Никишин Василий Петрович (1920 – 2011)
Родился в деревне Марьинке, ныне Староюрьевского района. Учился в Новиковской школе.
Жил в Мичуринске, в середине 1990-х переехал к дочери в Москву.
Свои стихи подписывал псевдонимом "В. Эль".
Новиковская средняя школа и Барин
Не знали многое – тем боле
Ни где Воронеж, где Тамбов.
О Новиковской средней школе
Я напишу вам пару слов.
До нас и нас и после много
Учить вполне она могла.
Сперва учила ради Бога,
Церковно-приходской была.
Сто лет назад и плюс пятнадцать
Была построена она.
В тот год и стали заниматься –
Такие были времена!
Он много знал и много строил:
Дома, дороги на века.
Народ любил и не позволил
Ломать – не поднялась рука.
Построил дом себе он рядом,
Светило много в нём огней.
Английский стиль своим фасадом –
Он радует до наших дней.
Он строил всё: церкви, дороги,
Полсотни школ в его судьбе.
Теперь мы подведём итоги:
Кто строил людям? Кто – себе?
Его уж нет, но эти живы,
Они все ходят между нас.
Другие видим мы мотивы,
Но что не радуют наш глаз.
Грабёж повсюду. не иначе.
Издалека всё видно нам.
Рублей, ушедших на полдачи,
Хватило бы построить храм.
А рядом школу – храм науки,
Где набираются уму.
Чтоб подрастая, наши внуки
Могли понять, что и к чему.
И много он построил зданий,
Тем многим устранил изъян.
Чтоб больше получали знаний
Сыны рабочих и крестьян.
А сколько нас прошли за эту
И за другую сотню лет?
И разбежались все по свету,
Одни живы, других уж нет.
Что видим мы, друзья, всё ныне,
Ответить на вопрос готов.
Напоминает мне пустыни,
Что это Африка без львов.
Исчезли тигры, носороги,
Придётся Бога попросить.
И поклониться надо в ноги,
Чтоб это вновь всё воскресить.
Но как поднять туда без шуму,
На небеса, за облака,
Что спросит Он – вали на Думу,
Иль на того большевика.
Но если кто с вопросом будет
О новом что большевике?
Ответ один – не знают люди
Как долго быть нам в тупике.
Париж - Москва
В.Эль
22 августа 1998 г.
Телега
Как волны бушуют у брега,
Так сердце...что выскочит вот.
Дойдёт ли родная «телега»
До северных ваших широт?
Тогда успокоятся раны,
Поверю и я в чудеса,
Когда пролетят океаны
И встретятся два адреса.
1. С того континента от Тани
как видно давно нет письма.
Уж кончился срок ожиданий,
так можно лишиться ума.
2. Я помню, когда на вокзале,
где поезда нам пришлось ждать,
Об этом мне ясно сказали,
что буду я письма писать.
3. Татьяна! Уж кончились сроки,
и ящик висит всё пустой.
Не надо нам делать упрёки,
есть выход, ты знаешь, простой.
4. И вспомнить далёкие дали,
где жизни росток не угас,
Где вместе когда-то бывали,
творится теперь что без нас?
5. Остались деревни и сёла,
а в них лишь одни старики.
То жизни мотив невесёлый
и шансы не так велики.
6. Но вспомнить чего-то нам надо,
как вдоль по деревне в конец,
Под вечер, отбившись от стада,
искали баранов, овец.
7. Теперь ты пройди по посёлку,
взгляни ты в любой огород,
Ни овец, ни коров, и ни тёлку,
не увидишь ты у ворот.
8. Собаки брехать перестали,
петух не поёт на заре,
А люди куда-то удрали,
стоит тишина на дворе.
9. Колхозный весь этот порядок
у многих отнял интерес.
Бежали мы все без оглядок
с сумой на плечах в перевес.
10. Запашут туда все дороги,
оставят одни рубежи.
И в сердце вольются тревоги,
одно лишь спасенье: бежи!
11. И кто б не бывал там на троне,
возьмите родные края,
И будет веками в загоне
деревня родная моя.
12. С детских лет к труду приучали,
нам путь с Богоявленска знаком.
Волков, кабанов не боялись –
ходили мы ночью пешком.
13. Не видно теперь и вагона,
не светят – блестят лишь огни.
Чем дальше идёшь от перрона,
тем меньше заметны они.
14. Ты вспомнишь то грозное лето *,
ночную прогулку свою.
Как видно, Марина, за это
тебя я в стихах воспою.
15. Везде вдоль чугунки рябина
горела в вечерних лучах.
И смело шагала Марина,
не зная ни ужас, ни страх.
16. Сначала по шпалам шагала,
и рельсам, что как две струны.
Сквозь тьму и прохладу слыхала,
что где-то шуршат кабаны.
17. Бежали в ночи они следом,
им так захотелось воды.
С таким находиться соседом –
что рядом стоять у беды.
18. До Будки дошла – половина.
Тут две половины равны.
И слышит тут снова Марина,
что рядом бегут кабаны.
19. Не впала Марина в унынье,
она продолжала свой путь.
То ей показалось, что свиньи,
а их бережёт кто-нибудь.
20. Семнадцать прошла без оглядки,
решает: не надо к мосту.
Свернула налево в посадки,
она сократила версту.
21. Огнями не очень богаты
Каплинские тут хутора.
В конце освещаются хаты,
в средине – четыре двора.
22. Прошла по деревне средь ночи,
прошла водяных два моста,
И страшно Марине не очень –
знакомые эти места.
23. Держала все силы в запасе,
свиней не боялась теперь,
Во втором, как видится часе,
она постучалася в дверь.
24. Увидела мать – обомлела,
идти с Богоявленска пешком:
Ночное, как видится, время
и встретиться можно с волком.
25. Того ты не знала, Марина,
что 37 лет назад тому,
Со мною случилась картина –
мне биться пришлось одному.
26. Что ночью кончаются сутки,
и ночь уж к концу подошла,
Когда я дотопал до Будки
была уж кромешная тьма.
27. Наверно томились от жажды,
как раз на десятой версте,
Со мной повстречались однажды,
всё меньшие братия те.
28. Предвидеть всё это заране
в башку не пришло никому.
Носил бы я, братцы, в кармане,
известное мне одному.
29. Из стали б сварил железяку,
длиною до тех облаков.
С медведем устроил б атаку,
не то, что там стая волков.
30. Я тачку кладу вдоль дороги,
на свечи со страхом гляжу
Мои подкосилися ноги,
я сел на песок и сижу.
31. Вперёд продвигаться не радость,
Наверно, сошелся наш клин.
Откуда взялась эта гадость,
пускай уж один на один.
32. Их око моргает на око
и зубы все ясно стучат.
Вблизи они или далёко,
нельзя ж подсчитать всех волчат.
33. Что делать, куда мне деваться?
Сидеть на песке – ждать чего?
Чем буду тогда защищаться,
атака пойдет от него.
34. Не стал поднимать я тревогу,
я просто решил помолчать.
Направил я тачку к порогу
и стал понемногу стучать.
35. И дверца открылася вскоре,
позволено было войти.
Где я рассказал своё горе,
что я увидал на пути.
36. Что стая была, верно, волчья
и в этом сомнения нет.
Шинель превратилась бы в клочья,
от тела б остался скелет.
37. Проснулся – дрожу я вчерашним,
я всё заплатил за ночлег.
Вчера что казалося страшным,
поутру лишь вызвало смех.
38. Смотрел я на поле пустое
и вдоль по чугунке, кругом,
И не нашел чтоб такое
мне говорит о другом.
39. То было, друзья, в сорок пятом,
как помнится, в этом году
Когда рассчитались с проклятым,
тут волки – на нашем ходу.
40. Все наши ночные походы
я помню с тридцатых годов,
Наверно, пришли от природы,
от наших дедов и отцов.
41. В колхозных тридцатых мы жили,
Деревню ночьми сторожили,
от разных пожаров, воров.
42. Мы деда Антона *** любили,
Он нам ещё не был сродни.
Он ночью рассказывал были,
а днём мы ходили одни.
43. И лаской хорошего тона,
пока запоют петухи,
Просили мы деда Антона
свои почитать нам стихи.
44. К нему подходили как к другу,
не знали мы разности лет.
Наверно он был на округу
наш первый любимый поэт.
45. Мы книги тогда не читали,
и всяких журналов, газет,
Мы многое не понимали,
а было пятнадцать нам лет.
46. И Марьинка нам полюбилась,
за жизнь матерей и отцов.
Теперь же скажите на милость
с каких начинать нам концов?
47. Деревня осталась в тумане
и тоже село Новики.
Как будто магнитом и тянет
узнать нам о вас, старики.
48. Взглянуть на родные просторы,
на дом, где родной уголок,
На дизель «Максима», который
давал нам прощальный гудок.
49. И где то забилась тревога
над тонким вопросом одним:
Убытки приносит дорога
и с рельсов уходит «Максим».
50. Чугунку тянули два Сашки.
Один Новиков – Бенкендорф.
Сырые от пота рубашки,
сто лет подсыхали с тех пор.
51.Тянули её до Сосновки,
что людям и грузам – подвоз.
И в каждом селе остановки,
утрами гудел паровоз.
52. На чьи он гудел капиталы?
И был ли убыток иль нет?
Ложили и рельсы и шпалы.
А мы лишь – плати за билет.
53. Начался лишь только сто первый,
во всём уж имелся прогресс.
И сдали тут начисто нервы,
к «Максиму» прошел интерес.
54. Он утром туда до Сосновки,
не знал он ни вёсен, ни зим.
Он дела везде остановки,
усердно работал «Максим».
55. В нём печи не очень пылали,
не мог причинить он беду.
Кто ехал – цветы собирали,
и снова, садясь на ходу.
56. И бродят упорные вести,
что скоро отменят «Максим»,
Доедем мы тысяч за двести
на лошади следом за ним.
57. Как в средней ты школе училась,
потом тракторист – комбайнёр.
Из этого что получилось –
не верится мне до сих пор.
58. Вначале все были так рады,
деревня прощай и «Максим».
Давай нам одни Ленинграды,
и Рим и Кантон вслед за ним.
59. Как вспомнишь далёкие дали,
как много прошло перемен.
Английский тогда не учили,
немецкий – и то по колен.
60. Не поздно, быть может, не рано,
оставив родных и друзей,
Ударила следом Татьяна,
минуя и Рим-Колизей.
61. И ПАПЕ молиться не надо,
ни Павлу второму, Петру.
Напрямую из Ленинграда,
явиться к Марине к утру.
62. Где все незнакомые лица,
но жить тут – мне много причин.
Моя проживает сестрица,
племянник – хороший мужчин.
63. Как трудно нам думать о встрече,
уж дорог стал этот момент.
Удрали одни так далече,
а вы – на другой континент.
64. Но если, друзья, вы хотите,
чтоб съездить сюда на поклон:
Копите, копите, копите –
всего лишь один миллион.
65. Не так уж большая планета,
я делал расчеты свои.
Но дорого стоит карета,
телега святого «Ильи».
66. Но вам самолётом придётся,
он хуже ведь тачки моей.
Когда от земли оторвётся,
летит как зимой воробей.
67. Но лучше бы сделать коляску,
частично на лыжном ходу.
Махнуть бы тогда чрез Аляску
зимой по снегу и по льду.
68. Аляска зимою в тумане,
бывает там сильный мороз.
Узнать, как живут северяне
и чукча, и друг эскимос.
69. Взглянуть на родные просторы,
пусть раз в пятилетку спешим,
На дом, что когда-то который
достался задаром чужим.
70. Но очень бываем мы рады
взглянуть на местечко одно,
На клёны, акаций ограды,
на ДОМ, где крутил он кино.
71. В английском то стиле модерна,
красиво построен был он.
И Новиков жил там, наверно,
порой выходил на балкон.
72. Нарядно все были одеты,
крестьяне все к барину шли.
И барин бросал им монеты –
успей собирать их в пыли.
73. Большая дорога в асфальте,
где раньше была только грязь.
Об этом теперь вспоминайте,
держите далёкую связь.
74. Где раньше месили копыта,
был окрик лихих мужиков,
Всё это не будет забыто,
не будет во веки веков.
75. И Марьина Роща с водою,
там сено косили, был луг.
Пошла тут беда за бедою,
исчезло куда-то всё вдруг.
76. Ходили лугами коровы,
пусть малый – журчал там ручей.
Все были по норме здоровы,
хоть мало там было врачей.
77. Наверно тогда не болели,
здоровые были на вид.
Своё для еды всё имели,
и не было в них пестицид.
78. У каждого сани, телега,
у каждого сад за гумном.
Лишь только пришли печенеги,
ты знаешь, что было потом.
79. Бежали где лучше, где хуже,
бежал грамотей и мужик.
В рельсы чем дальше, тем уже,
совсем далеко уж тупик.
80. Лет семьдесят мы выступали,
вели к коммунизму вожди.
В погоду такую попали –
одни лишь метели, дожди.
81. Осталось идти уж немного,
но как бы не вышло чего.
Покрыта асфальтом дорога,
людей только нет никого.
82. От многого, друг мой, зависим,
но если в душе уже грусть,
Откройте конверты вы писем,
читайте стихи наизусть.
83. Ай лав ю, мои дорогие,
привет я вам шлю из Москвы!
И шлют вам всё то же другие
с далёкой туманной Невы!
В. Эль
Париж – Москва.
9 апреля 1996 года
Осталась Речка Вишнёвка
Сошла ты с поезда «Максима»
И с горечью взглянув назад,
Покинув дом невозвратимо,
Твой поезд шёл на Ленинград.
Остались речка Вишневая,
СПТУ и трактора.
И всё родное покидая,
Как будто подошла пора.
Где всё родимое до боли,
Аккордеона слышен звук.
Где, как и все, учились в школе,
И теплоту мне милых рук.
Пока воспоминаньем дышишь,
Но пролетев за облака,
Ты всё знакомое увидишь,
И звук родного языка.
Рябина, что росла у входа
К корове заходить в катух,
Курятник возле огорода,
Где утром напевал петух.
Но нам сравнить всё это надо,
Как кто богат, а Русь бедна.
Пусть два порядка, два уклада,
А жизнь по существу одна.
Ты знаешь, как всё это было,
Уж десять лет тому назад.
Когда родной свой край любила,
И отчий дом, и тихий сад.
Теперь и реки и равнины,
Куда не бросишь свой ты взгляд,
Напоминают те картины
Как было десять лет назад.
Зачем пошли на Чёрну речку,
Когда снега и темный лес?
Когда ружьё дало отсечку
И у тебя и у Дантес.
Но не случилось так по воле
Единого мгновения.
Без вас мы учим в средней школе
Евгения Онегина.
Ты что? Писал себе сценарий?
Но шло как раз, по-твоему.
Соединяйтесь, пролетарий,
Отметить двести лет ему.
В. Эль. 2000 г.
ЕСТЬ ДРУЗЬЯ
Я вам пишу – чего же боле?
Для вас я друг без перемен.
Привет мой Позднякову Коле!
И женщине на имя эН!
Тогда, когда терпел я муку,
И тут и там на стороне,
Все знали то, но дружбы руку
Они протягивали мне.
Осталось всё: душа родная,
Друзья, подруги многих лет.
В тот вечер, город покидая,
Их рядом не было и нет...
Но их я помню: эти лица
Несут мне радость и покой.
На кой мне чёрт нужна столица?
Как распрощаться мне с Москвой?
Я здесь чужой, ни с кем не связан,
Здесь нет знакомого крыльца.
Но по природе я обязан
Беречь родные мне сердца.
Они, наверно, всех дороже,
Идём дорогою одной.
Тебя прошу, ведь Ты наш, Боже!
Их береги вместе со мной.
Дай жизнь другим – теперь далёким,
Вся власть, поверь, в Твоей руке.
Сейчас живу я одиноким,
Но есть друзья, пусть вдалеке.
Париж – Москва, Раменки
В. Эль. 8 марта 1995 г.
Аллея Берёзовая
(Посвящается Жиляеву Михаилу Антоновичу,
посадившему с учениками аллею напротив Новиковской школы)
Теперь без нас шумят два ряда
Берёз, посаженных тобой.
От одного простого взгляда
Видна их связь с твоей судьбой.
Пусть эта малая аллея
Теперь для всех уют, покой.
Тот, кто трудился не жалея,
Его посажена рукой.
И побегут ручьями слёзы,
Тогда у каждого из глаз,
Когда услышат шум берёзы,
Как будто бы в последний раз.
Труда селу вложил немало,
Душа пред Богом не грешна.
Его гармонь вокруг играла
В деревне и теперь слышна.
Пускай, как музыка играет,
Листва берёз в весенний час.
Они былое воспевают,
И душу веселят у нас!
Париж - Москва. В. Эль 14 сентября 2009 г.
Марине ко Дню Рождения
Пятнадцатый уж в дверь стучится
Он раз в году и в октябре.
И нужно было так случиться
Уж новый дом был на дворе!
Из древа всё, железна крыша,
И ширины большой террас.
Не печь, а сказка – сделал Миша,
Но в перспективе не для нас.
Пусть это так, но школа рядом,
Считай она была возле.
Одним лишь только бросишь взглядом,
Мы не в деревне, а в селе!
Пять вёрст пришлось бы нам по грязи,
Тогда ведь не было шоссе.
Потом все растерялись связи,
И кто куда – бежали все.
От Каплино – одно названье,
Ни одного там нет жильца.
Твоё большое наказанье,
Средь ночи шла с того конца.
Богоявленск уж за порогом,
Чугун и шпал обилие.
Чем провинились перед Богом,
В дому взяло бессилие.
Шёл август месяц – было звёздно,
Но все горели в небесах.
Темна чугунка, было поздно,
И думы всё о чудесах!
Вот и теперь – вокруг лишь янки,
И нет улыбки никакой.
Все лица их как из стеклянки.
На всё пришлось махнуть рукой.
Держи покрепче сердце, нервы.
Там где арбайт, ты будь проворней,
Всегда ищи кусок для сна.
Но если там пустила корни,
Листву вам принесёт весна!
Париж. Москва. В. Эль 15 октября 2009 г.
Слуга Двух Господ
Прадедом нам был с именем Герасим,
А дедушкой – был сын его Иван,
Про них напишем, малость приукрасим,
Кто ближе к нам судьбой и Богом дан.
Вся жизнь Герасима нам не понятна,
Не знаем имени его отца.
Быть может, были кой-какие пятна.
Где их найдёшь с далёкого конца?
О жизни деда кое-что напишем,
Теперь с кого подробности спросить?
Сегодня это точно не услышим,
Умом понять и это воскресить.
Прошло тому, считай, лет девяносто,
Когда дедуля дал последний звук.
Про жизнь его теперь узнать не просто,
Уж дедом стал его последний внук.
Косая сажень – дед такого роста,
А две ладони, что ведро зерна.
Бороться с ним не очень было просто,
Такая сила – лошади равна!
Об этом ведали враги и други,
Врагов не знал, друзьям помочь готов.
Два были барина во всей округе –
Марк Любощинский, Саша Новиков.
Тот Александр Иванович который,
В Баку был городская голова,
Наскучили ему Кавказа горы,
Азербайджанцев горькие слова.
Когда ослабли Сашины барьеры,
Пошло о нём другое мнение,
Тогда к себе он точно принял меры,
Бежит в Тамбов, в своё имение.
Придя в Тамбов с Кавказского Востока,
Он сразу весь тут показал свой пыл.
За недоимки правил так жестоко,
Но, присмотревшись, вскорости остыл.
Народ к нему – он ближе стал к народу,
Мой дед родной батрачил много лет.
Церкви и парки красили природу,
Он строил школы, где оставил след!
Дед грохотом работал так проворно,
Он выполнял работу за троих.
Куда шёл плевел – собирались зёрна,
Тут нужно знать характеры у них.
С характером не спутать нам другое,
В его руках большое решето,
Зэр гуд – сюда, туда – недорогое,
Цена ему за это и за то.
За качество работы барин спросит,
Или прогонит дальше за плетни.
Признал зэр гуд – тех до небес возносит,
И чтоб в другие приходили дни.
Уборка ржи уже велась в июле,
Косили рожь, был приготовлен ток.
Сам Любощинский встал на карауле,
Чтоб подсевальщика прислали в срок.
Тут барин Новиков заехал в гости,
И Любощинский Марк его просил –
На два лишь дня свои дела отбросьте,
Пришли Ивана: ждать уж нету сил.
Ведь речь идёт о золотом товаре,
Дожди пойдут – такие времена.
Зерно давно должно лежать в амбаре,
Расчет простой – на хлеб, на семена.
Минувший век перед двадцатым веком,
В нём умер тот, кто написал «Му-Му»,
Дедуля был рабочим человеком.
Такое не пришлось читать ему.
В одних годах жил автор «Капитала»,
С тем автором, кто написал «Му-Му»
И бед они наделали немало,
Европы быть Главбухом одному.
Дед не читал Тургенева Ивана,
Но чувствовал он всё умом своим,
К труду всегда он относился рьяно,
Трудом даётся всё, что мы едим.
Что создал Маркс, и не прожило сотню,
А труд дедули будет жить века.
Весь Марксов труд сегодня заработал,
Времён до лучших полежит пока.
Природа-мать растила рожь, пшеницу,
Дед отделял мякину от зерна,
Чтоб сохранить – зерно несут в темницу,
Лежи в амбаре, как придёт весна.
Работал Маркс, с природою не связан,
Его весь труд – читайте «Капитал»,
Он был самой природою наказан,
Весь труд его макулатурой стал.
Не очень чтоб, но и не маловато,
Что лишь известно Богу одному.
За тяжкий труд – натурою оплата:
Платили господа зерном ему.
Когда поля, что урожай приносят,
Всем радостно бывает на гумне.
Которые в полях вовремя скосят,
Оплата подсевальщику вдвойне.
С большого решета родные звуки,
Шумят речной волной - зерно к зерну.
Всем этим правят золотые руки,
Твои, дедуля, миру их верну.
Но раз в столетие качались троны,
Была причина в том везде одна.
Цари такие строили законы –
У безземельных не было зерна.
И для людей хлеб нужен, для скотины,
Одиннадцать пудов на едока.
Земля давалась только для мужчины,
Землёй для женщин были облака.
Тогда за Марксом вслед читался Ленин,
Его считали – Он спаситель наш.
Земля в колхоз – все встали на колени,
Мы на Руси, он к финнам и в шалаш.
От каждого его большого взмаха,
На всём кругу была всё чище рожь.
Ещё влажней была рубаха,
По телу крупному катилась дрожь.
Уже ему за шестьдесят минуло,
Года бежали дружно к старости.
Его к труду ещё сильней тянуло,
Не знал в работе он усталости.
Но крепче дерева его мозоли,
Особенно на правой на руке.
Их не лечил: дела – тут не до боли,
Была больница в дальнем далеке.
В деревне жил, на выгоне у пруда,
И год семнадцатый решил вопрос.
Прогнали барина, ушли оттуда,
И дом с постройками пошёл под снос.
Бежали дни, уже конец июля,
Того Марк Маркович не ожидал.
Как рано утром с грохотом дедуля,
Тут как военный, на току стоял.
Два дня и ночь ему вполне хватило,
Он ни минуты закурить не смел.
Бригада барина обмолотила,
Дедуля наш подсеять всё успел.
Зерно в амбар, в сараи всю мякину.
Беречь от сырости и от огня.
Земля: дал барин деду десятину,
Без выкупа, без отработки дня.
Был дед ещё хорошим дипломатом,
Любой намёк он сходу понимал.
Не дворянин, и нет – аристократом,
Пустыми просьбами не донимал.
Он знал свой вес среди людей и в целом,
Чтоб общество, глядя в глаза могла,
В любой работе быть всегда умелым,
И чтоб доверили крупней дела.
Дедуля наш, как жаль, что ты не с нами!
Шлём Царствие Небесное Тебе!
Могилки ваши заросли кустами,
Такая жизнь, мы у одной судьбе…
Царь землю не давал – его убили,
Потом всех выслали на хутора.
Свою мы землю очень полюбили,
Но тут пришла колхозная пора.
И землю, лошадей в колхоз забрали,
Нам только это было не сродни.
На них потом чужой клочок пахали,
За это нам писали трудодни.
Две лошади, что мы в колхоз отдали,
Ещё при НЭПе ты поил-кормил.
Пропали все – такой нет печали,
И жаль теперь – и белый свет не мил.
Жили при царе – уж очень бедно было,
На двух господ работал батраком.
От тяжкого труда спина так ныла,
Кто подсевал хоть раз - с тем был знаком.
Нужда гнала, но руки выручали,
Владел дедуля этим озорно.
Они, как люльку, решето качали,
В амбары шло чтоб чистое зерно.
Дед вёл со всяким разговор с народом,
А руки дополняли разговор.
Он мерил каждого, всегда с подходом,
И не считал ошибки за позор.
Родной дедуля жил в начале века,
Двадцатый век уже начал пылать.
В нём не нашлось такого человека,
Который мог бы это всё понять.
Одна жестокая играла злоба,
Кто в шалаше – привез в Россию месть.
И тот, кто в январе стоял у гроба,
Ломал и бил живое, что лишь есть.
Страна социализма развитого,
Родную Русь теперь как величать?
Стоит как у смертельного больного,
Не знает как, когда, с чего начать?
Взглянуть бы вам на всю картину эту,
Поднять бы вверх большое решето.
Учёный мир решает про комету,
И стал гадать – и что-то тут не ТО!
Родной дедуля, если бы ты ведал,
Какие тут творятся чудеса.
Бог счастья коммунистам не дал,
Теперь они летят на небеса.
С колхозом вместе, НО пока за тучи,
Без пищи все: набрать на чай воды.
Ты с ними там веди приём покруче,
Не допускай колхозные следы!
Ты был батрак, мы стали все рабами.
За каждый трудодень – сто грамм зерна.
Пустые все амбары с погребами,
Политика колхозная верна?
Всё шло к концу – страну не узнавали,
Настал декабрь девяносто первый год.
Там, в Белоруссии, страну порвали,
Своей республикой зажил народ!
Прибыл с учением чужого дяди,
Всех, кто народностей собрал в семью.
Прошу прощения, насмешки ради,
Нельзя равнять Кавказ и степь мою!
Десятилетий семь мы жили дружно,
Шумят по радио и из газет.
Друзья мои, кому-то было нужно?
Тому, которого сегодня нет.
Вот дедушка, ты наш родной и милый!
Твоя не жизнь, у нас борьба одна.
Прочтём стихи мы над твоей могилой,
Ты не вставай, прошу тебя, со дна!
Париж - Москва. В. Эль 25 июля 2007 г.
О Земле
А времена, друзья, такие были,
Потом катилось это будущим векам.
Когда всю землю нашу поделили,
Правее – барину, левее – мужикам.
То был захват земли, давали милость,
Мой гнев ещё теперь нельзя вписать в строку.
Вам налицо была несправедливость:
Побольше – барину, поменьше – мужику.
И вот теперь я тяжко всё приемлю...
И грусть моя, друзья, пока так велика.
Отняли всю как есть родную землю,
Сперва у барина, потом у мужика.
Какой уж год мужик всё терпит муки?
Не видит проблеска в судьбе земли пока.
Кто ей протянет трудовые руки?
Прогнали барина, спугнули мужика.
Какую технику завод не делай,
Дождём ты осуши на землю облака.
Лежит она совсем осиротелой:
Сперва без барина, потом без мужика.
Париж. Москва. В. Эль. 20 марта 1982 г.
Восемь жильцов
Людей в деревне только восемь,
Один в дому – всяк по жильцу.
Мы до небес в Москве возносим,
Они спешат быстрей к концу.Семён плюс Галя, Юра, Маша,
Варя, тетка, Толя, Нина.
Деревня вся сегодня наша,
Здесь висит её картина.Одна телега есть в упряжке,
Одна корова с молоком.
Поймите, все условья тяжки,
Кто раньше с этим не знаком.Ходить друг к другу ни ногою,
Своей в дому полно беды.
Гони её совсем к другою,
Не заманить её следы.Назад в деревню из Огайю,
Родной бросать придется штат.
Родной деревни не узнаю,
Тем более больших ребят.Из сел, из деревень бежали,
Отцов бросали, матерей.
Как будто их за нос держали,
Лишь ноги унести быстрей.Чрез океан другие плыли,
Быстрей лишь ноги унести.
Господь, скажи – зачем родили?
По-глупому, Господь, прости!
Париж. Москва. В. Эль 3 декабря 2010 г.Пусть говорят
А жизнь села концы с концами,
Считайте жизни никакой.
Лишь город бьёт пока венцами,
Он на село махнул рукой.
Лишь иногда мужик весною,
Чтоб посмотреть свои плетни,
Поправить их рукой родною,
Без сторожа их Бог храни!
Поправить в доме все запоры,
В дому в сараях их не счесть.
Чтоб из другой деревни воры
Их не могли никак унесть.
Болит и ноет его сердце,
И я от этого страдал.
Там за грудиной б было дверце,
Открыл, взглянул и перестал.
Болеть у каждого причины,
И факторы есть мнимые.
В болезни есть судьба мужчины,
Они неотразимые.
Как доживёшь до девяноста,
Так говорит Малахов пусть.
И жить становится непросто,
Вокруг идёт с тобою грусть.
Как много не спахал ты пашен,
Застрял сегодня с посевной.
И год он ныне очень страшен,
Июль Бог путает с весной.
Париж. Москва. В. Эль 25 июля 2010 г.
Жара
Светило солнце очень ярко,
Наклиматило средь людей.
Тут на земле бывает жарко,
Наш север много дал идей.
Когда жара – то тают льдины,
Растёт количество воды.
Наш Лондон уж до половины,
От Франции видны следы.
Две лошади плывут Невою,
На танке Ленин потонул.
Хотя и был он с головою
Не смог он крикнуть – каЛаул!
Но на ходу стоял Аврора,
Дежурили там моряки,
Ныряли долго или скоро,
Все знали глубину реки.
Нашли Владимира на танке,
И был бы там ему шабаш.
И к финнам жить его в землянке,
Был обустроен вновь шалаш.
Верхом сам Пётр и друг Николка,
Объём воды их не страшил.
Сказать по правде тут нисколько
Из них, что каждый совершил.
Лишь молоком кормили финны,
Но больше сделали пловцы.
В России видел он картины,
Но быстро отдал он концы.
Не свёл наш друг концы с концами,
Социализм был никакой.
Пришлось достраивать пловцами,
А с танка он махнул рукой.
Париж. Москва. В. Эль 27 июля 2010 г.
Россия – Следующий Штат N 51
Тебе, мой друг, родной до боли,
От Вашингтона до Кремля,
Теперь у нас едино поле,
Планета на двоих «Земля».
Всё наше тут: земля и горы,
Вишнёвка-речка, как ручей.
Куда не бросим наши взоры,
Всё наше есть до мелочей.
И Новиковский парк когда-то,
Он был посажен вдоль реки.
Сосна и клён, их маловато,
Творили там газовики.
Озёр глубоких по России,
Широких рек как Енисей,
Лугов, где сено мы косили,
Их более Европы всей.
Мы на двоих заводы Форда,
Объединим с заводом ЗИЛ,
Мы раз решили это твёрдо.
На это, братцы, хватит сил.
Растут Антон и Адриани,
Возьмутся каждый за своё.
В любой российской глухомани
Мы возродим опять жильё.
Мы все Великие Озёра,
Коль Бог подбросит нам свой ум.
Мы по трубе без разговора,
Перекачаем в Кара-Кум.
Поля пшеницею засеем,
Всю сельскую поднимем рать.
Пахать и сеять мы умеем.
Трудней всего нам собирать.
В один хомут мы два народа,
Сумеем мы мотор запрячь.
Любая скверная погода
Нам нестрашна в 120 кляч.
Кругла как мяч планета наша,
Кто строил – ум был в голове.
Ножом разрезать – будет чаша
И не одна, а сразу две.
Порезать все меридианы,
Они скрепляют шар земной.
Вода покинет океаны
И в чашах зашумит волной.
В одной окажемся мы чаше,
Чему я буду очень рад!!!
Твоё, моё – всё будет наше,
РОССИЯ – следующий ШТАТ!!!
Париж. Москва. В. Эль. 28 октября 1999 г.
АДРИАН
Узнал сегодня утром рано
Я новость добрую из США:
Теперь в семье два Адриана.
Гори от радости душа!
Я приплыву по океану,
Я самолётом прилечу.
Привет родному Адриану!
Я из Москвы ему кричу.
Пока на фото только гляну,
Там есть где круглая печать,
Мы все желаем Адриану
Расти, цвести и... не кричать.
Уж если петь – тогда «Катюшу»,
Пусть приблизительно пока.
Согреешь ты родную душу
С восточного материка.
Ночами спи и днём не гребуй,
Всего четырнадцать часов.
Ты не проси еды, а требуй,
Дом закрывая на засов.
Пускай чужие не входили,
Живя вблизи и далеко,
И понапрасну не будили,
Сон у тебя, как молоко.
Ты мне родной теперь по крови,
Пускай не знаешь языка,
Но кроме дружбы и любови
Друзья с тобой мы на века.
Энтони, Билл и Адриани,
Марина, Таня – вся семья.
Живут вдали от океана,
Там, где Огайская земля.
Ты не один, и сестры, братья,
Живущие тут на Руси,
Вас примут всех в свои объятья,
Издалека их попроси.
Их тридцать три сестры и брата,
В родном осталися краю.
Пусть будет это многовато,
Сравни всю Родину мою.
От Балтики до стен Китая,
Там где Великий океан,
Течёт повсюду кровь родная,
Друзей Энтони, Адриан.
От стен Москвы до Вашингтона,
Нам взять одну лишь молодёжь,
Друзей так много у Энтона,
Теперь у Адриана тож.
Расти и горестей не ведай,
Коль посетят ты их стерпи.
Ты после завтрака обедай,
А после ужина лишь спи.
Далёкий край ручьев и речек,
Понять тебя я не берусь,
Но ты, родимый человечек,
Познай берёзовую РУСЬ!
Где реки шире океана,
Где горы, словно до небес
Прошу Энтони, Адриана
Увидеть этот мир чудес.
Всю ширь полей, лесов дубравы,
И крики перелётных птиц.
Всё это есть российской славы,
Тому, наверно, нет границ.
Им нет границ, им нет и края,
Пусть от Находки до Карпат.
Всё это Русь идёт родная?
Березы белые шумят.
Так чтоб добраться до Находки,
Взглянуть на озеро Байкал,
Мне нужно много, много водки,
Лаптей пар двадцать истоптал.
Левша из Тулы в тарантасе,
Катил он в Англию с блохой.
Вино, закуска – всё в запасе,
Путь у него был неплохой.
Некрасов женщин по Сибири
Гонял зимой к своим мужьям,
Устали жить в своей квартире,
Кати туда, где много ям.
Сибирь, Сибирь, леса и горы,
Где мерзлота, а где вода.
Пусть широки твои просторы,
Но жить, мой друг, там ерунда.
Лев Ник. Толстой, как это странно,
К своей он жизни был так строг.
Под паровозом гибнет Анна,
Катюшу Маслову в острог.
Потом, друзья, в пылу азарта,
Как бы во сне и наяву,
Наполеона Бонапарта
Уже к зиме пригнал в Москву.
Кутузов вышел из столицы,
Пешком, в дыму под плач в пыли,
За ним обозы вереницы,
Как реки по весне текли.
Возьмём, к примеру, Ванька Жуков,
Писал он письма в девять лет.
Того он требовал от внуков -
Держать его авторитет.
Писал почти при лунном свете,
Была любовь его к письму.
Не сохранились письма эти.
Мы рады были бы ему.
Писал, когда горела свечка,
И отражался свет в окне.
Он лучше не нашёл местечка,
Готов писать и на бревне.
И он писал родному деду:
Родной, желанный, милый дед,
Что если разрешишь – приеду,
Но сил моих тут жить уж нет.
Париж. Москва. В.Эль
22 сент. 1997 г.
Твой детский крик, Джашуа, длиной в 12000 верст, на глубине 12000 метров.
( по кабелю между Америкой и Европой на дне океана)
На глубине, считай, точней до метра.
Вся десять километров глубина.
Там нету бурь, плохого нету ветра.
Спокон веков стоит там тишина.
На глубине одни киты-владыки,
Для них Великий – Тихий океан.
И детский плач, или другие крики,
На дну всё собирают в чемодан.
Кит знает всё: как маленькие дети,
С утра так часто крики издают.
Они все собирают крики эти,
И маленьким китятам раздают.
Чтобы они кричали под водою,
Им нужен крик, особенно с утра,
Чтоб взрослые нашли косяк с едою,
Ловить гурьбой рабочая пора.
Двенадцать тысяч верст твой крик длиною,
Ты, Джашуа, теперь пойми одно.
Твой утром крик прошел весь под водою,
Когда киты ложатся есть на дно.
О, Джашуа, с твоим приходом к миру,
Твой утром крик пройдет длинней,
Ты сам пришел, с собой принёс квартиру,
Ты будешь жить, учиться только в ней!
Живи, учись, как учатся все дети,
Кричи – твой крик несёт стальная нить.
Разрезаны водой два мира эти.
Поможет Бог в одно объединить.
Проложим вслед чугунную дорогу,
Куда девать потом китов и рыб??
Задачу эту мы подсунем Богу,
Мы сами это сделать не могли б!
Чугунная межа пройдет по суше,
Мы насыпь сделаем среди болот.
И жизнь пойдёт тогда совсем не хуже,
Мы на «Максимке» в гости круглый год!
Париж. Москва. В. Эль 25 августа 2006 г.
Как жили вчера
Как будто мы на полустанке
Своей родимой стороны.
Отец играет на тальянке,
А мать опять печёт блины.
И мост железный для «Максима»,
И пруд с водой для детворы.
Как быстро пролетело мимо
Всё наше детство с той поры.
Лесами не очень природа,
Едва дыша, течёт ручей,
И дача среди огорода,
Приют для родных москвичей.
Энтони встал в своей койке,
Но заиграв гармоника,
Смотрел на дедовы постройки
В свои четыре годика.
Луна – одно ночей светило,
Но свет её так маловат.
На землю свет бросает мило,
Расход боится киловатт.
Везут на солнце из Сибири
Одни сухие лишь дрова.
Работа чья? И дел пошире,
Замёрзнет Божья голова.
Лет сорок пять уже минуло,
Какие земли брошены.
К чужим краям вас всех тянуло,
Свои луга не скошены.
Я сам бежал в чужие дали,
Забыл тебя, родной скворец.
Чтоб не крутить твои педали
Из этого конца в конец.
Париж. Москва. В.Эль 1 августа 2009 г.
Берегитесь льда!
Попал старик – он шёл по льдине,
Ведь кости дряблые уже.
Мой друг, ты поступи отныне,
Ходи с травою по меже.
Лежал дедуля на диване,
Длиною в год его был срок,
Ходи с травою по поляне,
Другим скажу я про урок.
Все знают женщины, мужчины,
Идя дорогою скользя.
Про наши первые причины,
Ходить по льду теперь нельзя.
Не знать вам глубины канавы,
И ширины – её размер.
Живи на улице управы,
И с них во всём бери пример!
Там Бог не даст вам поскользнуться,
Случайно упадёшь – молчи.
Помочь вам люди вмиг найдутся,
Бегут с носилками врачи.
И скорая мчит на подмогу,
Узнав Господню эту страсть.
Гудела всю она дорогу,
Да чтобы в яму не попасть.
Но чтоб не множились калеки,
Убрать с дороги много льдин,
Открыть дешёвые аптеки,
Куда б ходил я не один.
Туда бы шли другой и третий,
Берёг здоровье как мечту.
Лишь там того я друга встретил,
Кто лечит только «контр ля ту» *
Я всем скажу: «Спасибо палке!»
В Москву пришли в одно число.
Спасибо Тане и скакалке,
С пятью колёсами кресло!
Двум Александрам за подарки,
Несли мне фрукты южные,
Они все были очень ярки,
Мне для желудка нужные.
*(франц. – против насморка)
Париж. Москва. В. Эль. 22 августа 2009 г.
Скажи Ты, РУСЬ!
Деревня Марьинка, и дом, и сени.
Как память Виктора*, горят огни.
Перед тобой я встану на колени,
Прошу за всё ТЫ только ИЗВИНИ!
Прости за то, что рано мы расстались,
В деревне не было ещё огней.
По городам и сёлам мы скитались,
Но думы полные о ней.
Я знаю то, что полуостров – поле,
Что сушь идёт по вашему рубежу.
Мы как-нибудь тогда учились в школе,
О, КРАЙ родной, я на тебя гляжу!
Гляжу на дом, на те на наши ставни,
Что украшали дом и ТО окно.
Как будто дни совсем ещё недавни,
Мы любим их и помним заодно.
И вот теперь пошёл век двадцать первый,
Какой он будет изо всех веков?
Пойми, мой друг, полны должны быть нервы
У молодых, вдвойне у стариков!
Они потрёпаны в полях сражений.
Какое сердце выдержит в груди?
И кто подскажет то – тот будет гений,
Что ждёт нас всех на избранном пути?
КУДА ты, РУСЬ, шагаешь по планете?
Быть может, это тоже делал Рим?
У нас авто, они тогда в карете,
Но путь один – мы это повторим.
Тогда зачем сидеть в автомобиле?
Иди пешком, хватило бы сапог.
Ведь от него вдвойне есть больше пыли,
И он плохой, как видно, эколог.
За тыщу лет веков десяток будет,
От нашей что останется избы?
Скажи ты, РУСЬ, когда и кто разбудит?
Чтоб встать могла Ты на свои ДЫБЫ?
Париж. Москва. В. Эль. 1 января 2001 г.
*Виктор – племянник автора, убитый проезжими цыганами в с. Новиково в 1969 г.
Труба без дыма
Люблю зиму, когда бушует вьюга,
Село в снегу, почти до самых крыш.
А снег летит то с севера, то с юга,
Хозяин он, а потому молчишь.
Но глянет солнышко с небес в апреле
Единым оком, серебром лучей.И с крыш гурьбой посыпятся капели,
И там, вдали, получится ручей.
И прекратятся вовсе снегопады,
Зазеленеет луг, потом сады.
Мы будем счастливы и очень рады
Отдать земле весной свои труды.
Ваш дом стоит, стоит и та ж ограда,
СПТУ, домишки у пруда.
Как было всё тогда до Ленинграда,
Санкт-Петербург не сдвинул никуда.
Но вам теперь всё кажется оттуда:
Больших мы тут достигли уж высот.
А мы как прежде ходим возле пруда,
Одно и тож у нас девятый год.
В деревню ехать – не одну уж сотню,
Везде асфальт и ты на рубеже,
Свою родную встретить подворотню,
Где примут вас с улыбкою в душе!
Кто поцелуй дарит, пожмёт вам руку,
И чувство теплоты в душе храня,
Пожурит вас за долгую разлуку,
Бывает это, лишь когда родня.
Когда отъезда день уже реален.
И чемодан готовить ты начал.
Увидишь там ты красоту завален,
Где ты найдёшь себе родной причал.
И повидать о чём тоскует сердце,
О чём я чаще стал теперь грустить.
Давно последний раз закрыл я дверцу,
Я не могу себе за то простить...
Деревня мной, как и всегда, любима,
Кусты сирени рядом и плетень.
Труба кирпичная весной без дыма,
Зато зимой дымится целый день!
В. Эль, 1 ноября 2000 г
Ко Дню Рождения Татьяны Михайловны
Я вам пишу, чего же боле?
Что я могу сказать про жизнь свою?
Про Жизнь в деревне, как училась в школе?
Потом Санкт-Петербург, штат Огаю.
Не сон Татьяну гнал из Ленинграда,
Совет сестры – по силе, что приказ!
Какая может быть тому преграда,
Чтоб отложить полёт на этот раз?
Тогда прощальные гудки МАКСИМА,
Я слышу их, как будто бы сейчас,
И поезд шёл уже Посёлка мимо,
И было это только в первый раз...
Осталась школа, где стояла парта,
Мы славим их и воздаём им честь!
Был Ленинград площадкою для старта,
Подняться чтоб, и в штат ОГАЙ осесть!
Но чтоб осесть – всё было очень мало,
Другое есть, но главное ЯЗЫК!
Общения с людьми вам не хватало,
И к обстановке той, чтоб ты привык...
Тебе порой казалось «страсть Господня!»,
И нервы были на пределе сил,
Терпела ночь – бежать решу сегодня,
Но голос страха это упросил.
Но кухне ты – вода течёт из крана,
Тарелок разных штук до ста!
Куда бежать? Так думала Татьяна,
Была задача очень непроста.
Но время шло – таких, как Таня, много
Людей Руси, кто выдержал урок.
Пока в душе куском лежит тревога,
Но ни за что обратно на Восток!!!
Пускай зимы глубокие сугробы,
Из штата ОГАЙ не видно рубежи,
Настали дни английскому учёбы,
Потом компьютер выдал чертежи.
Ты проявила храбрость и отвагу!
Тарелки, вилки мыла и ножи.
Пойми, мой друг, назад теперь ни шагу!
Все на Восток закрыты рубежи!
Теперь вовсю ты дышишь кислородом!
Теперь людей тебе понятен гам.
Ты крепче связь держи с таким народом,
И не грусти по Невским берегам.
Пойми совет меньшой своей сестрицы,
И не стремитесь очень к дележу.
Теперь для вас закрыты все границы,
Как на Михайловку по рубежу.
В деревне жизнь, поверь мне, не малина,
Но коль попал, то ты там скот держи.
Людей осталось меньше половины,
Но вот вопрос – на чьи живут шиши?
Михал Петров* – вся у него скотина,
Корова, лошадь, овцы и телок.
И трактор есть, нужна еще машина,
Земля нужна не менее с Восток.
И нервы у него, что крепче стали,
Вдобавок ко всему смирна душа,
Один бы день взглянуть вы побывали,
Сравнить его с трудом всех штатов США!
Привет вам всем с полей и Подмосковья!
Чтобы счастье улыбалось впереди!
Храни ты всё, но дважды правь ЗДОРОВЬЕ!
Как Гиппократ сказал: НЕ НАВРЕДИ!!!
Париж. Москва. В.Эль 4 десембер 2000 г.
* Брат автора. (Никишин Михаил Петрович)
Итоги
Осталось детство где-то за горою,
Его теперь совсем уж не видать.
Смеялись мы и бегали порою,
Как трудно это всё теперь понять.
Теперь не бегать нам – иссякли силы,
И нет улыбки на моём лице.
Те времена прошли – они так милы,
Мы понимаем это лишь в конце.
Когда всему подводим мы итоги,
Какой ты на земле оставил путь.
Я вас прошу – не будьте очень строги
К себе, друзьям, кого сосед зовут.
Всё пережили мы, хлебнув в избыток,
И грозы вешние и зимний хлад.
Бросал по сторонам ты свой пожиток,
Когда вокруг уже гремел разлад.
Но не решай один вопросы в доме,
В своей душе установи ты тишь.
Ведь есть еще новей калитки кроме,
Чем у которых ты теперь стоишь.
Париж. Москва. В.Эль
5 марта 2000 г.