Тамбовские губернские ведомости, 1882 г.
№ 93, 23 сентября 1882 г.
Наши крестьянские болезни
Образ жизни человека, домашний быт его, склад общественных условий и тех требований, которым он должен неминуемо подчиняться в большей или меньшей степени, все это вместе с физическими условиями той местности, где человек обитает, несомненно, имеет прямое влияние на род и качество болезней, которым он подвергается. Чем проще образ жизни человека, тем однообразнее и ряд посещающих его заболеваний. Этим объясняется, между прочим, причина изменений рода и характера болезней вместе с течением и переменой времени, т.е. вместе с тем, как изменяются не одни только климатические условия, а и образ жизни людей. В этом же, конечно, по преимуществу кроется объяснение того, по-видимому, странного явления, немало колеблющего веру в медицину, почему в одних и тех же родах болезней прежние врачи помогали больным совсем другими лекарствами, нередко совершенно противоположными нынешним по своим действиям, и помогали не хуже, чем нынешние, почему и пользовались точно также славой, как и некоторые из нынешних врачей. Кому неизвестно, что назад тому, например, двадцать лет всякое воспаление легких лечилось кровопусканием?.. Теперь при воспалении легких не делают кровопусканий, а очень часто дают хинин и даже вино. Воспаление легких осталось все тем же по своему существу, да характер его изменился, потому что вместе с переменой образа жизни людей большинство телосложений людских переменилось, а соответственно этому и количество крови в людях изменилось. И вот, как прежде всякого рода кровоизлечения общие и местные были в моде, так нынче в моде железо, хинин, вино и всякого рода возбуждающие средства, а особенно питательные, реклам на которые, самых разнообразных и самых забавных, встречается многое множество в каждой газете. И что же? Мода, достойная во многих случаях порицания, в данном случае права. Как прежде были полезны кровоизвлечения, так теперь при большом количестве в среднем выводе холодных и пасмурных дней в году, при усложнении общественных требований, при повсеместном оскудении почвы, при большей тяжести труда и, следовательно, при большем напряжении сил люди стали нуждаться в возбуждающих, укрепляющих и питающих средствах.
Образ жизни крестьянина, сравнительно, почти всецело остался прежним. Он и до сих пор по-прежнему прост, поэтому не многосложен и ряд крестьянских болезней. Эти болезни находятся в такой же близкой и прямой связи со всеми влияниями природы, окружающей крестьянина, насколько он сам близок к ней во всей своей простой обстановке. Таким образом в немногосложном ряду крестьянских недугов почти не встречается, например, нервных болезней, которые составляют такое обыденное явление у людей, поставленных в подчинение от более сложных общественных условий. Если и встречаются между крестьянскими болезнями невралгии, то исключительно только желудочные, известные под именем «кардиалгий», и то очень редко. Даже женские болезни в большей части случаев почти не включают в свой ряд чисто нервных расстройств, кроме некоторых особых случаев истерики.
…набросаю перед вами в немногих чертах простую картину повседневной жизни нашего хлебопашца. Представьте себе маленькую избу аршин в семь длиной и аршин в шесть шириной при вышине далеко менее сажени. В этом помещении не больше двух окошечек, пропускающих очень немного света, который значительно поглощается темными от копоти стенами, так как большая часть изб, ради сбережения топлива, отапливается по черному, следовательно не имеет труб и дым слишком долго остается в избе, пока он не найдет себе выхода через крошечное окошечко около печки или через растворенную дверь. Конечно, в зимнее время внизу избы бывает очень холодно. В такой избе часто помещается семья из шести и из восьми человек; тут и взрослые, тут и дети. Вокруг стен лавки, на которых без всяких приспособлений спят люди, подложивши под голову чепан или полушубок; кто постарше, зачастую спит на печке, а иные спят просто на полу. В более просторных избах иногда имеются палати для отдыха и для спанья зимой. Всю остальную обстановку избы крестьянина добавляет только стол. Он стоит обыкновенно в самом светлом углу, в так называемом переднем, под образами. Вся домашняя утварь крестьянина заключается в двух – трех ведрах, да нескольких деревянных ложках и горшках. Как самая необходимая вещь везде впрочем, имеется чугун для кипячения воды, да разве еще корыто. Двор большей частью тесный, грязный.
В зимнее время крестьяне занимаются по найму теми работами, которые только отыскиваются для каждого из них, судя по местности. Собственной домашней работы у нашего хлебопашца зимой почти нет; очень часто не бывает работы и по найму и он волей-неволей остается дома почти без дела, пробавляясь тогда кое-чем. Во все продолжение зимы крестьяне ночуют большей частью в избах, несмотря на тесноту и духоту в них от скученности людей. Со второй половины марта месяца окна изб начинают отодвигаться и избяная духота немного уменьшается. Около половины апреля месяца вместе с первыми теплыми днями мужички выезжают обычно пахать землю под посевы яровых хлебов. В это время крестьянин ежедневно исхаживает взад и вперед, держа в руках соху, по нескольку десятков верст. Эта работа очень тяжелая. Затем открывается сев, по окончании которого опять начинается вспахивание земли под озимые хлеба; далее настает время сенокоса – тоже работа нелегкая. После сенокоса наступает настоящая трудовая пора, называемая очень верно в народе «страдной порой». Эта тяжелая пора продолжается с первых чисел июля месяца и до конца августа. Особенно несносно бывает это время, когда стоит жаркое лето: не только мужчины, но даже беременные женщины работают тогда, нагнувшись, по целым дням на поле под палящими лучами солнца. Дети с двенадцатилетнего возраста и те во время страдной поры помогают в работе старшим. Иначе и нельзя. По выражению крестьян, день этого времени кормит год; поэтому они все и уходят в поле, а дома остаются только дряхлые старики, да еще больные, которые не могут вставать на ноги, и малые дети. Иногда, впрочем, некоторые матери берут грудных детей с собой на поле. По окончании жатвы весь сентябрь месяц крестьяне заняты опять работой. Сжатый хлеб надо свести с поля, надо его высушить, надо обмолотить и после этого смолоть, превратить в муку.
К празднику Покрова хлебопашец заканчивает главные работы и в это время он более свободен, нежели во всякое другое, почему в октябре и в ноябре до наступления Рождественского поста у крестьян идут свадьбы, тогда как выбор невест и определение их достоинств, как работниц, происходит обыкновенно во время сенокоса.
Зимой крестьяне спят в избах, но с половины апреля месяца, несмотря часто на стужу, они спят в сенях и на дворе и это продолжается до первого октября. Бани есть очень у немногих из крестьян, а моются они в избе в печке; молодые же мужчины и летом и зимой моются просто на дворе, где-нибудь под навесом, несмотря иногда на сильный холод и мороз.
Работа в крестьянской семье распределяется совершенно правильно между мужем и женой. Здесь женщина работает не меньше мужчины. Не говоря уже о чисто домашних занятиях, она работает точно также и на поле: занимается полкой, помогает убирать сено, жнет, берет коноплю и лен, роет картофель, а как только наступает зима, крестьянка садится прясть и ткать. Ведь крестьянин покупает очень немногое из того, что ему бывает нужно в его домашнем обиходе и поэтому на обязанности крестьянской женщины лежит тканье холста для белья себе, мужу и детям, а также и сукна для зипунов. Проезжая зимой через деревню перед утром, вы можете заметить часов с трех ночи огоньки в большей части изб. Это уж встали и сидят за работой крестьянки – иные прядут, иные ткут. Не забудьте, что многие из этих женщин имеют при этом по грудному ребенку, которого они кормят, для чего им приходится в течение ночи не раз проснуться и встать и не раз оторваться потом к нему от работы. Какой простой, но прекрасный образец трудолюбия и терпения!..
Пища крестьянина довольно однообразная. Хлеб, квас, но квас белый, жидкий и очень кислый, молоко (последнее далеко не всегда).
…Картофель, как пища, составляет существенное подспорье в каждом доме. Иногда едят пшенную кашу, гречневую же очень редко. По праздникам пекут пироги, т.е. те же хлебы, но из муки, просеянной сквозь сито; иногда в пироги кладут немного начинки из моркови или из капусты, но ее так мало, что едва можно заметить. Капустные щи с так называемой приметкой из пшена употребляются нечасто. Из овощей едят разве только огурцы, да редьку. Мясо почти совсем не употребляют: если же и едят его иногда, то в виде солонины, и притом всегда очень сильно просоленной. Там, где есть леса, крестьяне употребляют летом и осенью грибы; весной они варят уху из мелкой рыбешки, но это довольно редко. Что касается до масла, яиц и тому подобных предметов, то они почти не входят в состав крестьянской пищи, так как эти продукты обыкновенно отвозятся большей частью из необходимых выгод на базар для продажи. Воду крестьяне употребляют для питья и для приготовления пищи всякую, - нередко они сами же по незнанию портят ее на самых местах водопоя или мочкой конопли или накоплением на берегу нечистот, просачивающихся в сырую погоду в реку. Скопление этих нечистот часто происходит от держания в летнее время по целым дням стад как крупного, так и мелкого скота на берегах рек и по нескольку часов в самой воде.
Из крепких напитков наш мужик исключительно употребляет простую водку.
Насколько наш крестьянин защищает себя платьем и обувью от холода во время зимы и осенью от сырости и непогоды, это известно всякому.
После этого очерка образа жизни нашего хлебопашца, станет понятным, почему, например, первенствующее место в ряду крестьянских заболеваний принадлежит острому и хроническому катарам желудка и кишечного канала. Здесь между образом жизни и возникающими при нем болезнями связь прямая. Однообразная, грубая и к тому же малопитательная пища легко производит катаральное состояние пищевых путей, особенно же в раннем детском возрасте, у грудных детей, которых нередко, за неимением молока, кормят по целым дням во время рабочей поры соской из черного хлеба. Вероятнее всего, вследствие этого обстоятельства острый катар желудка и кишечного канала, исключительно встречающийся между детьми в возрасте со дня рождения до 5 лет, достигает наибольшего развития всегда в летние месяцы. За медицинской помощью в земскую приемную больные катаром желудка, и то большей частью хроническим, обращаются однако ж преимущественно взрослые. Замечательно, что у них эта болезнь достигает наибольшего развития, как вы можете заметить из приведенных мной цифр, в мае и в июне месяцах, следовательно как раз в такое время, когда у нашего хлебопашца выгребается последнее зерно и последняя мука из амбара. Напротив того, в сентябре и в октябре, когда у крестьянина наибольший запас хлеба, количество больных катаром желудка достигает своего минимума.
Неумеренное потребление водки, сколько мне приходится наблюдать, реже всего бывает причиной острого катара желудка; пиво и крестьянская брага производят эту болезнь гораздо чаще.
…тифозные горячки развиваются преимущественно в декабре месяце, когда деревенское население скучивается все по избам и когда происходит наибольшая порча воздуха в них. Катар ветвей дыхательного горла, часто встречаемый между крестьянами, по всей вероятности происходит от душного жаркого избяного воздуха при одновременной стуже на дворе, куда прямо из жаркой избы то и дело выходят крестьяне босиком в одних рубашках.
Сравнительно огромное количество больных хроническими сыпями, преимущественно чесоткой, очень возможно при той нечистоплотности, которой подвергаются крестьяне, занятые исключительно хлебопашеством и при той скученности людей в избах, при которой заражение одного от другого может происходить весьма легко.
Ревматизм, занимающий четвертое, след. весьма солидное, место в ряду крестьянских болезней, в большей части случаев только называется по странной привычке этим именем, тогда как в существе дела, как доказывает распознавание, это есть не ревматизм, а просто ломота и разбитость во всех членах, которую очень многие из крестьян с тридцатилетнего возраста ощущают вследствие усиленного физического труда. Нарывы всегда весьма свойственны людям, занимающимся физическим трудом, каков крестьянский труд, точно также, как свойственны различного рода повреждения от острых и других орудий. Нарывы и поранения встречаются исключительно на руках, причем наибольшее количество больных нарывами обращалось за медицинской помощью в земскую приемную в июле и в августе месяцах, а с повреждениями от острых и других орудий в июле, т.е. в те месяцы, которые соответствуют наибольшему количеству работ в крестьянском быту. Острый и хронический катар желудка и кишечного канала, перемежающаяся лихорадка, хронические сыпи, ревматизм, острый катар дыхательных органов и нарывы … составляют собой почти весь небольшой ряд крестьянских болезней. К нему можно разве еще отнести сифилис; но эта болезнь занимает в ряду крестьянских болезней все-таки седьмое место.
Из эпидемических болезней свирепствовала натуральная оспа. Многие утверждают, что прививание предохранительной оспы не защищает от натуральной, и что в тех селениях, где уже появилась болезнь, предохранительная оспа или вовсе не прививается, или прививается очень плохо. Может быть, это до некоторой степени и справедливо, но далеко не вполне…
Н. Прозин
№ 108, 30 октября 1882 г.
Село Подгорное, Козловского уезда (корреспонденция «Тамб. Губ. Вед.»)
Насколько заманчив запрещенный плод, еще раз красноречиво подтверждают подгоринские целовальники. В первом полугодии настоящего года в селе Подгорном было 4 кабака; на второе же полугодие крестьяне не захотели иметь у себя этого зла и на открытие их не выдали приговоров. Таким образом, громадное село Подгорное осталось было без кабаков; вскоре однако появилась кое-где тайная продажа водки, существовавшая впрочем, недолго. Дело это обнаружено, появились протоколы, преследование судом и штрафы… Здешние целовальники занимались доселе не одной только виноторговлей, но каждый из них имеет, кроме того, лавку. Главный доход подгоринские торговцы получают от торговли хлебом (зерном и на «корню») и землей. Вот, для примера, образчик делового условия, сделанного одним крестьянином с одним из целовальников.
«Я, нижеподписавшийся, крестьянин села Подгорного №, даю сие условие №№ в том, что сдаю ему свой душевой надел под посев в 1884 году (!) Ценою мы между собой договорились так: №№ должен заплатить за мою душу подать и, сверх того, выдать мне на руки 5 рублей отхожих».
Земли в подгоринском обществе на ревизскую душу приходится 3 десятины, податей в год сходит 10 рублей; значит, № продал №№ землю по 5 руб. за десятину; №№ же, через день, продает эту же самую землю, с «подожданием» денег, - по 20 рублей за десятину.
Т.
№ 112, 9 ноября 1882 г.
Из Козловского уезда в газету «Неделя» пишут следующее: «Крестьяне многих местностей нашего уезда позапирали свои дома и отправились побираться Христовым именем, но и побираться-то оказывается негде: всему Козловскому уезду придется голодать в нынешнем году. Мне известны такие села, из которых каждую осень вывозилось для продажи в город столько хлеба, что они прослыли бездонными ямами; нынешний же год в этих громадных селах не найдешь и по десяти домов таких, которым хватило бы своего хлеба до нового. Очередному козловскому земскому собранию, бывшему 28, 29 и 30-го сентября, земская управа докладывала, что урожай по Козловскому уезду, как оказалось по сведениям волостных правлений, - сам-три. Это «по сведениям волостных правлений», но на самом деле урожай несравненно хуже. Вследствие доклада управы, собрание постановило ходатайствовать об отпуске субсидии в размере 80 000 рублей под гарантию всего уезда. Помогут ли эти 80 000 населению, трудно предугадать; все будет зависеть от того, как, кому и кем будет выдаваться пособие…
№№ 128 - 130, 18 декабря – 23 декабря 1882 г.
СЕЛО ПОДГОРНОЕ
(бытовой очерк)
СВАТОВСТВО
Маленькая керосинная лампочка едва освещала довольно просторную избу крестьянина Ивана Захарова. Крестьяне называют такие лампы коптилками и это название как нельзя более характерно: от слабого, еле мерцающего, пламени ее в избу нашло столько удушливой копоти, что сидевшие за гребнями бабы казались как в тумане, а уж как они в этой темноте могли работать и этим смрадным воздухом дышать, это можно объяснить только непостижимой русской выносливостью и удивительной способностью свыкаться с какой угодно обстановкой.
- Что это мужики-то наши ныне замешкались? – не обращаясь ни к кому в особенности, спросила Аксинья, жена хозяина.
- Дурнец их знает, что они так долго; скотину давно уж пригнали, пора ее и убрать, ответила на недоумение Аксиньи сноха ее, Катерина.
- Мне и то спать что-то хочется; потягиваясь, присовокупила сноха Аксиньи, Марья.
- Да пра! Повершила Аксинья, первая нарушившая молчание, казавшееся в этом смраде гробовым. – Вон и ребята без ужина поснули, добавила она, немного помолчав.
Но вот и мужики лезут; их трое: старший – Иван Захаров, сын его Семен, лет 30-ти, и племянник Андрюша, лет 18-ти.
- Что это вы ныне долго? обратилась к мужикам Аксинья.
- Так, замешкались, ответил за всех Иван Захаров.
- Скотину убирали, а в добавок с Зайцем долго прокалякали, - прибавил Андрюша, смеясь.
- Чего же смеешься-то? спросили бабы.
- Чуден он добре, вот и смеюсь.
- Ну, будя, чуден! Мойте руки-то да садитесь за стол. Бабы, сбирайте ужинать! Покрикивал Иван Захаров тоном хозяина.
Стряпуха полезла в печь за ужином, а остальные стали мыть руки и усаживаться за стол ( мытье рук перед трапезой – обычай повсеместный в крестьянском быту ).
- Черт знает, что это наш Андрюшка делает: в лоханке руки моет! Сказала Марья.
- А то поди жди их там, когда они вымоют-то, а лохань-то ведь не поганая какая-нибудь; ты вот утирку-то давай.
- А у меня какая утирка – я не стряпшая ( стряпшая – нечто вроде дежурной стряпухи, которая, по обычаю, обязана и полотенце подать для обтирания рук, и прислуживать за столом, подавая яства ).
- Мамушка! обратился Андрюша к матери, - дай утирку-то.
- Не знаю, где она там – утри рубахой, авось на тебе не персиц, - ответила мать.
- Персиц-то не персиц, возражал Андрюша, да что ж рубаху-то мочить. Поищи же, там!
- Э, Андрюшка, то-то ты зуда-то!
- Да что я, взаправду! сказал Андрей и вытер руки подолом рубахи.
Наконец уселись. Иван Захаров сел в «вышнее» место и, поточив о край стола ножик, стал резать хлеб, обеляя всех по ломтю. Потом он стал резать мясо. Все остальные, смиренно поджавши руки, терпеливо дожидались конца этой операции и начала трапезы. Когда мясо было изрезано на мелкие кусочки, положено в общую чашу и когда старшой сделал первое движение ложкой, все остальные последовали его примеру.
- Что ж вам Заяц-то рассказывал? любопытствовали бабы .
- Что-что! отвечал Семен, - разве по его-то расскажешь? Спросите самого, он хотел за кочетыгом придти.
- Да, подтверждал Иван Захаров слова Семена, - по его трудно рассказать. Как он про священника рассказывал, и как только у него, у разбойника, язык поворачивается!
- А зачем он к попу-то? спросила Катерина.
- Васяку хочет женить, ответил Семен.
- А, вот и я! вскричал пискливым голосом плюгавенький мужичишка, входя в избу.
- Здравствуйте, хлеб да соль!
- Милости просим хлеба-соли кушать! отвечали ему из-за стола.
- Тетка! кивнул Андрей Аксинье, указывая на Зайца, которым был вошедший мужичек.
Аксинья, поняв значение кивка Андрея, ответила ему тем же.
- Что ж качетыг-то? спросил Заяц.
- Постой, дай поужинать, - отвечал Семен: чай не завтра молодую-то приведешь, - сплетешь еще…
- Какой-те, малый, молодую, - себе обуть нечего! возражал Заяц.
- Тетка! указывал Андрей Аксинье опять на Зайца.
- Ай, Алексей, Васяку женить думаешь? обратилась, наконец, Аксинья к Зайцу.
- Хотел – было, девка, купить вола, да… спина гола, - отвечал Заяц, почесываясь.
- Из песни слова не выкидывают, сказал Иван Захаров.
- А старые люди говорят, что песню до конца не доигрывай, жене правду не говори.
- Так-то так.
- А, то-то и оно-то!
- Да что ж ты, Алексей, говоришь «гола-то», да по одежке протягивай ножки, по себе руби дерево.
- Какой-те, девка, по себе! За венчанье заплатить священнику нечем.
Заяц стал высчитывать, что ему приходится заплатить тридцать рублей – десятку за венчанье, десятку – за молебны и десятку – за упокойника.
- За какие молебны?
- Видишь ты: эти три года я у Степана на фатере жил, ну и не платил ему за праздничные молебны-то.
- Да ведь вы в одной избе-то жили, Степан-то платил?
- Знамо, платил; все же платить нужно; чем же священник виноват, что у меня своей избы не было; ему ведь не тяжело было бы служить для меня особо.
- А за упокойника-то за какого?
- Я беру-то Зенку Хватюхину, вдову, - ну, и выходит, что за похороны ее мужа еще не плачено и нечем; приходится теперь платить мне.
- И, погоди, Алексей; а то другую невесту подыщи, - посоветовала Катерина.
- Можно и погодить, потому, правда, не малина, не опадет; да вот старуха моя стала плоха: чугуна в печь не поставит; можно и другую невесту сыскать; да опять то, кабыть, манит: у этой-то невесты пожитушка кое-какая есть, вот ведь что замучило-то. Да я ни того… тридцати рублей не отдам, лучше по-Божески сойдемся – и все тут; вон ведь Яша с Машей живут, так и мы. Ну, что ж кочетыг-то? а то ведь вечера-то уж голомя, - пожалуй и плесть некогда будет.
Семен, вылезая из-за стола, вздохнул и выразил сочувствие трудному положению Зайца на счет уплаты 30-ти рублей.
- Однако вот что: тара-бара да домой пора, сказал Заяц, вставая с лавки и хватаясь за шапку. Что ж кочетыг-то? обратился он опять к Семену.
- Сейчас, - на! что спешишь – калякал бы.
- Некогда будет плести, прощайте.
- Счастливо… проводили хозяева.
- Ннет! сказал Андрей по уходе Зайца: не в ударе он сейчас; ведь давеча, в риге-то, мы было померли со смеха, так и обезживотили!
- Чудак, ведь он тоже не дурачек; не везде нежованные слова-то говорит; ведь тут бабы… объяснил Иван Захаров скромность Зайца и полез на палати спать.
Бабы стали убирать со стола; а потом принесли соломы, постлали постелей и последовали примеру Ивана Захарова. Водворилось полное молчание.
- Вот над Зайцом-то мы смеялись, а ведь самим надобно эту думу обдумывать, - послышалось через несколько времени с палатей. Все молчали.
- Вот уж и Михайлов день на дворе, - заговорил опять Ивана Захаров, - а мы еще ни туды, ни суды; а ведь Михайлов день справить, да свадьбу сыграть – это ведь выйдет две свадьбы. Что ж ты, Катерина, молчишь?
- Чего ж мне говорить? ты знаешь – бабья сума не толста, а ты там по достатку гляди. Видишь, ныне годок-то Господь послал – тяжеленек, а на лето, может быть, получше будет, тогда и свадьбу справим. Авось еще не перестарел, - отвечала Катерина, мать Андрея, о котором шла речь.
- Старик, послышался голос Аксиньи, ты ее не слушай; на ее слова не гляди – она сама не знает, что говорит; а по-моему – женить и все тут. Что ж, мы летось не женили – год плох, ныне – тоже, когда же он хорош-то будет? А у меня и так глаза не глядят на мир, потому что люди в глаза тычут: «кабы у него, у Андрюшки-то, отец был, он бы давно был женат, а то: то-то сирота-то!» нет, старик, как хочешь, хоть Семку в батраки закладывай, а жени Андрюшку, чтоб не было людского переговору. Видишь – люди за год, за два сватают; а у нас малого хоть сейчас к венцу, да отказывать! И, нет, нет! Да и то сказать – ведь мы не без хлеба сидим.
- О хлебе нечего говорить, а… заговорил было Иван Захаров.
- А тогда нечего толковать, перебила Аксинья, и жени.
- Ведь вот на то-то ты баба-то, - заговорил Иван Захаров более серьезно, свесившись с палатей: волос у тебя длинен, а ум короток; тебе говорят о женитьбе, а ты поладила: год плох и все такое.
- Ну, что ж? и я говорю – женить.
- Да, дура ты эдакая, коли честь тебя не берет, - а я-то о чем же говорю? и я говорю – женить; да ведь невесту-то надо; ведь не на телке женят-то! вот что я говорю-то.
Объяснив, таким образом, в чем дело, Иван Захаров оборотился на спину и опять успокоился.
- Ну, это дело не мое, - заговорила Аксинья тоже спокойно, не обращая внимания ни на «дурру», ни на пословицу о бабьем уме и волосе, - на то у него мать есть; она вот это время ходила к обедне, чай, приглядывала – чья какая девка.
- А, игрец их знает, чьи они там, разве всех-то их признаешь! Нет, я как-то на это мало обращаю внимания, - отвечала Катерина.
- А их чего примечать? – девки-то и так все известны, вступился Семен. Вон Андрюшка на улицу-то ходил, так он их всех знает да перезнает. Андрюшка! Обратился Семен к Андрею, видимо, шутя: какая невеста-то больше по обычаю, куда сватать-то идти?
- Я не Филька Иванкин – не стану невест выбирать, у меня есть на то старшие, отвечал Андрей, как бы обидясь.
- Вот у Кулаковых девчонка славная, предложила Аксинья.
- На личико-то она ничего, да в сундуке-то у нее что? заметила Марья, до сих пор не проронившая ни слова. Она в одно воскресенье выйдет к обедне, аль там на улицу, в одном шушпане, - в другое – в другом; ныне в длинном – возьмет у большой бабы, завтра возьмет у маленькой бабы – выйдет в коротком. Да у нее – ни вздеть, ни надеть.
- Это что толковать, - заявила свое мнение Катерина: у нее и мать-то сроду плотно к донцу не прилегала, - не токмо она; да и на другую-то какую-либо работу – не замани Бог!
- У Жбанковых девка славная, предложил Семен.
- У Жбанковых девка славная и с достатком; но роднисты они дюже: они нас со всеми лошадьми поедят, - не то что… возражала Катерина.
- На это не гляди, - в свою очередь возражал Семен, а гляди, в ком какой расчет.
- А расчет-то в ком у них? продолжала оспаривать Катерина. Безалаберные, перепьются, передерутся! Да с ними и гулять-то не возьмешь Бог знает чего.
- Это что, это все дело не подходящее, заговорил Ив. З. А вот что по моему згаду: у Котовых. Там я не знаю, какой у нее достаток в бабьем деле, - а что девка – из десятку не выкинешь; что рука, что нога, что пройдет, чисто пава проплывет. Работать? Любую бабу за пояс заткнет, даром что девка. И важа их хорошая, никто худого слова не скажет.
- Это надо бы лучше, да некуда, - добавили все в один голос.
- Ну, к ним и посылайте, - сказал Иван Захаров последнее слово.
- Андрюшка, - донимал Семен Андрея, - что же по обычаю чтоль Домашка-то Котова?
- Ну, те, привязался! а я какой такой выбиральщик?
- Ныне и то как-то женихи уж сами выбирают, а бывало он и не знает, как за него сосватают, заметила Аксинья. Нет, малый! обратилась она к Андрею: эту бери и не мудри, с этой жить можно; а добра-то у нее и крюком не достанешь! Эта, малый, будет в рубахах водить.
- Чего же, - добавила Катерина, - а то у другой без рубах находишься.
- Кого же вы думаете свахой посылать? прервал Иван Захаров рассуждения о бабьих достатках.
- Я не знаю, отвечала Катерина, - разве куму.
- Дарью?
- Какую?
- Да наших.
- На кой ее ляд, хвастунью-то.
- Ну, бабку Марфу.
- Ну, это туды суды. Ну, так сходите завтра за ней, - закончил Ив. З. и удалился в глубину палатей. Водворилось молчание.
На другой день привели бабку Марфу и, рассказав ей в чем дело, отправили по назначению, бросив вслед ей ошметок – худой лапоть – что делается для большего успеха.
Бабка Марфа взошла в избу к Котовым, помолилась образам, поздоровалась с хозяевами и, получив привет, прошла к печи и села на приступок, как делают все свахи. Затем, объяснив цель своего прихода, стала хвалить жениха, его семейство, достатки и прочее. Хозяева, по обыкновению, помялись, поежились, пожаловались на год и проч. Наконец, хозяин, отец невесты, и говорит:
- У меня вот какой згад, сваха, а не сваха – добрый человек: я это не люблю калякать, аль там вон другие по неделе, по две сватаются; я человек прямой и не люблю калякать. Намерение выдать – у нас есть: там – за вашего-ли, за другого, за кого Бог приведет, - а намерение, говорю, есть; но у нас есть родные, - вон у невесты бабка есть и все такое; мы их позовем, посоветуем, а тогда и накажем: приходить стклянку запивать, аль не приходить.
Бабка Марфа, одобрив згад хозяина, попрощалась и ушла; а хозяева стали думу думать.
- Ну, как ты, старуха, готова? обратился отец невесты к жене.
- У меня все готово, - отвечала та, - ты гляди, справляйся с карманом.
- А для меня и подавно все равно: что ныне, что на лето, а выдавать не миновать; потому девка не домашний товар.
- Погодить бы, может быть еще кто-нибудь посватается. Вон Рогачовы, говорят, хотят к нам сваху засылать; а у этих, видишь, свекора нет; а с дядей-то, Бог знает, не уживутся, разделятся.
- Ты на свекора вовсе не гляди, - какой свекор, какой свекор, а то и свекору не обрадуешься. У Рогачевых и свекор есть, да хоть бы его на пустом поле не было: ныне в кабаке, завтра там же… И ребята по его следу пошли: на мельницу поедут – по две, по три меры оставят, на рушалку – тоже. Они и при отце-то, того гляди, разделятся, а его-то дождутся, и часу не станут часовать. И малого-то в солдаты возьмут. А эта важа – куда лучше. Ив. Зах. с племенником живет, а лад-то у них – поискать еще такого! И семья небольшая, не харчно будет. Чего ж тебе еще надо?
- Семейство и я не хулю, семейство хорошее; да так-то… с матушкой надо поговорить.
- Домашка! обратился отец к невесте, - сходи-ка за бабкой, позови ее сюда. Пришла бабка.
- Что у вас тут такое затевается?
- Да, вот, за Домашку сватаются, да призвали тебя посоветовать, - отвечал хозяин.
- И, какая уж я ныне советница, кого я знаю?
- Людей-то мы знаем; да все, кабыть…
- Чьи такие?
– Иван Захаров, за племянника…
- Что ж, эти люди хорошие; я и стариков их знала; кредительные были старики!
- И мы тоже говорим. Ну, как же ты нам – посоветуешь, аль нет?
- Да коли люди, говорите, хорошие, да невеста идет – чего ж тут? в добрый час!
- Хочешь, Домашка, за Рогачева хочешь? обратилась мать к невесте.
- Это не мое дело, за кого хотите; а за Рогачева – хоть сейчас вот (невеста провела рукой поперек шеи), а не пойду.
- Ну, вот, - видишь какая молодежь-то ныне стала!
- Что ж, неволить грех; Бог с ней, зачем неволить, заметила бабка.
- Что же, спросил отец, посылать что ль, чтоб стклянку-то шли запивать? Вот и матушка пока не ушла.
- Чего ж мужика томить, - посылайте, - поддакивала бабка.
К вечеру Иван Захаров, Катерина и сваха пришли стклянку запивать.
Акт «запоя стклянки» состоит в том, что человека два-три, со стороны жениха, приходят к невесте для окончательных переговоров и, в знак скрепления, выпивают полуштоф (иногда штоф) водки, которую приносит жениховая сторона. Тут же назначаются дни «с женихом», свадьба и «ладятся кладкой». Кладка – это вроде приданого, которое дает жених невесте: размер кладки не ограничен; дают 10 – 15 рублей, доходит и до 25 р., смотря по величине семейства жениха, которое невеста, в свою очередь, должна два раза дарить.
В том заключается и весь запой, а за ним следуют «дни с женихом» и, наконец, «свадьба».
ГУЛЯНЬЕ
Гулянье «с женихом» - большое гулянье; оно продолжается два – три дня. С «женихом» же оно называется, вероятно, потому, что в это время в первый раз сводят жениха с невестой, которые, до этого времени, часто вовсе не видятся, особенно если живут в разных селах. Впрочем, с некоторого времени, особенно в пригородных селах, подобные свидания делают раньше, при так называемом «запое». Но это, говорим, распространено только в пригородных селах, где в обычае брать невесту из другого села.
В день «с женихом», обыкновенно, жених с родными забирают вина, закуски и отправляются к невесте, - куда к этому времени привозят и священника. Священник сводит жениха с невестой, благословляет их и садится за стол; его примеру следуют родные жениха.
В это время отец невесты угощает духовенство, а жених с невестой берут – жених полуштоф, невеста стакан – и начинают дарить всех сидящих за столом. Дарение начинается со священника и состоит в следующем: невеста сначала подает гостю стакан водки, потом дар. Гость принимает то и другое; утирается даром (полотенцем); утирает жениха и невесту, целует их и затем начинает понемногу откушивать водку. Откушавши в первый раз, он, обыкновенно, говорит: горько!
Жених с невестой поднимаются (в то время, когда гость пьет, они стоят в пояс нагнувшись) и по русскому обычаю трижды целуются. Так каждый гость проделывает три раза.
«Подслащивать» же таким порядком заставляют по разным причинам: один говорит – горько, другой – сорока плавает. – «Ишь, сваточки, гостей-то созвали, а голубей не согнали, - вот они и насорили. Третий – глазки увидит в стакане и невеста целует жениха в глаза; четвертый – ушки на макушке, невеста целует жениха в «макушку» и проч.
Когда эта церемония кончается и священник с причтом уезжает, родные жениха вылезают из-за столов и усаживают на свое место родных невесты, которых и угощают привезенной провизией. Жениха невеста уводит угощать в другую избу, если есть, а если нет – так в другое какое-нибудь холодное помещение: в клеть, в хатку. Во время угощения, девишницы (подружки) начинают «обыгрывать» гостей, т.е. дают гостю стакан водки или браги, поют песню, величая гостя; за что он, выпив стакан, дарит их деньгами. Вот эта песня:
«У нас кто во пиру сидит,
Во пиру, во беседушке?
Сидит умная головушка, умная, полетная;
(Имя и отчество обыгрываемого)
Он охотник по пирам гулять,
По пирам, по беседушкам;
Он горазд за игру дарить, -
Не рублем, не полтиною,
Золотою гривною».
Этим кончается казенная, так сказать, сторона гулянья «с женихом» и начинается обыкновенное гулянье, сваты угощают друг друга.
Свадебная церемония гораздо сложнее, почему на время свадьбы выбирают особых распорядителей: это дружко и помощник его, полдружье. В дружки невеста выбирает – из своих родных – человека трезвого, разбитного, расторопного. Вечером, накануне свадьбы, сваха с отцом жениха отправляются к невесте за «посадной рубахой». Хозяин сажает гостей за стол, подает водки, закуски. Гость, со своей стороны, ставит полуштоф. Затем, выпив водочки, гость спрашивает у хозяина – кого из его родных приглашать в «поезд», кого он назначил в «дружки». Закуска принимается, на стол стелется чистая скатерть и ставится сверток с посадной (венчальной) рубахой, которую сваха, перекрестясь, передает отцу жениха; с этой рубахой они отправляются домой.
По уходе их, невеста лезет на печь и начинает кричать, плакать с голосованьем. То же делает она и утром в день свадьбы.
Утреннее голосованье начинается так: «милые мои подружки, вставайте! Бела заря занимается, мои разлучители собираются, хотят разлучить меня с отцом, с матерью!»…
К жениху, с самого утра, в день свадьбы, съезжаются поезжане, т.е. самые близкие родственники той и другой стороны, которые должны сопровождать молодую чету к церкви, каждый поезжанин привозит с собой целый хлеб, кусок мяса и кладет все это на полку, накрытую немолоченым овсом.
Когда все поезжане соберутся, поезд в составе 8 – 10 повод, заканчиваемый колымагой или кибиткой, предназначенной для невесты, отправляется за невестой. По выезде со двора жениха, дружко, который едет на передней лошади, подходит к жениху, который, обыкновенно, находится в середине поезда и сидит с «тысяцким», со своим отцом крестным, - он говорит, обращаясь к народу, собравшемуся посмотреть на церемонию:
- «Здравствуй, честной народ! А вы, малые ребята, чего глядите – ай есть хотите? Ступайте, закусите, да опять приходите. Нам не путь путевать, а час часовать, ко святому храму поспевать, под золотым венцом стоять, злат крест целовать. И вы, молодые молодицы – горшечные пагубницы, и вы, старые старушки, худые ваши дерюжки, ступайте их заплатите, а стариков не браните, - знать не так разодрали, а дело разобрали. Ну, благословите нашего молодого князя во путь, во дорогу!»
С Господом! В добрый час! напутствует народ.
На дворе невесты дружко сначала высаживает из колымаги сваху, берет у нее образ, потом высаживает жениха и втроем отправляются в избу. Все остальные поезжане остаются на дворе. В сенях сваха с женихом останавливаются, а дружко отправляется в избу, где за столом сидят невеста, совсем готовая к венцу, и какой-нибудь гость.
- Ты что за человек? обращается дружко к сидящему за столом человеку.
- Я человек Божий! отвечает сидящий за столом. А ты что за человек? спрашивает он, в свою очередь, дружка.
- Я охотник, - отвечает тот, нас много и посланы мы от хозяина с его сыном, молодым князем. Охотясь, мы выпугнули из-под куста лисицу, которая спряталась вот в этом дворе.
- Лисица эта тут; я без выкупа ее не отдам.
- Вот тебе за постой выкуп, - подает дружко гостю стакан водки.
После этого, гость из-за стола вылезает, а хозяйка дома обращается к стоящим в сенях со следующими словами:
- Свашунька, ты бы взошла, погрелась, а то чай озябла; да и молодого-то князя ознобила.
- Нет, ты, свашунька, выйди к нам, а то чай угорела у печи-то…
- Избяная сваха выходит к сенной; затем, они три раза меняются чашками с брагой, выпивают их и, накрыв одну другой, входят вместе с женихом в избу.
- В избе жениха сажают рядом с невестой, ставят на стол два (жених и невеста) каравая (пирог и кусок мяса или рыбы), которые сваха три раза перестанавливает один на место другого и отдает полдружью для отправления в колымагу; дружко в это время берет с божницы образ, выводит из-за стола молодых и ведет их на двор, где и усаживает – жениха к тысяцкому, а сваху с невестой в колымагу.
По выезде со двора, дружко опять обращается к народу с теми же словами, с какими обращался у женихова двора. Из церкви поезд возвращается в таком же порядке, в каком и туда, т.е. дружко с девишницами впереди, жених с тысяцким в середине, а невеста со свахой заканчивают процессию.
У ворот двора невесты поезд останавливается; дружко отправляется в избу – спросить позволение въехать молодому князю с княгиней во двор. Воротившись из избы, дружко ссаживает девишниц, а сам объезжает кругом поезда и приглашает гостей следующими словами:
- Тысяцкие, большие бояре, дружко с полдружьем, сваха с повозником и весь честной поезд! хозяин с хозяюшкой приглашают нашего молодого князя с княгиней и нас всех на пир, на беседу. Нам будет (дана) кухва вина, на закуску быка, коням нашим сена по колена, овса по щиколкам. Пожалуйте за мной!
Поезд въезжает на двор. На дворе дружко берет у тысяцкого образ, высаживает молодого, потом сваху с молодой, и все вместе отправляются в сени, где их ожидает следующая картина: стоит стол, покрытый чистой скатертью; на столе – хлеб, посыпанный солью; а над хлебом отец и мать невесты держат образ. Молодые прикладываются к образу, кланяются в ноги отцу и матери, целуют их и входят в избу. В избе молодые заходят за стол, берут полуштоф и стакан и дают выпить гостям, которые поздравляют молодых следующими словами.
- Молодой князь и молодая княгиня, поздравляю вас с законным браком, желаю вам жить и богатить, наперед горбатить ( т.е. толстеть; народная острота, юмористично выражающая пору жизни, когда зажиточный крестьянин начинает отрощать брюхо ), сколько вы проехали пенечков, столько дай вам Бог сыночков, - сколько кочек, - столько дочек, и чтоб они попрыгивали вот как! При этом гость выпивает весь стакан и подбрасывает его на стол.
После поздравлений, молодых отправляют обедать на печь, если нет другой избы и если свадьба бывает не летом; а остальных гостей усаживают за стол и тоже угощают обедом.
После обеда, поезжане отправляются к отцу жениха, опять начинается поздравление, за которым следует даренье по примеру того, как на «гуляньи с женихом».
Впрочем, свадебное даренье отличается тем, что дары даются гораздо дороже; кроме того, на закуску поздравляющему дружко подает нарезанный кусочками каравай со следующими словами:
- «Сыр – каравай принимай, золотую гривну вынимай. Нашему молодому князю с княгиней на место ново – надо много: на шильце, на мыльце, на тенце, на веретенце, козла купить, дрова рубить, козу купить, баню топить. Нам не рубль, не полтину, а золотую гривну; а коли милость есть, вынь рубликов шесть; а будет честь-хвала – вынь рублика полтора!»
Гость кладет «отдар». В это время девишницы «обыгрывают» гостей; затем, дружко отправляет девишниц к отцу невесты, потому что в это время их пир кончается. На место девишниц дружко привозит «вечерних»: отца и мать невесты и других родственников, не бывших в поезде. По приезде «вечерних» (гостей), «поднимают молодых», которые перед отъездом девишниц были уложены дружком спать.
Поднимаются они так: дружко, полдружье, сваха и еще кто-нибудь из гостей берут решето; по краям его ставят три зажженные восковые свечи; в решето же кладут каравай и идут «поднимать»; поднявши, ведут в избу; при этом поют какую-нибудь церковную песнь или молитву.
Этим кончается обрядовая сторона свадьбы и начинается обыкновенная попойка…
№ 122, 2 декабря 1882 г.
Из Козлова
В 1881 году Козловское земство ходатайствовало об учреждении должности земского инспектора, и ходатайство его в настоящем году было уважено. Министр народного просвещения не только открыл должность инспектора народных училищ Козловского уезда, с содержанием от земства, но и нашел возможным, вследствие ходатайства земского собрания, предложить попечителю учебного округа принимать во внимание при определении на эту должность рекомендацию земства, если оно пожелает представить своего кандидата. Рекомендация козловского земства, вследствие этого, была принята во внимание, и на вновь открытую должность определен кандидат, представленный земством.
В нынешнем году на народное образование Козловское земство ассигновало около 20 тысяч; в том числе на содержание 23 школ, принятых в ведение земства, около девяти с половиной тысяч, на содержание стипендиатов в Тамбовском Екатерининском учительском институте 1 900 рублей, на награды учителям 1000 рублей, на прибавку жалованья учителям школ, содержимых сельскими обществами, около 1 200 рублей, на учебные пособия для беднейших сельских школ, содержимых самими крестьянами 1000 рублей и на содержание женской гимназии (пособия) 2 400 рублей…
Как видно, Козловское земство не поскупилось пожертвовать достаточную сумму на народное образование и в нынешнем году, несмотря на скудный урожай. Видно также, что оно всячески старается расположить сельские общества к открытию школ, ассигнуя им в пособие известные суммы и на жалование учителям, и на учебные принадлежности. Тем не менее, его усилия до сих пор еще не увенчались надлежащим успехом. Так, желательно было бы, например, чтобы, по крайней мере, хотя в каждом селе, где есть церковь, то есть в каждом приходе, была школа; но этого до сих пор еще нет. Из 118 сел уезда только в 70 есть школы, число, во всяком случае, не очень еще большое.
Виновато тут отчасти наше волостное правление, Положением 19 февраля поставленное, как известно, в ближайшее отношение к сельским школам, ибо Положением на старшин и старост возложены также заботы об училищах подведомых им обществ. Вместо того сельские власти больше хлопочут о прибавке себе жалованья (в нашем уезде, например, волостные старшины получают до 800 рублей в год), чем об училищах, и потому бывают случаи, что при составлении смет на сходах старшины и писаря прямо отклоняют сельские общества от намерения открыть училище или увеличить его содержание. Таким или иным отношением к делу народного образования волостного начальства объясняется также и тот факт, что в иной богатой волости, например, Чурюковской, нет ни одной школы, а в других, сравнительно бедных, бывает школ по пяти и по шести, то есть в каждом селе при школе. Бывают и такие случаи, что с переменой старшины или писаря вдруг изменяется и материальное положение школ этой волости. Вообще оказывается, что волостное начальство в деле начального образования играет немаловажную роль, хотя небрежное отношение к школьному делу ему обыкновенно в вину и не ставится.
Ученье в школах в нынешнем году почти во всем уезде началось очень поздно, почти с половины ноября. Причиной этого было изобилие подножного корма, что отвлекало мальчиков в поля и луга стеречь скотину. Потом началась грязь, опять немаловажное препятствие к посещению школы. Если принять в соображение, что ученье продолжается обыкновенно не далее Страстной недели, то в нынешнем учебном году в Козловских сельских школах не наберется и четырех учебных месяцев. Да и из этих четырех месяцев нужно будет еще вычесть на каждого мальчика по крайней мере по месяцу на прогул. Эти прогулы вносят расстройство в правильный ход учения и весьма затрудняют успехи преподавания; но они так тесно связаны с крестьянским бытом, что с ними поневоле нужно мириться. Леность и пьянство родителя, отлучки на базар, свадьба, похороны, истоптанные лапти, все отвлекает мальчика от школы и служит причиной прогулов. При таком положении от нашей начальной сельской школы невозможно ожидать блестящих результатов, а потому, мне кажется, все эти преувеличенные заботы о развитии сельских учителей в семинариях и институтах пока еще не своевременны и излишни. Если сельская школа обучит грамоте, счету и Закону Божию – и слава Богу!
О.
© Н.А. Поздняков