RUSSIAN MEMORIES
BY MADAME OLGA NOVIKOFF, 1916
РУССКИЕ МЕМУАРЫ
Ольга Алексеевна Новикова, 1916
ГЛАВА 1
Русский дух
Июль 1914 года – Энтузиазм в Москве – Мои амбиции реализовались – Англия и Россия - союзники – Война справедливости – Раненые герои – Русская вера в победу – Призыв нашего императора – Величие Англии – Меня познакомили с г. Гладстоном и г. Дизраэли – «М.П. России в Англии» - Защита г. Гладстона – Непопулярная причина.
Я находилась в Москве, когда могучий голос Монарха звучал в защиту маленькой Сербии. Я проезжала мимо Тверского бульвара, когда кричащая толпа пронеслась мимо меня и ворвалась в соседний ресторан.
«Что всё это значит? - воскликнула я. – Это бунт? Они хотят выпить?»
«О, нет, - ответили прохожие, - они только хотят вызвать оркестр и заставить их играть национальный гимн».
Я остановила свой экипаж.
Появился оркестр и заиграл «Боже Царя храни», в то время как целая толпа - дико и с энтузиазмом - присоединилась к нему.
Восхищённая и тронутая, я последовала за ними. Большинство из них пели и выкрикивали «Ура!», некоторые молились и крестились, в то время как толпа постоянно увеличивалась.
Подобные сцены происходили ежедневно в разных местах города. Однажды вечером праздная толпа собралась у церкви Храма Христа Спасителя. Появился священник с крестом. Вся толпа упала на колени и стала молиться. Такие моменты невозможно забыть - в самом деле, можно только благодарить Бога за них.
Говорят, что в Петрограде демонстрации были даже более грандиозными. Возможно, это так, но когда Император посещает Москву и произносит речь своим могучим и оживлённым голосом, старая столица поднимается до недостижимых высот энтузиазма и резолюций неограниченных самопожертвований.
Несколькими днями позже я поняла, что великая амбиция моей жизни должна еще быть реализована, не только единством, но и альянсом между Россией и страной, которая дала мне так много друзей и оказала мне такое великолепное гостеприимство. Но как иначе всё сложилось от ожидаемого мною, после того, как я подписала Англо-Русское соглашение. Это не было постепенным сближением двух стран друг к другу, чтобы радоваться мирному сосуществованию: но внезапное открытие, что у них есть совместный враг борьбы, совместные идеалы, которые необходимо сохранить, совместная цивилизация, которую надо спасать.
Годами прежде я писала: «Хочу быть предвестником грядущего мира, надежды и процветания», и вот моя великая амбиция реализовывалась под удары барабанов посреди громыхания разрушающего орудия.
История повторяла себя. Так, в 1875 году славянская нация была угнетена и находилась под угрозой уничтожения, и великое сердце России было тронуто. Очень хорошо помню те дни, сорок лет назад, когда одна иностранная контора пыталась сделать всё, что могда, чтобы остановить безрассудный героизм русского народа – решимости всех классов пожертвовать всё – даже саму жизнь – ради своих собратьев по религии – болгар.
В тот август, сорок восемь лет назад (1876 год), сам Петроград (всегда более осторожный и сдержанный, чем Москва) показал энтузиазм по причине христианских славян, которые ежедневно набирали силу. Это проникало во все классы от принцев до крестьян.
Сочувствие масс было вызвано зверствами, совершёнными в обычной невыразимой турецкой манере в Болгарии. Это сочувствие носило, главным образом, религиозный, а не политический характер, и как в почти всегда великих национальных движениях, наш Император отождествил себя с народом. Народные пожертвования были сделаны для больных и раненых.
Офицеры Красного Креста и дамы женских кружков* ходили от дома к дому, прося о пожертвованиях.
На железнодорожных станциях, на пароходах, даже на трамвайных путях Красный Крест присутствовал везде с запечатанным ящиком для пожертвований. Каждая попытка была сделана, чтобы вызвать чувство сострадания к страдающим христианам и наполнить фонды для предоставления скорой помощи больным и раненым.
И теперь в 1914 году – другая великая национальная волна прокатилась через триста миллионов людей. Это не была война жадности и наживы; это не касалось оскорбления, нанесённого России или нарушение ее границ; это был результат глубокого религиозного чувства справедливости в сердцах людей. Это было, что в Англии называется «спортивный инстинкт», который запрещает большому человеку ударить другого, меньшего, чем он.
Никакая сила не смогла бы удержать рыцарских русских от помощи для находящейся под угрозой Сербии. Все поняли, что наступил ужасный и роковой день, и во все тёмные дни осени 1915 года люди ни разу не дрогнули от задачи, которую они предприняли. Они поклялись спасти сербов.
Русские всегда верили, верят и будут верить в святость клятве, принесённой во имя Бога. Некоторые слова на самом деле не бессмысленные звуки! К таким священным словам естественно принадлежит присяга на верность.
Веками доверие и гармония правили между всеми русским субъектами. Теперь же кощунственный Кайзер пытался отменить каждую моральную и религиозную связь. Что может быть ещё более жестоким и злонамеренным?
Так было везде. Когда я навещала раненых в моей Тамбовской губернии – наших бедных солдат – ответы на мои вопросы об их пожеланиях и нуждах были довольно простыми, раскрывающими благородство их чувств:
«Если бы Бог только сделал нас достаточно сильными, чтобы мы могли пойти и наказать позорного врага. Вы не знаете, какой вред они причинили нашим полям, нашим церквям и нашим братьям». Тон таких и подобных замечаний был поразительным. Один из раненых был мусульманином. Я не знаю, правильно это или нет, но к мусульманам в России отношение такое же, как и к русским, и они знают, что служа в России, могут получить высшее воинское звание, как, например, получил генерал Али Ханов и другие того жe кредо.
Россия, в целом, имеет неограниченную веру в победу. Новогоднее обращение русского Императора разнеслось эхом вдоль и поперёк, как громкий призыв, через ранги имперской армии и флота. Все сомнения рассеялись, так как речь Монарха была более решительной, определённой и направленной, чем когда-либо прежде. Вот слова, которые должны звучать как похоронный колокол в ушах выдохшейся Германии, трепещущей под усилиями своих последних попыток.
«Полупобеда – незаконченная война» - это был отвратительный призрак, перед которым сердца наших солдат опускались, и который как бесконечный кошмар тревожил остальных, даже наших самых неграмотных крестьян. Действительно, вдоль и поперёк русские сердца трепещут и реагируют на призыв Императора:
«Помните, что без полной победы наша дорогая Россия не может обеспечить независимость для себя и её народа, что является её гордостью и правом, не может наслаждаться и развивать полностью плоды её труда и её естественное богатство. Позвольте своим сердцам проникнуть сознанием, что не может быть мира без победы. Как бы ни велики были жертвы, требуемые от нас, мы должны идти вперёд, не дрогнув, для триумфа нашей страны и нашего дела».
Воздух вибрировал эхом этих великолепных слов – и скорбящие матери, сёстры, жены, плачущие от одиночества и отчаяния своих разбитых сердец, поднимали глаза и улыбались вновь, потому что русская кровь не была пролита напрасно. Новости путешествовали на крыльях ветра, и над бесчисленными дальними неизвестными могилами несли новости павшим героям: «Вас следует почитать, храбрые воины; ваши души будут праздновать момент триумфа вместе с вашими выжившими братьями!»
Приятно осознавать, что мы не одиноки в своей решимости, что наши союзники с нами и разделяют наше видение. Поэтому, если мы прикинем, что всё население Германии, исчисляемое примерно семидесятью миллионами, внешний лимит силы армии ни в коем случае не превзойдёт десяти миллионов, будучи уже 14 % целой нации – совершенно беспрецедентный процент мужского достоинства нации. Такие цифры, в самом деле, представляют весь вооружённый народ – народ, который, однако, взял на себя невозможную задачу – помериться силами с тремя другими великими народами, вооружёнными до зубов. В этой неравной борьбе Германия, несмотря на помощь Австрии, Болгарии и Турции, должна в конечном итоге встретить свои руины и истечь кровью до смерти.
Мы в России без страха смотрим на своё будущее. Мы едины, как один человек. Все политические несогласия и раздоры забыты: нет разделения в партиях, нет дискуссий по вопросам государственных дел, кроме касающихся войны. «Война, война, война до победы, до триумфа. Там находится наше будущее и пусть это будет так». Этими словами наш министр внутренних дел господин Хвостов заключил свою недавнюю речь, обращенную к представителям прессы. Такие же настроения эхом пронеслись повсюду. Мы полны решимости и надежды и готовы на любые жертвы, так как (цитируя новогоднюю телеграмму нашей Императрицы Александры к государственному секретарю):
«Война, к которой нас насильно принудили наши враги и которая достигла неимоверных размеров в истории, естественно призывает к безмерным жертвам. Но я знаю, что русский народ не станет колебаться перед такими жертвами и будет благородно бороться до того момента, пока Божье благословение не принесёт славным воинам (которые проливают кровь за своё отечество, за их Императора) мира, который будет куплен ценой полной победы над нашими врагами».
По этим словам могут англичане распознать дух своих русских друзей, их веру в победу.
Разница между 1876 и 1914 годами состоит в нашем отношении к Англии. Какие-то сорок лет назад мы подозревали, даже ненавидели её, теперь мы видим её истинное лицо. Она делает для Бельгии то, что мы когда-то делали для Болгарии, из чувства справедливости и политического уважения. Она могла бы быть нейтральной, защищённая в обороне своего моря, посвятив время захвату торговли своих врагов. Вместо этого она выбрала рисковать всем, выполняя своё обещание. Этот факт очень сблизил Россию с Англией, и я надеюсь, что в ближайшие годы мы увидим более глубокое понимание Англией русского духа.
А теперь немного о себе. В 1873 году барон Брунов - русский посол в Англии – познакомил меня с г. Гладстоном и с г. Дизраэли на одном вечере. Один из них потом стал дорогим другом, который оказал глубокую поддержку моим попыткам сблизить Россию с Англией, тогда как другой, несколькими годами позже, даровал мне почтительный титул, которым я всегда гордилась. «Мадам Новикова,- сказал он во время болгарской агитации, когда г-н Гладстон и я делали всё возможное, чтобы нейтрализовать его про-турецкую деятельность, «Я называю Мадам Новикову – «М.П.** России в Англии».
Это замечание не имело цели доставить мне удовольствие, хотя теперь, когда годы моей работы закончились успешно, это может показаться, как сказал У.Т. Стэд, «лестным комплиментом».
Однако, в то время лорд Биконсфилд*** не чувствовал так сердечно по отношению ко мне, чтобы дарить изящные комплименты, и он наверное знал (так как был экспертом в искусстве лести), что что бы он ни говорил, не сможет сбить меня с пути антагонизма, который я выбрала сама, по отношению к его политике.
«Послы представляют правительства, М.П. – представляют народ», - писал г-н Стэд по поводу замечания Биконсфилда, и я всегда старалась, впрочем, недостойно, представить Россию – самую миролюбивую нацию в мире.
То было на радость мира моей страны, что я предприняла свою добровольную работу – сближение Англии и России для более глубокого понимания, которое приведёт к совместной работе для общего блага – мира. Это странный трюк судьбы, когда две страны, в конце концов, будут вместе не путём мира, а войны; но работа провидения непостижима, и из этого великого зла может возникнуть великое добро.
По англо-русскому соглашению 1908 года две страны стали дружескими, теперь они союзницы. Британцы борются в России под русским высоким командованием, и это не секрет, что британские моряки борются бок о бок с русскими моряками на Балтике; а между теми, кто боролся вместе за общее дело, дружба и понимание неизбежны.
Теперь это странно - оглянуться назад на то, что было известно как «дни джинго****», когда на улицах и мюзик-холлах пели песенку, в которой британцы говорили друг другу – я процитирую по памяти:
«Мы не хотим бороться; но по джинго, если мы станем,
У нас есть люди, у нас есть корабли, у нас есть также деньги».
И всё это было адресовано России, потому что она выбрала то, что делает Англия в её вечном почитании сегодня – отомстить за забитый, но несокрушимый народ.
Был один человек, который ясно видел и встал бесстрашно против популярного очарования, и это был г. Гладстон. На протяжении двадцати лет он преданно работал со мной к достижению конца, который был в моём видении. Он никогда не запинался в своих обличениях ужасного турка***** и его путей. С 1876 по 1880 годы кризис был острым, и в любой момент война между Англией и Россией была возможна.
Во всё это время г. Гладстон делал всё возможное, чтобы противостоять злу политики Дизраэли, и он всегда был в близком контакте и постоянной коммуникации со мной. Его поддержка и непоколебимая защита того, что он считал справедливым, для меня были великим комфортом. Я была женщиной в чужой стране, борющаяся против предубеждений, которые я видела везде вокруг себя.
В начале 1876 года отвратительные слухи распространились о массовой бойне болгар турками. 23 июня появилось письмо в «Ежедневных Новостях» от константинопольского корреспондента (г-на, теперь сэра, Эдвина Пирса), и внимание Палаты Общин было обращено на ужасные обвинения, которые оно содержало. Г-н Дизраэли, тогда премьер-министр, рассматривал целое дело с воздушной беспечностью, но члены обоих палат были более раздражены, чем успокоены его манерой.
С осторожностью, которая бесконечно присуща его чести, так как я знаю из наших разговоров, как глубоко он чувствовал, г-н Гладстон ждал доклада г-на Вальтера Баринга – британского комиссара – который подтвердил во всех подробностях слухи о резне беззащитных болгар – мужчин, женщин и детей. Убедившись, что доказательства неопровержимы, г-н Гладстон бросился на борьбу, сначала опубликовав памфлет «Болгарские ужасы и вопросы Востока» и позднее призывая к пониманию с Россией, которое бы сделало в будущем невозможным массовые убийства христиан.
В России только одна мысль была в голове у народа – война, которую ни одна человеческая сила не могла предотвратить. Нация настаивала, что ей должны позволить встать рядом с их единоверцами и бороться, защищая их свободу.
Что касается меня, это были занятые дни. Я не видела вокруг себя ничего другого, кроме подозрения к России, возможно даже ко мне: но передо мной был благородный пример, если он был необходим, г-на Гладстона. Наша борьба была за христианство и цивилизацию. Каждый час моего дня и иногда до глубокой ночи был занят. Я бесстрашно бросилась в печать, как делала в течение последних сорока лет, когда чувствовала, что моё перо может послужить цели, которая была у меня в голове. В те времена редакторы были менее гостеприимны ко мне, чем после этого. Моя причина была непопулярна , я писала как русский патриот, что означало - я показывала иногда тенденцию травмировать британское больное место. «Но разве это имеет значение?» – спрашивала я себя с коварным удовлетворением. «Конец – хороший и это конец, который имеет значение». Я думаю, что очень немного моих друзей сегодня в Англии думают иначе.
День, когда я пишу эти слова, есть День Русского Флага, второй, с тех пор как разразилась война. На улицах английские и русские девушки и женщины продают флажки за самую непомерную сумму, которую они только могут извлечь из покупателей: «помочь России».
Когда я оглядываюсь на те дни мрака, когда г-н Гладстон приходил навестить «русского агента», «эту М.П. России в Англии», и волнительно говорил о ближайшем будущем, о том, прервётся ли буря или пройдёт, это есть с благодарностью и выражением сердечного спасибо людям, которые так часто оказывали мне гостеприимство и со временем стали прислушиваться к моим словам. Они, должно быть, испытывали некоторую трудность «избегать» мои слова, которыми я их забрасывала; и я откровенно признаюсь, что я не потеряла удобного случая, «бросаясь в печать».
* Русские женщины из всех слоев общества проявляли необычайную энергию, самопожертвование, благотворительность. Они создавали так называемые "дамские кружки", члены которых посещали госпитали для оказания разных услуг больным и раненым - писали письма, читали книги, раздавали подарки и т. п.
** М.П. – министр парламента
*** Дизраэли
**** джинго - английские воинствующие колонизаторы
***** Мехмед V Решад (2 ноября 1844 - 3 июля 1918), 35-й султан Османской империи
Глава 2
Пробуждение России
Новая Эра – Мой брат Николай – Хаджи Гирей: герой – Ужасные новости – Героическое наступление – Смерть моего брата – Знаменитая речь Аксакова – Россия в огне – Жертва нации – Мои письма, убитые горем – Ответ г. Гладстона – Обоюдное подозрение – Мои посещения Англии.
Это непросто, но приятно в данный момент писать в дорогой Англии о России и русских, о наших учреждениях и традициях, исповедуясь о наших недостатках, которым необходимо дать объяснение. Но, увы! Какие-то тридцать или сорок лет назад это было невозможно сделать.
Я удивляюсь, если англичанам интересно прослеживать жизнь русского человека, подобного мне, который прочувствовал эффект этих разных течений.
Мы должны помнить, что в данный момент, когда всё английское не только ценится в России, но даже вызывает восхищение, отношение было довольно иным в те времена, когда я начала писать про-русские статьи в Англии.
Да, в самом деле: русские чувства в 1876-‘77-‘78 годы были пронизаны горечью из-за английской политики Дизраэли, которая была так враждебна по отношению к России.
Найдите и изучите русские газеты тех лет. Они покажут вам, как вся русская печать и, фактически, вся страна была убеждена, что Турция никогда бы не ввела реформы, требуемые Россией в пользу измученных славян, если бы не жёсткая поддержка и совет Англии.
Вся Россия в то время кипела от возмущения и негодования.
В 1876 году во всех наших газетах, в каждом голосе были вариации одной и той же темы:
«Англия – принципиальная причина всех наших жертв и потерь. Послушный раб Англии – Турция – отказывает нам во всех наших требованиях в пользу наших единоверцев, наших братьев по расе. Дерзкая оппозиция Турции – дело рук Англии. Кроме того, русское правительство колеблется преподнести ей «Ультиматум Султану», будучи не готовым к войне.
И так действительно было. Россия тогда была слишком спокойна и не готова для борьбы, как бы находясь в начале настоящего гигантского Армагеддона. Россия представляла, что все понимают, что она не домогается новых завоеваний, и была совершен но не готова для войны – что было правдой – в самом деле казалось, что она никогда не заботилась о том, чтобы стать готовой. Она жила как в «Раю» глупца , настаивая на вселенском мире во время Гаагской конференции, будто весь мир состоял из «друзей» ( боле е известных как «Квакеры»).
Поистине дьявольская война преподала нам много хороших уроков, включая необходимость осторожности в будущем. Это также научит нас развивать свои собственные бесконечные ресурсы вне зависимости от иностранной помощи, за которую мы всегда платим не просто обычные, но чудовищные цены, такие, как те, что сейчас существуют в Петрограде и Москве.
Но какой бы противницей любых войн ни была Россия в 1876 году, однако, когда на Балканах начались неприятности, масса безрассудных русских поспешила в эту страну, скрывая даже от своих родных и друзей свою решимость поддержать славян, несмотря на их полную неготовность. Вероятно, это было чистое безумие наших добровольцев, но это было возвышенное и героическое безумие. В то время, однако, я во всех случаях (вопреки всему) чувствовала только горечь недовольства и отчаяния по отношению к нашему правительству и политике Англии.
Мой брат Николай, как член славянского благотворительного общества, уехал в Белград, Софию и Цетине. Он уехал «бронированным» только деньгами, собранными общественными организациями взаимопомощи балканским народам для устройства медицинских пунктов , где могла быть оказана необходимая медицинская помощь нуждающимся . Уже распространялся мятеж Боснии и Герцеговины, но до тех пор никаких приготовлений не было сделано. Беспомощность несчастных балканских славян была просто ужасающая. Как только Николай распределил все деньги, порученные ему, и отправил со своих счетов всё до последней копейки в общество «славянского благотворитель ного общества» , мы с братом Александром ожидали его скорейшего возвращения в Россию.
У меня в кармане лежало письмо Александра, в котором он писал об удачных результатах поездки и скором возвращении Николая, когда я прочитала во всех газетах коротк ое , но ужасное сообщение : «Хаджи Гирей погиб в Зайчаре…» - это был Николай Киреев. Он присоединился к сербам под вымышленным именем, как мы позднее узнали .
Мой ужас от таких новостей был невыразим. Я не могла в это поверить! Но вскоре за этим последовала телеграмма от Александра, в которой говорилось: «Император послал за мной и информировал о смерти нашего брата. Он позволил мне приехать к тебе, немедленно, и мы поедем к нашей матери в Италию. Она должна быть сейчас в Лукке и, наверное, ничего не знает о нашем несчастье».
Я надеюсь быть прощённой за цитирование Кинглейка по случаю самопожертвования Николая. Это было характерно для русских, такое донкихотство:
«Юный Николай... Киреев был благороден и будучи от природы человеком восторженного расположения, с романтическим примером жизни своего отца, он приучил себя к идее самопожертвования. С самого начала мятежа принца Милана, он отправился в Сербию с проектом действия просто под флагом Красного Креста, и уже вступил в свою гуманную задачу, когда был призван генералом Черняевым принять под командование то, что мы называем бригадой, - силу в пять тысяч пехотинцев, состоящей из добровольцев и милиционеров, поддерживаемых, кажется, пятью орудиями; и вскоре он не только был вынужден привести свою бригаду в действие, но и использовать её как средство нападения на укоренившиеся позиции в Раковице. Юный Киреев очень хорошо понял, что нерегулярная сила, порученная ему, была слишком далека от той, которой можно было бы командовать в час битвы, смотря в бинокль и произнеся несколько слов адъютанту; поэтому он решил продвигать своих солдат простым и примитивным приёмом - лично продвигаясь впереди них. Он был человеком высокого роста, с экстраординарной красотой черт лица, и то ли в силу срединнолетней жары или по дикому импульсу, подобному мученику или смельчаку, он выбрал, как и делал с самого начала, быть одетым во всё белое. Продвигаясь впереди своего войска, он был ранен – сначала выстрелом, прошедшим сквозь его левую руку, затем другим, ранившим его в шею, затем ещё одним, который раздробил кисть его руки и заставил обронить саблю; но несмотря на все эти раны, он продолжал решительно идти вперёд, когда четвертый выстрел пронзил его легкие и в конце концов свалил его на землю, хотя не помешал ему выкрикивать с большим усилием: «Вперёд! Вперёд!»
Пятый выстрел, произведённый низко с земли, поразил сердце павшего командира и погасил его доблестный дух. Войско, которым он командовал, отступило и его тело – тщетно запрашиваемое вскоре генералом Черняевым – оставалось в руках турок.
Я видела, как в газетах писалось некоторое время назад, что один германский офицер и сто пятьдесят солдат сдались британцам, заявив, что он и его солдаты будут более полезны Германии живыми, нежели мертвыми. Когда я думаю о трагедии, окружающей смерть моего брата Николая Киреева, я вижу, что он служил России больше своей смертью, чем он мог бы, живя для неё.
Новости о его геройской смерти пронеслись из одного конца России в другой как записи вывески, призывающей армию к существованию. Но если бы н е его смерть, мои собственные скромные усилия привести к лучшему пониманию между двумя великими нациями никогда возможно не имели бы место. Вероятно, не существует зла, из которого нельзя сформировать добро.
Эффект от смерти моего брата был мгновенным и электрическим. Он был первым русским добровольцем, павшим по причине свободы – причину, которую люди в Великой Британии не могут и не могли бы понять.
Офицеры и солдаты русской армии требовали идти на фронт. Отдавая свою жизнь свободно ради своей совести, мой брат был инструментом России, осуществивший одно из прекраснейших дел, которое любая нация когда либо совершила.
Кинглейк писал:
«Возможно, что величие формы и роста молодого полковника, и вид крови, видимый отчётливо на его белой одежде, добавили нечто постороннее и странное к сантименту, который может быть легко вдохновлён, будучи свидетелем персонального героизма..., но будь чем бы он ни был, актуальный результат, который составлял инцидент, возрастал с каждым днём более и более великолепно, разлетаясь так быстро от города к городу, от деревни к деревне, и не прошло семи дней, как тлеющий огонь русского энтузиазма превратился в опасное пламя.
Под бесчисленными зелеными куполами, большими и малыми, священники яростно повторяли «Реквием» душе юного героя, воспевая славу погибшего в борьбе за со-православных братьев, притянув воинственные отклики людей, которые – среди собора церкви – громко кричали, что они тоже пойдут, куда ушёл юный Киреев; и многие из них поспешили сдержать своё слово, и вскоре кровь добровольцев со многих концов России бурно лилась в Белграде. Для поддержания однажды зажжённого энтузиазма были предприняты разумные меры. Простая фотография, представляющая благородные черты юного Киреева, вскоре возросла до размера больших портретов, и басня, затем возникшая на пути правды, но превосходящая быстротой наши современные приборы, создала в короткое странное время одну из тех перемешанных легенд – легенду наполовину воинственную, наполовину безрассудную , которая возвысила героя до размеров гиганта, и представила его нагромождающим гекатомбы своей могучей резнёй турок».
Смерть Николая Киреева была своего рода искрой, попавшей в поезд с порохом. В течение месяца вся Россия была разбужена.
«Новости о смерти Николая Киреева» - сказал Аксаков в одной из своих самых известных речей, - «тотчас стимулировали сотни людей стать добровольцами – случай, который повторил себя, когда новости были получены о смертях последующих добровольцев. Смерть не пугала, но будто притягивала к себе. В начале движения добровольцами были люди, принадлежащие армии и главным образом из благородных. Я помню чувство реальной эмоции, которую я испытал, когда первый сержант пришёл ко мне просить меня послать его в Сербию – так ново было для меня существование такого чувства среди ранга этих людей. Это чувство возросло по интенсивности, когда не только пожилые солдаты, но и крестьяне приходили ко мне с одной и той же просьбой. И так смиренны были их прошения, будто они просили милостыню! Они умоляли меня со слезами, на коленях, послать их на поле боя. Такие прошения крестьян были в большинстве случаях удовлетворены, и вам следовало бы видеть их радость при провозглашении решения! Однако, такие сцены стали настолько частыми и дело увеличилось до такой степени, что стало довольно невозможным следить за выражениями популярных чувств или расспрашивать добровольцев об их намерениях. «Я решил умереть за свою веру». «Мое сердце горит». «Наши люди гибнут». Таковы были краткие ответы, данные с большой искренностью. Я повторю, что не было и быть не могло никаких корыстных мотивов со стороны добровольцев. Я, по крайней мере, добросовестно предупредил каждого о трудностях, ожидающих их. Лишения, раны и смерть – было всем, чего добровольцы должны были ожидать для себя, но они полагали, что рано или поздно официальная Русская Армия придёт на подмогу».
Меньше, чем через месяц после смерти моего брата 75 офицеров императорской гвардии ушли в отставку из армии и поспешили в Сербию; 120 офицеров в Москве и Южной России сделали то же самое.
Непредвзятый британский посол - лорд Аугустус Лофтус информировал своё правительство о том, что согласно тайной информации 20 000 казаков скрытно отправились на Балканы. Он так же информировал в следующем характерном письме:
«Даже женщины, старики и дети говорят ни о чём другом, кроме как о славянской войне. Воинствующий дух казаков горит огнём, и от мала до велика, они все ждут разрешения, чтобы вихрем обрушиться на турок. Во многих поселениях казаки приведены в боеготовность , с полной уверенностью, что через несколько дней будет дано распоряжение напасть на врагов святой веры и братьев-славян. Так же идёт общий ропот против дипломатии, за её медлительность прийти на помощь. Депутаты от многих казацких поселений приехали, чтобы зая вить атаману, что казаки больше не могут терпеть истребления христиан».
Лорд Аугустус Лофтус неохотно признался, что «Ни император , ни светлейший князь А.М. Горчаков не в состоянии противостоять единодушн ой апе лл яции нации к вмешательств у, защитить и спасти своих единоверцев». К тому врем ени Россия уже прекрасно осознавала , что никто вне её сферы не позаботится о том, чтобы разделить её жертвы и дела, и что большая часть Англии даже угрожала ей войной – тот случай, который, конечно, не мог бы рассматриваться с безразличием.
Трагедия в Зайчаре зажгла пламя, которое уже распространилось по всей территории России. Огромные суммы денег были предложены с безрассудной щедростью. Иностранцы, ставшие свидетелями энтузиазма такого движения, были изумлены. Они не могли понять романтическо го рыцарс тва русской натуры. Иван Аксаков – президент добровольного славянского общества в Москве – один собрал более миллиона рублей, и пункты от общества красного креста возника ли повсюду с изумительной внезапностью. Я принадлежала к комитету московского Красного креста. Одна из наших задач была – собрать деньги и материалы для работы скорой помощи. Я ясно помню, хотя прошло сорок лет с тех пор, как люди разных сословий и положения приходили к нам со своими пожертвованиями. Модницы предлагали нам свои драгоценности, бедняки – свои медные монеты. Каждый да ва л что мог.
Я могла бы написать тома о том, что происходило в те славные, но трагические дни. Повсюду я встречала глубокий религиозный энтузиазм, который, казалось, проник в целую страну, несмотря на классы; однако иностранная печать видела в этом спонтанном движении только подделку, разработанную для политических целей.
1876-1877 годы сформировали грандиозную страницу в русской истории – годы настоящего крестового похода в нашем прозаичном, материалистическом девятнадцатом веке. Это толпы русских, которые спешили на почти верную смерть во имя героической защиты своих подавленных и невооружённых христианских братьев на Востоке, огромные суммы денег, предложенные со спонтанной и безрассудной щедростью, изумили всех тех иностранцев, которые были свидетелями непостижимого энтузиазма этого движения.
Этот энтузиазм в России был первым прямым результатом смерти моего дорогого брата. Но было ещё и другое. Я была раздавлена горем от шока. Для моего обезумевшего разума – Англия была виновата в этой трагедии. Если бы она не подстрекала турок – не было бы войны, и мой брат был бы жив. Если бы г. Гладстон был бы у власти, моим братом не пожертвовали бы. Как горько я упрекала Англию мысленно. Как только я выздоровела и под влиянием всего того, что я читала в прессе на счёт вмешательства Англии в русскую гуманитарную политику, и также из-за моего личного страстного горя, я просто потеряла голову. Возможно ли поверить, что я написала своим английским друзьям вот такие слова: «Это Англия убила моего брата. Это Англия предотвращает наше государство от помощи нашим братьям на Балканах. Россия была в долгу протестовать Султану, даже до степени угрозы ему войной, в момент когда началась резня . Русские добровольцы импульсивно поспешили на помощь, и моему брату Николаю случилось быть первым из них. Он не был бы первым героем, убитым во главе обезоруженных сербских войск, если бы те были зачис лены в армию как официальные солдаты, хорошо вооружённые и готовые к бою».
Такие письма могут быть написаны только в момент реального отчаяния. Но я могу с благодарностью добавить, что мои английские корреспонденты отнеслись с пониманием к моему горю, и такие люди как Лорд Напиер, Фруд, Кинглейк, Фриман, Чарльз Вильерс, сэр Уильям Харкорт и другие – тогда известные мне как приятные собеседники – все ответили мне с крайней добротой и сочувствием. Они уверили меня, что политика Дизраэли на счёт Турции была ошибочной, что Парламент собирался подвергнуть её сомнению, что Ежедневные Новости и другие газеты уже начали эту компанию, и так далее. Да, я чувствовала их доброту, но единственным человеком, кто не ответил на моё письмо, был г. Гладстон, и это меня огорчало. Фактически я ожидала, что он будет одним из первых откликнувшихся, так как мы хорошо понимали друг друга, разделяя взгляды на счет старого католического движения.
Двумя или тремя неделями позже, однако, я получила сообщение и г-жи Гладстон, где писалось:
Дорогая Мадам Новикова
Мой муж, загруженный на данный момент делом, пожелал мне написать Вам и выразить Вам наше искреннее сочувствие в Вашей великой потере; в самом деле, нам понятно, что значит потерять дорогого брата, и нам также понятно, как и Вам, что значит возрадоваться прекрасной бескорыстной жизни, будучи коронованной вечной радостью. Когда Вы прочитаете это, Вы уже на йдёте ответ на Ваш вопрос о Болгарии в памфлете моего мужа в газетах. Англия, наконец, пробудилась от летаргии; в самом деле, это ужасно, что происходит. Еще раз уверяю Вас в нашем чистосердечном сочувствии, поверьте мне, очень искренне Ваша,
Катерина Гладстон.
Я не могла в тот момент понять, что она имела в виду, но вскоре была просвещена появлением знаменитого памфлета о Болгарских ужасах.
И хотя все письма, которые я получила, были глубоко сочувственными, я видела, что выраженное сочувствие относилось персонально ко мне, а не к причине, которая была у меня на сердце; разве может кто-либо сочувствовать тому, чего они не понимают?
Великая Британия подозревала Россию, как будто это была самая естественная вещь в мире, тогда как Россия отвечала взаимностью, подозревая Великую Британию. Каждая видела самое худшее толкование действий другой стороны. Видя это, я решила сделать всё, что могла своим скромным и неподдельным путём для дальнейшего и лучшего понимания между двумя нациями. Я помню басню о мышке и льве, и это было началом сорока лет работы, во время которых я никогда не сби ва лась с пути, который я избрала.
В маленьком королевстве Сербии находится деревня, расположенная близ места, где пал Николай Киреев, названная Киреево в его честь. Мой брат Александр, который присутствовал на церемонии названия деревни, был тронут усердием и благодарностью к русскому герою. Любое добро, которое я тогда могла сделать, я рассматриваю как подношение к могиле моего брата Николая.
Интенсивное желание пришло ко мне объяснить всем моим друзьям основание публичного русского мнения на счёт обвинения Англии в ответственности за наши неудачи на Балканах и за запоздалое объявление войны нашим правительством. (Все телеграммы и письма, касающиеся тех ужасных лет, я отдала музею Румянцева, в Москве. Некоторые документы и письма принадлежат истории, и не должны пропасть после нашей смерти). Разрешите мне предоставить некоторые детали, с которыми мне (неподдержанной, незащищённой, игнорированной – какой я себя чувствовала) пришлось столкнуться по моему прибытию в Англию. Те визиты в Англию, кстати, продолжались сначала не более двух месяцев – обязанности моей семьи всегда естественно звали меня назад в Россию. Я никогда не любила рассказывать о себе много, но думаю, что честь заставляет меня объяснить всем тем, кто оказали мне свою сочувственную поддержку, что после всего моя важная объективная задача была - стараться сделать всё как можно лучше и, таким образом, в определённой степени заслужить их поддержку и сочувствие.
Мой план был очень прост: дать Англии понять настоящих русских и русское мировоззрение, и позволить России узнать Англию и английское мировоззрение.
Перевод и примечания Марины Жиляевой,
редактор Татьяна Данилова (Мартынова)
2013 г.
