, чтобы найти другое более сносное место? Нельзя же рассчитывать на подвижников.

208

Выход из этого положения некоторые видят в типе учителя с весьма малыми потребностями, другими словами в типе учителя-пахаря. Не думаю, чтобы мог образоваться такой тип, хотя опять-таки отдельные случаи возможны. Во-первых, с расширением умственного горизонта увеличиваются и потребности. Это неизбежно. Во-вторых, что сделается с учителем, если он, уча зимой в школе, будет летом пахать? Даже если он получил достаточное образованье, чтобы быть хорошим учителем, он при такой жизни через несколько лет будет очень плохим учителем. Учитель должен постоянно думать о школе и стараться дополнять свои познания чтением. Когда же читать учителю-пахарю? Если же учитель не совершенствуется, он неминуемо будет делаться все хуже и хуже. Много таких примеров я видел, где учителя, — вследствие отсутствия духовной и умственной пищи, — все опускаются, причем с ними опускается и школа. Да, наконец, обязанности учителя не прекращаются и летом: наш курс так короток, что вовсе нежелательно, чтобы связь между учениками и школой летом прекращалась совсем. Учитель, стремящийся к большему, чем к сдаче детьми экзамена на льготу, не порвет с ними сношений и летом.

Я не потому заговорил об учителях, что наличность хорошего учителя есть главное условие, чтобы школа была хороша, а потому, что для приготовления учителей требуется много времени. Даже если бы нашлись вдруг средства покрыть Россию нужною сетью школ, отсутствие учителей явится неизбежною помехою в этом деле. Поэтому, чем раньше возьмемся мы за это дело, тем лучше. Даже увеличение средств и улучшение их положения не создаст учителей. Их нужно соответственно воспитать.

Посмотрим, какие у нас учителя и учительницы в настоящее время.

1) Окончившие курс семинарии. Между ними есть очень хорошие учителя, но главный их недостаток в том, что они смотрят на свое положение как на переходное до получе-

209

ния священства. Это — учителя непрочные. Семинаристы идут в учителя, как и в псаломщики, до приискания священнического места.

2) Окончившие курс женской гимназии и епархиальных училищ. Это — лучшие из наших учительниц, но, к сожалению, их мало. Дороговизна воспитания и недостаток в женских учебных заведениях делают это воспитание уделом немногих избранных, т.е. сравнительно состоятельных. Так, в епархиальных училищах воспитываются преимущественно дочери священников, не нуждающихся в грошовом заработке учительницы. Прочными же из них учительницами являются главным образом сироты, воспитанные даром.

3) Получившие свидетельства по экзамену при разных духовных и светских учебных заведениях. Предпочитаю о них не говорить. Слишком досадно становится, когда думаешь, кто и как часто приобретает эти свидетельства в захолустных уездных училищах. Бывали случаи, что эти учителя оказывались еле грамотными.

4) При всей легкости, с какою эти свидетельства выдаются, тем не менее масса учительских мест замещается людьми, не имеющими и этого свидетельства. Это — люди, очевидно, вовсе к учительству неспособные; прибегать к ним заставляет горькая необходимость, да и сомнительна еще польза таких школ.

5) Я нарочно оставил к концу учителей и учительниц со специальной педагогической подготовкой. Это — лучший контингент учащихся. Лучшими они являются не только потому, что год занимались педагогикой и давали пробные уроки, а потому, что все их воспитание клонится к одной цели. Поступают в эти заведения исключительно люди бедные, для которых учительское место является венцом их ожидания. Они свыкаются с мыслью, что из них должны выйти учителя. К этому направлена и вся их нравственная подготовка; они приучаются с самого детства любить школу, в которой призваны работать, а это — главное условие, чтобы вышел хороший учитель.

210

Как же удовлетворяется эта потребность? На сто тысяч учащих учительские семинарии и институты выпускают ежегодно около тысячи учителей. Если принять во внимание, что многие, несмотря на специальную подготовку, меняют учительское дело на другие, более выгодные службы, то окажется, что и десяти процентов учительских мест не найдем занятых этими учителями. Учительниц же со специальной подготовкой нет почти вовсе.

Тут уместно сказать два слова о второклассных школах. Их открыто 400 и еще имеет открыться вскоре около 300. Принося огромную пользу, как общеобразовательные заведения, они, мне кажется, в будущем призваны играть роль рассадников учителей и учительниц. Конечно, при незначительных познаниях, который поступающие приносят из народных школ, теперь из них не может выйти порядочного учителя или учительницы. Но в последнее время заметно стремление усилить программы второклассных школ; несколько даже увеличивается ассигновка на них, хотя в ущерб их числу.

Будем надеяться, что продолжительность курса мало-помалу увеличится и дойдет до нужных пяти лет, что поднимется уровень учащих в этих школах и, опять-таки, что найдутся нужные средства.

Нельзя не одобрить, что будущие рассадники света открываются по селам, где воздух чище для педагогики, и где притом лучший материал находится для будущих учителей народа.

Два слова об учительницах. Учительница в настоящий гнусный век приданого редко выходит замуж; на улучшение ее положения надежды нет. Поэтому она прочнее учителя, вечно стремящегося куда-нибудь уйти: или в диаконы, или на железную дорогу, или в монополию. Учителя удерживает главным образом право не идти в солдаты. Дети добрее,

мягче, сердечнее выходят из школы, где учительницы. А не это ли главная современная задача русской школы? К сожалению, учительницы мало успевают по арифметике (это —

211

явление общее, так же, как и то, что девочки по арифметике хуже учатся, чем мальчики) и по пению.

Учить петь они, конечно, могли бы, как и учителя, но их удерживает робость, конфузливость. К тому же, в церкви заведывать хором они стесняются. Не будь этого важного недостатка, думаю, что в большинстве случаев учительницы вытеснили бы из народной школы учителей.

Говорю это к тому, что очень жалко, что в большинстве специально-педагогические заведения — мужские.

 

LXIII . Влияние военной службы на народ

После декларации 12 августа 1898 года начались нескончаемые толки о последствиях ее. В общем хоре благодарностей Государю Императору за Его великодушный почин слышались, однако, голоса, чуть ли не превозносившие настоящее положение вооруженного мира. Одной из хороших сторон его выставлялось влияние военной службы на народ; слышалось мнение, что воинская повинность служит для народа лучшей школой. Так как известного рода культура действительно вносится в крестьянскую среду возвращающимися военными, то считаю уместным остановиться на этом сложном вопросе.

Если посмотреть, из кого берутся старшины, урядники, лучшие старосты, окажется, что они все — из военных, притом не из рядовых, а из унтер-офицеров, фельдфебелей и т. п. Спросите любого из них, грамотным ли он пошел на службу, и в большинстве случаев услышите, что он пошел грамотным, а на службе только усовершенствовался, редко там выучивается солдат, поступающий на службу неграмотным. Большинство возвращающихся рядовых, несколько времени покрасовавшись в мундире, через два-три года снова омужичиваются до такой степени, что часто не узнаешь в них солдат. Поэтому заметное развитие во многих служивших

212

отнюдь не должно быть приписано исключительно военной службе. Лучшими выходят те, которые поступали таковыми. Обобщать же эти случаи и предполагать, что так действует служба на всех — будет ошибкой.

Далеко неудовлетворительно их развитие в смысле влияния на их внутренний мир. Солдат, вернувшийся со службы, поражает своим презрением к остальным крестьянам. Это — весьма несимпатичная черта этих людей. В редких случаях солдат, вернувшись, живет мирно с отцом и братьями; большею частью он отделяется, если те не соглашаются признать его фактическим хозяином.

Не лучше их семейная жизнь в тесном смысле этого слова. Ужаснейший обычай в крестьянстве женить своих детей до поступления на службу, — обычай, происходящий от необходимости иметь лишнюю работницу,— является источником больших несчастий. Солдатки, в громадном большинстве случаев, ведут жизнь страшно распутную. Понятно, что муж таковой, вернувшись, сейчас же узнает про это и начинает жену наказывать, т.е. бить. Еще хуже бывает, если он находит прижитых ею за это время детей. Тогда семейное счастье разрушено навек.

Но и помимо того, большинство солдат не только не делаются мягче обыкновенных крестьян в своей жизни, но наоборот, становятся еще грубее и деспотичнее. Привыкшие к военной выправке, они у себя, сознавая свое превосходство, стараются выправить зависящих от них. Так, жен своих они держат еще в большем повиновении, еще больше мудрят над ними.

Обычай заставлять жен себе кланяться в ноги при всех для того, чтобы показать свою власть над нею, обычай заставлять их себя разувать, издевательства над женой чаще встречаются у солдат, чем у простых крестьян.

Два брата нашего села,— оба бывшие на военной службе, — дошли до того, что, жалея лошадей, заставляли своих жен таскать на себе тележки с навозом на огород. Жены их

213

обе умерли; они женились вторично, причем обращение с новыми женами стало не лучше. Одного из них я стал усовещевать и уговаривать пожалеть жену. Ответ я получил такой: «баба — та же скотина; она должна слушаться мужа, а то палкой ее». Ничего другого я от него не добился. Такое обращение с женами, конечно, исключительное и у солдат, — но общее направление таково.

Унтер-офицер, несомненно, культурнее, с семейными мягче; на сходе уговаривает односельчан выстроить школу; не желая идти опять в самую черную крестьянскую работу, он ищет места старосты, старшины, урядника, а то у землевладельца места приказчика, объездчика, кучера, и без особого труда находит таковое. Обыкновенный солдат тоже чернорабочим быть уже не хочет, но не может найти себе более легкого труда и потому начинает часто гулять, причем оправдывает себя тем, что, послужив, заслужил-де право отдохнуть и погулять.

Из этого всего я вывожу заключение, что образует солдата не полк, не дисциплина, как не образовывала его пятнадцатилетняя николаевская служба, а учебная команда, т.е. та же школа. Думаю, что если бы все проходили через учебную команду, то повысился бы общий уровень запасных и отставных солдат и тогда, пожалуй, можно бы говорить об облагораживающем значении военной службы.

Насколько это возможно, судить, конечно, не мне.

Все остальные последствия милитаризма достаточно известны. Это могло бы отчасти уравновешиваться поднятием народной культуры от военной службы, если бы таковое поднятие замечалось. К сожалению, мы видели, что этой культуры жизнь нам не дает.

Поэтому, понятны восторги, которые возбудил призыв к миру Государя. Все лучшие силы России и Европы воспряли духом. Во многих родились неосуществимые надежды на немедленное водворение всеобщего мира, на полное и быстрое разоружение этих громадных разорительных лагерей, в кото-

214

рые обратились европейские народы. Очевидно, теперь возможно исполнение лишь малой доли этих радужных надежд, но начало великого дела положено.

Чувствуется, что такое семя заглохнуть не может; не могут отказаться от этой мысли все культурные элементы Европы. Незаметно, мало-помалу с мыслью о необходимости разоружения свыкнутся народы. Мы перестанем исправлять заповедь Божию: «не убий», своими прибавлениями: «но убивать разрешается и т. д.». Наши внуки сознают, что убивать французов, немцев, китайцев и, вместе с тем, соблюдать заповедь Спасителя о любви к ближнему одновременно — невозможно.

LXIV . Крестьянская гигиена

Прежде чем говорить о земской медицине, хочется возобновить в памяти своей и читателя те ужасные условия, при которых эта медицина призвана функционировать. Один из укоренившихся предрассудков о нашем народе состоит в том, что он необыкновенно здоров и силен. Между тем, если походить по дворам, то редкую семью найдешь здоровой. Тоже впечатление выносишь из набора. Что же касается женщин, то больны все, — за редкими исключениями. Сравните партию русских рабочих и партию немецких рабочих, — и разница вас поразит. Те — свежие, краснощекие; наши — бледные испитые...

Предрассудок, о котором я говорил, происходит от удивительной выносливости мужика: работать он перестает только тогда, когда ноги его буквально не держат, — а то всякую почти болезнь он выносит на ногах, и притом в работе. Я не доктор, но наблюдал такие случаи: заявляет мужик, что болен, голова болит. Ставишь термометр: 41 градус. Спра-

215

шиваешь: «давно жар?» «С неделю, ваше благородие, — да уж невмоготу становится». Оказывается, что он на ногах, с косой в руках, переносит тиф. Вот та лень, в которой упрекают этого многострадального героя?

Да как ему и быть здоровым? К сожалению, его жизнь мало изучают. Много ли помещиков, которые, живя в деревне, входили-то в его избу? Разве зайдут к ямщику сменить лошадей! А стоить заглянуть в нее... Большею частью, семиаршинная, из тонкого леса, плохо подбитая, со щелями в палец, пропускающими снег и мороз, от которых укрываются, обваливая избу навозом. Окно в две четверти ширины и в три четверти вышины об одной раме (вторая ведь не по средствам). Потолок рукой достанет всякий, а высокий человек чуть головой не заденет.

Теперь еще половина изб топится по черному, — а видал ли всякий деревенский житель, что это значит? Это значит, что утром, когда топят, в верхней половине избы стоить непроглядный дым, выходящий в щели или в особое отверстие, а большею частью в открываемую для сего дверь. Обитатели ложатся в это время или садятся на пол, чтобы не наглотаться дыму. Холод несет в дверь двадцатиградусный. Кончилась топка, все закрывается, — а в избе становится жарко, как в бане. К утру вода часто опять замерзает. От дыма потолок и стены покрыты черным налетом, висящим иногда в виде сосулек.

Тут живет семья душ в восемь: и старик со старухой, и сын женатый, и девка, и ребятишки. Тут едят, спят на соломе; тут бабы родят, прядут и ткут; тут ребятам надо уроки готовить; тут теленок, ягнята, иногда поросята, куры. Тут вонь невыносимая, тут свет от коптилки, т.е. лампы без стекла, а то и вовсе нет света, когда не на что купить керосину.

Мне приходит на ум ужасная ирония какого-то заграничного писателя, удивлявшегося выносливости нашего скота, который переносит жизнь в крестьянской избе! Горько, больно

216

думать об этом; стыдно становится жить в богатых покоях и ругать лакея, если в комнате меньше 14 или больше 16 градусов.

Вот при этих-то условиях, ой! как холодно, когда 20 градусов на дворе, а в семье две шубы всего-навсего; и дерюгой-то прикроются, и худым кафтанишком, но все не помогает... Влезет кто на печку и греется до того иногда, что бок до волдырей сожжет... и слезает, чтобы дать другому погреться. В этой же шубенке он молотит целый день и на поденную идет, — завтра пойдет в ней жена. Вернулся вечером домой — прозяб, коль сыро — промок, сапоги ли, лапти ли и онучи вешает сушить, а сам на печку. А рубашка, портки? И не разберешь в субботу, какого они цвета. Да не потому он грязен, что не хочет быть чистым; нет, некогда бабе больше наготовить белья и чаще стирать его... А все ли знают, что мыло есть далеко не у всех? Мыло — роскошь богачей... А то постирает в щелоке эту рубаху баба, пополощет на речке — и опять надевай.

Чистоту тела соблюдают пареньем: это — крестьянское наслаждение. Влезет в печку и парится веником так, что мы бы на его месте там бы и остались. Затем выбежит, покатается на снегу, и вернется одеваться. Вот вам гигиена его одежды и чистоты! Сравните с нашими шубами, одеялами, фуфайками, набрюшниками. Мне случалось прозябать сильно раза три - четыре. Ох! как нехорошо... А зябнуть каждый день, всю зиму, всю жизнь, видеть, как зябнет ребенок, и не иметь чем покрыть его?

Что сказать о пище крестьянской? Щи пустые, т.е. горячая вода с плавающей в ней капустой и ложкой конопляного масла, вареный картофель и пшенная каша, это — обыденная пища их. Молоко далеко не везде, и то для детей, когда есть; мясо по праздникам, курица на Рождество и на Пасху. Часто нет картофеля, нет каши: тогда один черный хлеб! Неурожай — и хлеба нет...

А гигиена больных? Да никакой нет! В лучшем случае

217

больного везут к доктору за лекарством. А то лежи, стонай, да жди — либо смерти, либо выздоровления.

Гигиена родильницы? Родить где-нибудь при мучительной помощи невежественной бабки; немедленно после родов лезть в печку (это обязательно), пить водку (тоже обязательно); на пятый или на четвертый, иногда на третий день, вязать в поле...

Гигиена ребенка? Сосать редко переменяемую соску из черного хлеба, переходящую изо рта в рот и разносящую сифилис. Есть все, что попадется, — пока не умрет, большею частью, от поноса.

Какая медицина поможет при этих условиях? На все один ответ: средств нет. А когда и есть, то полное и невежественное отрицание всяких самых азбучных истин гигиены.

Попробуйте бороться с дикими, указанными мною приемами с роженицей — не поверит никто и будет продолжать... Скажите, что соска вредна и дайте пузырек с резиновым наконечником — не будут употреблять. Посоветуйте не давать ребенку, больному поносом, огурцов — вернувшись, как заплачет, дадут ему огурец. Постарайтесь уговорить женщину, больную женскою болезнью, обратиться к акушерке — ни за что: стыдно,— смеяться будут, что больна!

То же невежество гонит к знахарке, к заговаривателю, к умывальщице от глаза. Заедут и к доктору, но лечение знахарки все-таки считают полезнее...

Мудрено ли, что при этих ужасных условиях жизни и при этом невежестве масса больных всевозможными анемиями, катаррами, — что почти все женщины больны женскими болезнями, истериями, что дети, да и взрослые мрут, как мухи?

Боюсь, что многие, прочитав эту статью, подумают, что я преувеличил, и в правило возвел исключение. Право же нет! Я был только верным фотографом. Кто не верит, пожалуйте ко мне: объедем деревню-другую, и увидите, что увы! я красок не сгущал.

Чем правдивее эта картина при всем ужасе ее, тем более мы должны чувствовать себя виноватыми перед мужи-

218

ком. Ведь не виноват же он в этом невежестве, в этой бедности, происходящей от того же невежества? Мы,— законодатели, администраторы, воспитатели, судьи его, — мы, богатые, ученые, мы забыли Спасителеву заповедь «любите друг друга»,— мы, которые не хотим близко подойти к нему и изучить его, которые только думаем о том, чтобы он не забывался по отношению к нам, и которые в душе не соболезнуем ему, не жалеем его, а презираем его...

 

LXV . Земская медицина

При гигиенических условиях крестьянской жизни, право, часто приходит в голову, стоит ли содержать дорогую земскую медицину. Если те 15 — 20 миллионов, которые идут на нее, употребить на улучшение этой жизни, то, может быть, больше сохранилось бы жизней, чем спасается их нашими врачами и лекарствами. Если эти же миллионы употребить на школы, то со временем сохранилось бы, может быть, еще более жизней, так как главный-то корень и бедности, и отсутствия гигиены — все-таки невежество. Но оставим это.

В этом письме я вовсе не хочу описывать слишком известные недостатки нашей медицинской организации, а попробую разобраться в двух вопросах, по-моему, наиболее важных: вопросе о фельдшеризме и о бесплатности лечения. Этим двум важнейшим вопросам посвящена в № 344 «Московских Ведомостей» за 1898 год длинная статья князя А. Г. Щербатова. В ней он защищает фельдшеризм. Хотя не совсем по тем же мотивам, но не могу с ним не согласиться.

Теперь поднято врачами гонение на фельдшеров: польза их лечения почти - что совсем отрицается; из них хотят сделать чуть ли не простых больничных служителей. Слы-

219

шатся голоса, что хотя средств нет, но все-таки лучше иметь очень мало врачей, чем много фельдшеров. Вряд ли это так.

Несомненно для меня, что если при одинаковых условиях можно иметь больному врачебную и фельдшерскую помощь, то предпочтительна врачебная. Хотя приводятся примеры, — это и каждый из нас знает, что врач не вылечил, а фельдшер вылечил, но ведь это ничего не доказывает... Бывает же, что и знахарке удалось вылечить то, чего не вылечил Захарьин? Наконец, отдельные, хорошие фельдшера бывают лучше плохих докторов, но системы на этом строить нельзя. Мое рассуждение иное.

Конечно, желательно было бы, чтобы каждый мужик имел возможность лечиться в московских клиниках, но это невозможно. Что же лучше? Иметь в губернском городе одни такие клиники или за те же деньги по всей губернии 10 уездных больниц с порядочным хирургом и терапевтом. Очевидно, лучше последнее, так как не всякий может попасть в губернский город, да и не со всякой болезнью доедешь. Помощь будет похуже, но доступнее.

Идем дальше. Что лучше: 10 уездных хороших больниц или 60 плохих, обыкновенных сельских, с 60 обыкновенными земскими врачами? По той же причине, большей доступности, лучше 60 плохих больниц. А еще лучше и губернские клиники, и уездные больницы, и плохие сельские. Так оно и есть в большинстве случаев.

На этом гг. врачи и останавливаются. Посмотрим: достигается ли при этих больницах главное условие плодотворности медицины — доступность ее? По-моему, безусловно нет. Больницы у нас обслуживают 15— 20-верстные районы, а то и больше, при населении иногда до ста тысяч жителей. Выходит, что масса больных острыми заболеваниями не попадает к врачу. Затем и приходящих за помощью так много, что без фельдшерского приема не обходятся, да и беглый прием чуть не ста больных в день врачом... хуже, безусловно

220

хуже,— внимательного фельдшерского. Принимай так сам Захарьин, и то было бы скверно!

Итак, наш амбулаторный прием никуда не годится, — да все ли больные могут лечиться амбулаторно? Не стоит же говорить про десяток коек при этой амбулатории на 50 тысяч населения? Часто необходимо лечение на дому. А где врачу ездить? Два визита в день отнимут все время, да и силы надорвут. А амбулатория? А больница?

Очевидно, при настоящей системе медицина многим недоступна. Массы людей умирают, или, не добравшись до врача, или потому, что врач не в силах хорошо принимать.

Чтобы врачебная помощь была действительна, нужно, чтобы она была ближе, чтобы прием был не так многочислен, чтобы больные посещались на дому. Нужно, следовательно, по одному пункту,— ну, хоть на волость. Такие пункты могут быть только фельдшерские, так как средств на то, чтобы в каждой волости был врач, у нас не будет и через сто лет. Качество лечения, может быть, будет и хуже, но доступностью лечения для населения это вознаградится стократ. Нельзя требовать для всех близкой врачебной помощи, по той же причине, по которой теперь не все ложатся в клиники, а довольствуются небрежным (при 100 больных) врачебным приемом.

Главная причина, почему убеждение о негодности фельдшеризма существует, та, что экспертами в своем собственном деле являются те же врачи. Естественно говорить им, что

вне их спасения нет. Вообще, заметно стремление наших специалистов признавать право голоса в вопросах их специальности только за собой. Точно вопросы, в роде организации сельской медицины, недоступны пониманию всех образованных людей!

Говоря о бесплатности лечения, кн. Щербатов высказывается за введение платы. Тут я никак не могу согласиться с ним, и, наоборот, бесплатность лечения считаю условием, sine qua non , плодотворной организации земской медицины. До-