главная

Что почитать

 

АНДРЕЙ ИСТОМИН родился в 1962 году в селе

  Староюрьево   Тамбовской области,

где сейчас и живёт. Окончил институт культуры.

Публиковался в районных и областных газетах.

Лауреат областного литературного конкурса,

посвящённого 60-летию Великой Победы.

 

Андрей ИСТОМИН

Овсень

Иван Васильевич одиноко доживал свои дни на хуторе в двух километрах от посёлка.

Хутор, когда-то состоявший из четырёх домов, постепенно опустел: кто-то уехал, кто-то умер. Три заброшенных дома, вероятно заскучав по хозяевам, стали рушиться. Так и остался только Иван Васильевич со своей супругой Варварой, с которой прожил много лет, но детей не нажил. К тому же жена прошлым летом умерла, и старик в свои семьдесят лет остался совсем один. Несмотря на небольшое хозяйство (лошадь, чтобы добираться до посёлка, да куры), ему приходилось тяжеловато. Как-никак семьдесят лет — возраст, но переселяться куда-нибудь Иван Васильевич не хотел, считая, что ни к чему.

Сидя на лавке в жарко натопленной избе, хозяин следил за падением узорчатых снежинок, даже сквозь окно было видно, как они мягко ложатся, образуя сугробы. Стало смеркаться. Этот старый Новый год он впервые встречал один. Заранее съездив в посёлок, дед прикупил конфет без обёрток и развесного печенья. Из опыта прошлых лет он знал, что на   Овсень   ребятишки, несмотря на расстояние, обязательно заглянут к нему за гостинцами. Всё-то будет веселее.

Бывало, с женой они щедро одаривали ребятишек конфетами, не забывая при этом напоминать, что надо не   Овсень просить, а Христа славить, так как именно на этот день приходится праздник Отдание Рождества Христова. Теперь гостей встречать придется одному, и он с нетерпением ждал желанного общения.

Мороз крепчал, всё выше поднимая звёзды, от чего те становились ещё выразительнее. Недавно народившийся месяц блестел всё ярче, поигрывая на сугробах золотистым цветом. Старик не включал телевизор, он всё ждал шагов за окном. «А может, они не придут, ребята-то, — размышлял Иван Васильевич. — Мало того, что темно уже, ещё и мороз-то какой». Он поёжился и подбросил поленьев в печь.

Наконец за окном послышались шаги, в дверь постучали. Иван Васильевич, обрадовавшись, насколь мог быстро прошаркал к двери, открыл… Перед ним вырос здоровенный заснеженный детина. Несмотря на его рост, было нетрудно определить, что ему всего лет шестнадцать — в куртке, вязаной шапочке. И, по-видимому, не из местных, не из посёлка, а приехавший к кому-то в гости.

—   Овсень,  Овсень ! — заорал детина…

Старика всегда огорчало то, что данные куплеты оканчивались всегда вместо просьбы вроде бы и шуточной, но угрозой: «Уведу корову за рога, расколю окошко», а то и обещанием (если что-то не дадут) нагадить на пороге. Хозяин дома протянул «гостю» горсть конфет, но тот запротивился.

— Ты чё, дед?! — икнув и дыхнув перегаром, забасил он. —   Прибурел   совсем?! Какие конфеты? Чарку мне водки! Слышал?   Срочна-а! Во  народ, весь посёлок обошёл, а выпить мало кто поднёс — конфеты все суют, придурки! — парень с досады плюнул.

— Нет у меня водки, — растерялся Иван Васильевич, — вообще не держу в доме и вам, молодой человек, не советую пить. Да и чем  Овсень  просить, лучше бы Христа прославляли. Сегодня Отдание Рождества. А Овсень  — это язычество.

— Ну ты, дедок, даешь стране угля!  Мелкого, но много, — раздражился незваный гость. — Всё-то он знает да научает, как и что. Ну-ка! — он схватил хозяина за грудки и внёс в дом, захлопнув за собой дверь.

— Оставь, Христа ради, — взмолился старик.

— Чарку водки мне, дед! — уже орал парень. — Не понимаешь? Ладно, давай так…

Он схватил лапищей старика за лоб и, пригнув, с силой толкнул. Старик вприсядку попятился, больно ткнулся копчиком о кровать, застонал.

— Ирод! Ну что тебе от меня надо?

— Водки, водки хочу! Не понимаешь? — верзила подскочил к деду. — Учить меня вздумал? Христа, значит, надо славить? Ишь ты, умный какой, а я, значит, дурак? Ну пусть тогда он за тебя заступится, — кивнул парень в сторону угла, где висели иконы и горела лампадка, и пнул старика в живот. — На!

Тот вскрикнул и упал на пол. На него посыпались новые пинки и удары.

— Подожди, подожди! — взмолился он. — Есть у меня, я вспомнил!

— Вот так-то лучше! Я тебе память-то быстро настрою на нужный лад, — загоготал верзила. — Ну, где?!

— Вот, возьми, под кроватью стоит. Бери и иди, а то не дойдёшь, — прохрипел старик.

— Ха! Ха! Не дойдёшь!

Парень подошёл к согнувшемуся на полу старику. Еще раз пнув его, он заглянул под кровать и вытащил бутылку зелёного цвета, покрытую густым слоем пыли и паутины. Вытерев её о покрывало, загоготал:

— Доисторическая! А может, палёная? — вслух прочитал на жёлтой крышечке: — «Тамбовский ликёро-водочный завод, 1979 год». И правда доисторическая… Тем лучше!

Он взял со стола кружку и, зубами открыв бутылку, налил до краёв. Залпом всё выпив и сунув конфетку в рот, посмотрел в сторону старика:

— Ты уж извини меня, старче, так получилось. На Овсень  всегда чего-нибудь подают, а ты!.. — он поучительно поднял палец.

— Я тебе предлагал конфеты, ирод, — прохрипел старик, — да и Христа надо в этот день славить…

— Вот и прославили, — гоготнул верзила.

Он вновь налил полную кружку водки, поставив опустевшую бутылку под стол. Закатив глаза, выпил, выхватил из вазы конфету, сунул в рот. Глаза его помутнели. Немного посидев, он направился к двери. С большим трудом тот нашёл ручку. Распахнув дверь настежь и остановившись на пороге, «гость» обернулся к старику, поднял указательный палец вверх, что-то хотел сказать, но лишь затряс головой и мыкнул. Затем побрёл в сторону посёлка.

В жарко натопленную комнату ворвались клубы холодного воздуха. Лёжа на полу, Иван Васильевич видел сквозь распахнутую дверь сияющие звёзды. «Господи, — бормотал старик, с трудом подползая к двери, — не дай окоченеть в собственной избе…» Время от времени отдыхая, он дополз до порога и увидел, как его мучитель, пытаясь удержать равновесие, двигался в сторону поселковых огней, но, не удержавшись, рухнул в сугроб и пополз, крича: «Врёшь! Не одолеешь!», — обращаясь непонятно к кому. Старик, охая, кое-как закрыл наконец входную дверь. «Ну вот, теперь не замерзну, а ему, Господи, прости. Молод он. Не знает Бога, вот и не ведает, что творит. Прости его, Господи!..»

Иван Васильевич дополз до кровати, с усилием стащил матрац и одеяло, кое-как улёгся, укрылся. В окно ярко светили звёзды, старик, постанывая, забывался тяжёлой дремотой.

— Врёшь, не одолеешь! — крича, полз по сугробам верзила.

Он уже не видел огней посёлка. То ли свет отключили, то ли что-то вырубилось в голове. Он всё продолжал и продолжал ползти в темноте. Наконец, совсем обессилев, как смертельно раненный зверь, он метнулся и, потонув в пышном сугробе, перевернулся на спину.

— Вот передохну немного, и тогда уж дальше… Врёшь, не одолеешь… — ещё несколько раз пробормотал он.

Тамбовский альманах № 3 (апрель 2007)

 

Песни зареченских зорь

Красиво родное село. Красиво в любое время года. Зимой — когда над синими от мороза сугробами стелется дым от ночных труб. Весной — когда тёплый дождь молодит листву зарослей плакучей ивы, окаймляющей берега реки Лесной Воронеж. Красиво оно и осенью, когда пал от холодного ветра последний кленовый лист и разноцветную мозаику на земле присыпала кружевная снежная пороша.

Село Заворонежское Староюрьевского района (именуемое в народе Зареченским) образовалось в 1863 году, если можно так выразиться, вынужденным порядком. А случилось это так.

Существующее с 1648 года на восточном берегу реки село Чурюково сгорело: кто-то на краю села высыпал горячую золу, и пламя, раздуваемое порывами северного ветра, испепелило дома сельчан. На сходе жителей было принято решение: переселить треть населения на западный берег реки. Возникает вопрос: почему же не отстроить всё заново, ведь желающих переселяться не было. Все дело в том, что под предлогом пожарной безопасности (дома будут находиться друг от друга на большем расстоянии) стремились расширить усадьбы. Богатые остались на прежнем месте, а беднота с пожитками и скарбом потянулась в низину, на необжитое место, на нераспаханное поле, где преобладали болота да в густых хвойно-лиственных лесах водились дикие звери. Так в 1863 году из села Чурюкова переселилось 180 дворов с населением 1545 человек.

Со временем после землянок отстроили дома-пятистенки. Жили большими семьями до 25 человек. Работали от зари до зари — мужчины в поле, женщины по дому. Спали на полу, расстелив солому, затем ею же отапливались. Занимались ремеслом — как и в любой другой деревне, были свои ремесленники: валяльщики, портные, сапожники, не говоря уже о том, что лапти плели в каждом доме. Если были средства, то к большим церковным праздникам (Троице, Вознесению, Успению и так далее) крестьяне приобретали одежду, в основном для девочек. Порой для заработка матери продавали свои волосы… Коренная жительница села В. Осипова рассказывает, что её мама, чтобы “купить Благословение” (имеется в виду венчальную икону), продала свои волосы за три рубля.

Но время идёт. Земля с годами, как и человек, старится. Полноводная река обмельчала, леса нет и в помине. Однако заросли осокоря и ивы озеленяют село летом.

Летом оживает и жизнь в селе. Наезжают к дедам дети с внуками. Внуки — это уже “городское" поколение. Они выросли в городе. Но корни их здесь, откуда родом предки. Вот и съезжаются они к своим истокам. Вечером на просёлочной дороге, ведущей в клуб, зазвучат вдруг подростковые голоса, раскатится смех от рассказанного кем-то анекдота. А потом вдруг замолкнут, и зазвучит нежданно-негаданно песня: “Поле, русское по-о-ле! Светит луна или падает снег..."

Мелькнёт мысль: “Откуда это у молодёжи?.. Ведь это уже коренные горожане, там они поют другие песни; а здесь вдруг — “Русское поле!” Но тихой летней звёздной ночью просторы малой родины распахивают души настежь. Восстаёт в генах, в крови зов предков: “Все вы родом отсюда, и родина ваша здесь, здесь ваши истоки!” Ведь родина — это не только берёзки и ширь полей — это ещё и люди, которые жили, трудились на этой земле. Отсюда уходили на фронт, и не все вернулись...

На этой малой родине родились и выросли Алексей Ильич Зверев — бывший министр лесного хозяйства РСФСР; Николай Гаврилович Чернышов — бывший председатель облпотребсоюза; Николай Иванович Зверев — воин-интернационалист, два года прослуживший в Афганистане; Александр Иванович Кобин — Герой России, погибший в Чечне.

“Мельчает” с годами село, от 1545 человек, переселившихся в необжитое место, осталось менее трёхсот. Многие дома пустуют, рушатся. Под осень уедут дети и внучата в город. Займётся вечерняя заря над селом, заалеют церковные купола, выгнутым отражением листовой стали бросая багрянец на блёклую траву. И протяжно откуда-то с конца села зазвучит немолодой, надтреснутый голос: "Кругом осталась я одна!" Летит песня в ширь полей, поднимается высоко в небо. Летит песня зоревая, багряная, пытаясь долететь до душ и сердец дорогих людей: “Возвращайтесь на родину, не забывайте её, не забывайте нас”. Летит песня, летит...

 

Встреча

С 15 декабря 1987 года по 15 февраля 1989 года рядовой солдат Советской Армии Николай Иванович Зверев, родом из села Заворонежского, воевал в Афганистане. С тех пор минуло 14 лет. Но и сейчас Николай не любит вспоминать про ту войну. Даже племянники обижаются за то, что мало о ней рассказывает. Вот и при нашей встрече он рассказал немногое: как подорвался на мине, получил контузию, однако просил особенно это не афишировать, сказав, что воевал не он один. А потом, помолчав, добавил:

- Кому была нужна эта война и кому мы, её участники, теперь нужны?

На эти грустные мысли наводит Николая тот факт, что такая мелочь, как оформление договора с электросетью, как льготнику, отнимает столько сил и времени. Посылают неоднократно в различные инстанции. После этих хождений становится как-то неудобно доказывать, что ты воевал, подтверждать то, что уже давно известно.

В связи с этим мне невольно вспоминается рассказ одного американского автора (фамилию точно не помню). Там американец, воевавший во Вьетнаме, с горечью восклицает: “Нам говорили, что мы вернёмся героями, а когда вернулись, то оказалось, что государству мы не нужны....”

Разница между войнами в Афганистане и во Вьетнаме огромная. Не будем здесь вдаваться в эти подробности. Но общий итог - ненужность солдат, вернувшихся с войны.

Конечно, афганцев раз в году у нас вспоминают 15 февраля - в день вывода наших войск. Но об этом всегда помнят родственники солдат. Мать Николая, Зинаида Дмитриевна Зверева, рассказывает, что когда объявили о выводе наших войск из Афганистана, то ждала сына с особенным нетерпением:

-  Ждала я каждый день, каждую минуту, не было мне покоя ни днём, ни ночью, все мысли только о нём. Волнения добавляло то, что от него уже два месяца не было письма. Жду-пожду - нет письма. В то время я работала до­яркой в совхозе. Однажды иду с работы, а навстречу мне старший сын Сергей и так спокойно, как бы между прочим, спрашивает:

-  Ну, что, мам, от Кольки-то нет письма?

-  Ой, давненько, сынок, заждалась. Уж два месяца. Говорят, опять кто-то подорвался на мине. А вдруг он там был?

-  Да нет, мам, что ты. Там всё ровно идет, как по расписанию, о взрывах - всё это болтовня.

-  Ну дай Бог. И хотя в те времена это не приветствовалось, я повернулась в сторону церкви и несколько раз перекрестилась.

-  Ну, пошли к тебе домой, - говорит Сергей, - я от Кольки письмо получил. У тебя оставил. Пишет - жив, здоров, скоро будет.

-  Ой, радость-то какая, Госпо­ди, скоро будет! Ну, пошли быстрей!

Трудно описать волнение Зинаиды Дмитриевны, когда она вместе с сыном Сергеем торопилась домой, чтобы прочитать долгожданное письмо. Она говорила торопливо и сбивчиво, упрекала Сергея за то, что он не сразу сказал о письме. А Сергей оправдывался тем, что боялся её разволновать и просил не плакать, высказывал опасения, что с матерью случится сердечный удар, если Николай приедет.

-  Да я, сынок, уже не плачу совсем, рассказывай дальше, что он ещё пишет?

-  Ну не плачешь - вот и молодец. Тогда вот что скажу тебе: он уже у меня дома на Большаке.

-  Да неужто приехал?! - вскрикнула Зинаида Дмитриевна, но почему не ко мне, - сердце её сжалось от дурного предчувствия.

-  Да не волнуйся ты, мам, всё хорошо, это я, чтобы тебя немного подготовить.

Тем временем они подошли к дому Зинаиды Дмитриевны. Сергей забежал вперёд и широко распахнул перед ней дверь. На пороге показался живой и невредимый её сын Николай...

Мать ткнулась в грудь сына, плечи её задрожали, она тихо заголосила:

- Коленька-а... как же я тебя ждала...

-  Да ладно тебе, мам, - пробасил Николай, - не плачь, жив, здоров. Всё позади.

И действительно, позади была война и всё, что с ней связано, всё позади, кроме воспоминаний о ней и об этой долгожданной встрече, которая произошла 15 февраля в праздник Сретения Господнего. Согласно Библии в этот день произошла встреча Ветхого завета с Новым, тогда старец Симеон принял на руки младенца Христа на сороковой день после рождения. В народе говорят, что в этот день зима с весной встречаются. Какая погода в этот день стоит - такая и весна будет. Дай Бог, чтобы у матери и сына, да и у всех нас весна была ясной и безоблачной.

 

Молчание майских соловьёв

Эссе

1. Смерть рядом

Там, где он лежал, ничего не было. Не было ни звёздного неба над головой, ни земных, еще безлистных берёзок, жалобно посвистывающих дрожащими жгутиками на холодном мартовском ветру. Вот ветер... ветер, пожалуй, был. Для солдата он существовал довольно продолжительное время. Поначалу ветер был слаб и никак не мог справиться с тяжёлыми снарядами, чтобы отнести их подальше от раненого бойца; но потом он то ли окреп, то ли разозлился и с силой понёс их прочь, перенося место боя далеко за пределы слуха бойца. Наконец, он разомкнул веки, в его глаза своими яркими звездами ввалилось небо и он вновь потерял сознание. Для него вновь ничего не существовало. Ничего - кроме войны...

Огонь медленно вырывался из стволов артиллерийских орудий. Снаряды падали где-то недалеко, но не взрывались, а, воткнувшись в снег, поджигали его. Тот загорался неестественным ало-голубым пламенем. С одной стороны, солдата как бы радовал огонь: ведь от него снег обязательно растает и станет намного теплее. С другой, он удивлялся: снег, а горит; такого он еще не видел. Было забавно и жутко одновременно видеть такое зрелище. Страху добавляло еще и то, что сизо-пепельный дым, отрывавшийся от огня, поднимаясь вверх, преобразовывался в облачка, которые на одном уровне от земли застывали, превращаясь в лица погибших друзей: Сереги Петракова, Сашки Василащука, Мишки Ивашкина... Иван Васильевич искал среди товарищей себя. Искал, но не находил.

2.  Молитва

Баба Дуня, мать Ивана Васильевича, спешно управляясь с делами по дому, то и дело посматривала на постель, где в жару, закутанный в лохмотья, лежал ее внучок Володенька. “А ботиночки-то, присланные Ваней, были бы мальцу в пору, - думала она, но поймала себя на мысли: “Были бы!” Неужели помрет малой?! Господи, да что ж делать-то? - отчаянно вопрошала она. - Тут Ваня написал, что скоро вернётся домой после ранения; отпускают совсем, (видать калека, коли с войны отпускают), а тут Володенька при смерти. Вернётся-упрекнет: сына не уберегла! Сноха с голоду померла, дак не она одна - полсела вымерло, а тут внучка Бог забирает к себе. Господи, - горячо молится баба Дуня, - ну оставь ты его мне, возведи болезного рукою своею к жизни. Господи, ну чем я тебя прогневала? Возьми лучше взамен мою жизнь!” - вытирая платочком катившиеся по щекам слезы, шептала баба Дуня, ласково прикрывая лохмотками пухлое с голоду тело мальца.

Спавший до этого мальчонка лет пяти вновь заметался в жару:

“Мама, плыву, плыву...,” - отрывисто выкрикивал он. Среди множества возникающих в его сознании образов он видел прямо-таки фантастические. То в его сознании мгновенно пролетит баба Яга, да не в ступе, а в самоваре, вместо носа у неё острое лезвие косы; то вдруг ни с того ни с сего перед глазами мужик появится, с виду вроде бы и обыкновенный, но с ушами как у поросёнка. Хрюкнув, похлопает ими себя по щекам - забавно. Но вот короткие видения сменяются более продолжительными. Спускается он с горки по тропочке к родной речке-Вишнёвке, а течет та не как обычно, а сказочно. Волны гуляют по глади не вдоль, а поперёк. Впрочем, Вовка не удивляется, сегодня всё необычно. Что-то должно произойти для него, а что не знает. Подходит Вовка к воде, раздвигает кусты плакучей ивы и видит лодку. Держась за ветки, ступает ногой, осторожно переносит в качающуюся на волнах лодку всю тяжесть тела. И вот уже отталкивается веслом от берега, и несет его необычным течением на противоположный берег. А на том берегу мамка покойная, с ней рядом дружок Павлуха и других людей из села много, умерших от болезней и голода. Страшно! Несёт лодку к ним. Пытается Вовка найти среди мёртвых отца своего Ивана Васильевича, но не находит. Оглянулся назад, а на берегу, с которого отчалил, отец, опершись на костыли, отчаянно руками машет, к себе зовёт.

“Папка, - схватился за весла малец, - сейчас я, сейчас!” Погрузил вёсла в воду, как в кисель крутой. Нет сил грести. Закружилась на месте лодочка. Забурлила вода, образовав воронку. Страшно Вовке, вот - вот втянет. Бросил малец вёсла, вскинул лицо к небу, закричал отчаянно: “Боженька! Я к папке хочу!!!” На небе Спаситель в терновом венце, услышав мальца, взглянул вниз, ударив жезлом о твердь земную, повернул волны вспять. Открыл глаза Вовка, а над ним отец склонился, морщины у глаз разглаживаются, только губы кривятся...

3.  Ничего - кроме войны

Своей торжественной скорбью мемориал возвеличился посреди уютной городской площади, окружённой тенистым парком.Четыре столба – годы войны - вознесли кольцо Славы, увенчав его бронзовым венком.

Этим радостным майским утром, когда солнышко уютно пробивается сквозь легко-бегущие облачка, и весенний игривый ветерок буянит в молодой листве клёнов, окружающих монумент, мы видим, как старый фронтовик, в сопровождении сына поднимается по ступеням, ведущим к Вечному огню. Неожиданно стихают городские шумы, и слышно лишь натужное поскрипывание костылей старого солдата. Вот он берёт букет тюльпанов из рук сына, кладёт его у бронзовой звезды, замирает в молчании. Это для нас на земле мирно течёт жизнь, а для Ивана Васильевича в этот миг ничего вокруг не существует. Ничего – кроме войны, Вот рядом с ним воткнулся снаряд, как тогда не взорвавшись, заалел ярким пламенем в центре бронзовой звезды. От огня отделился серо-пепельный дым, поплыл облачком, обозначив лица на гранитном кольце: Серёги Петракова, Сашки Василащука, Мишки Ивашкина…

«Ну здравствуйте, родные мои, вот и свиделись с вами» - шепчет Иван Васильевич – и уже чуть громче сыну: - Все тут как тогда сынок, помнишь я тебе сказывал?..-то-то помни, как пух с голоду, как мамку хоронил, как меня с фронта ждал. Помни и внукам моим, которых может и не дождусь – расскажи…

И опять на лица друзей насмотреться солдат не может. Застыл в молчании город. Стих ветер, не поют соловьи. Не смеют они прервать молчание солдата, встретившего своих фронтовых друзей

 

А. ИСТОМИН

(внук Ивана Васильевича)

28.04.2004

 

Друг мой, Шарик!

Белесой дымкой, сквозь серые стволы осокорей, на весеннюю землю смотрел апрель. Деревья ещё не занавесили зелёным полотном листвы дороги и переулки села. Зелёная травка только начала прорастать. Проведя чертильными граблями грядки на огороде, мы с дочкой сажали картошку. Я копал, она бросала. Мы сажали довольно долгое время, оставалось посадить последнее, намеченное на сегодня ведро, как внезапно из-за сада выбежал щенок. Подбежав к нам, он заюлил, закрутился вьюном, время от времени он ложился на спину, потом вскакивал и заискивающе виляя лохматым хвостом, то пятился назад, то подбегал к нам. Дочь была в восторге.

-Папа, какой он хорошенький, - щебетала она, гладя его по лохматой, вьющейся шерсти. Я подумал, что Малыш из книги Лингдрена мечтал именно о таком щенке. Он не был породистым, скорее всего это была помесь дворняги с породистой собакой, привезённой дачниками. Небольшой, в бело-серых завитушках длинной шерсти, он доверчиво и радостно, будто встретил старых друзей, смотрел в глаза. Откуда он взялся, не знали даже соседи, у которых он сам себя «привязал», в пустом, раскрытом сарае.

- ... Откуда он взялся? - разводила руками соседка, - ума не приложу, закружил: то калошу унесёт, то клеёнку со стола во дворе стащит и порвёт. Одно беспокойство от него! Но всё равно жалко, подкармливаю...

В день по несколько раз Шарик, - так назвала его дочь,- прибегал к нам. Вдвоём они бегали наперегонки, отбирая друг у друга мяч.

Шарик действительно приносил некоторые неудобства. Я это понял, когда мы досаживали картошку. Если я не успевал засыпать брошенный картофель в ямку, то он хватал её и бегал по всему огороду. Когда же я приловчился быстро засыпать корнеплод землёй, он подбегал и энергично раскапывал его лапами. При этом он, как победитель, гордо бегал по огороду, держа картошку в зубах. Не забывал он для игры прихватить и тапочки, оставленные на пороге. Когда это случалось, мы с женой и дочкой брели по асфальту, внимательно осматривая придорожные полосы травы. Конечно, от всего этого мы с женой всё же испытывали некоторые неудобства, но мы их терпеливо переносили, ведь Шарик был другом нашей дочери, а значит и нашим другом. Однажды мы с Ксюшей сидели на лавочке, она старательно причёсывала куклу, вдруг придвинувшись ко мне ближе и доверчиво заглядывая мне в глаза, она спросила:

-Пап, а правда, что Шарик и наш кот Мурзик умеют разговаривать?

-М... м..., наверное, нет, доча, ты же знаешь, что кот мяукает, а Шарик гавкает.

-Да нет, пап,- дочь перешла на шёпот,- они понимают друг друга?

-Да вряд ли..., - но, увидев, что дочь ждёт от меня определённого ответа, я утвердительно сказал: - нет, не понимают!

Неожиданно для меня Ксения начала возмущаться:

-  Ах, Маша! Ах, обманщица!

Я, не понимая, смотрел на неё. Старшая дочь Маша учится в университете на втором курсе. Недавно она приезжала на выходные, в чем она её обманула?

-Вот ведь какая, а?! - дочь продолжала возмущаться.

-  Так в чем она тебя обманула?

-  Она сказала, что если я буду «мучить» Мурзика, то он скажет об этом Шарику и тот со мной играть не будет. Я прыснул со смеху. Вот ведь Маша, чего придумала! Конечно же, Ксюша кота не мучила. Она играла с ним, и тот давно привык к её выходкам. Он лениво реагировал, когда она учила его ходить на задних лапах - «по человечьи», или разучивала с ним какое-нибудь слово, пытаясь научить его говорить. Но Маша считала, что кот устаёт от таких уроков. Вот и решила сыграть на чувствах сестры.

Когда приятель долго не появлялся, дочь бежала к соседской калитке и звала друга:

-  Шари-и-ик!!!

Тот не заставлял себя уговаривать. Он стрелой вылетал с задней части двора, где в очередной раз терзал полюбившийся ему тапочек, подбегал к дочери, становился на задние лапы, пытаясь ткнуться в лицо. В восторге он вилял лохматым хвостом и преданными глазами смотрел на друга.

- Пап, давай возьмём его к себе, - не раз просила Ксения.

Я был непротив, да и соседям он порядком поднадоел, но для того, чтобы оставить его у себя, надо его посадить на привязь, о чём я и сказал дочери:

-  Он же привык быть на воле: посмотри, как он бегает! - «Шар» нёсся по асфальту, разбрызгивая лужи от недавно прошедшего дождя - если мы его привяжем, то, наверняка, потеряем дружбу. Пусть всё останется как есть.

Наступил жаркий июль. Щенок вырос за эти три месяца. Днём палило солнце, к вечеру, иногда и посеред дня, шёл дождь. Неожиданно Шарик пропал. Его не было несколько дней. Дочь бегала к соседской калитке, звала, но, возвращаясь, печально сообщала нам:

-  Его нигде нет.

-  Да появится, - успокаивали мы её, - бегает где-нибудь.

В один из таких июльских дней, когда палящее солнце затягивали пепельные облака, я поехал в райцентр. Ночью шёл дождь, тропинка, проходящая по затону, была полностью скрыта мокрой травой. Ботинки мои промокли насквозь. За плотиной уходящая вниз дорожка осклизла. Чтобы не упасть, мне приходилось хвататься за здоровенные стебли репейников. Те не оставались в долгу, качнувшись, они сбрасывали на меня крупные, холодные капли вчерашнего дождя. С утра уже парило, моя рубаха намокла и в ботинках хлюпала вода. Ко всем неприятным ощущениям добавилось и то, что от хронического отита у меня болела голова, да и спина «постанывала» от вчерашней колки дров. В таком настроении я добрался до автобусной остановки.

Решив кое-какие дела в районе, я медленно брёл по центральному парку. Вдруг я увидел Шарика. Поначалу я даже подумал, что ошибся - мало ли похожих собак можно встретить. Он лежал на земле, свернувшись клубочком. Я тихо позвал:

-  Шарик, - он поднял морду, обрадованно вскочил, заюлил на месте, потом бросился ко мне.

-  Шар, - ну откуда ты здесь взялся? За десять километров от дома - что, приблудил?- я гладил его лохматую голову. Мысленно я жаловался ему на то, что у меня нещадно болит голова, ноет спина и ботинки мои промокли насквозь, но это всё ничего по сравнению с его внезапным исчезновением. Шар смотрел на меня ласковым всепонимающим взглядом.

Время отсчитывало минуты до отхода автобуса. «Сейчас я договорюсь с водителем и возьму его с собой», - мелькнуло у меня в голове.

-  Шарик, - позвал я его, направляясь быстрым шагом в столовую, чтобы купить дочери беляшей, - сейчас я тебя угощу, ты ведь проголодался. Подожди здесь...

В столовой была небольшая очередь, но когда я вышел из неё с дымящимся в руке беляшом, Шарика уже не было. Наверное, он не понял меня, подумал, что я его бросил. Он ушёл, забрав с собой мою головную боль. Подождав немного и посмотрев на часы, я отправился на остановку.

Дочери о встрече я ничего не сказал, но от соседей узнал, что Шарика они отдали в район, сыну.

-  Пап, - кричит мне в раскрытое окно дочь, - я к Шарику, посмотрю, он наверное уже пришел!

-  Конечно, дочка, посмотри, - я протягиваю ей беляш, - на вот, угости его. Мне тоже очень хотелось, чтобы друг вернулся.

с.Заворонежское

Июль 2008 г.

 

Маманя

(рассказ-быль)

Старушка в пальто, в неизменно надвинутом на лоб шерстяном платке, который завязан по-особому (обязательно прикрывает лоб и изуродованную левую половину лица), дожидается своих детей из далёкого города. Она стоит у калитки, опираясь обеими руками на палку. Единственный её правый глаз почти не видит, и на чужие шаги она никак не реагирует. Сегодня они обязательно приедут, поэтому старушка терпеливо ждёт, отворачиваясь от холодного ноябрьского ветра.

Ещё не рассвело, и с ожиданием приходят воспоминания пятидесятидевятилетней давности, когда так же, как и сегодня, четвёртого ноября, осенний зазимок белым полушалком покрыл землю родного села. Вчерашние комки грязи покрылись от мороза твёрдой корочкой, но всё же они продавливались, когда девятнадцатилетняя девчушка наступала на них, и обдавали её юбку струйками грязи.

При этом нога, обутая в лапоть, погружалась в холодную жижу. Другая нога, как на грех, попадала в дорожные выбоины, проделанные тракторами. Выбоины были глубокими, к тому же в них имелись углубления от шипов, имевшихся на задних колесах трактора. Шёл 1944 год. Резины на колёсах не было, а чтобы трактор не скользил и мог двигаться, на задних колёсах имелись шипы в два ряда.

Конечно, по такой дороге двигаться было очень неудобно, к тому же тусклый фонарь луны то и дело нырял в наплывавшие облачка и был плохим помощником в преодолении препятствий. Но всё же, благодаря молодости и гибкости фигуры, Танюша, останавливаясь, выдерживала равновесие и спешила дальше.

Луна, в очередной раз выглянув из-за облачка, высветила деревенскую церковь. От неожиданности девушка вскрикнула, когда прямо перед ней возникла незнакомка с ребёнком на руках.

-  Таня, - тихо и как-то уж очень подчёркнуто, нараспев произнесла женщина, держа младенца к ней лицом, - возвращайся домой, слышишь меня? И никуда сегодня не ходи...

Луна жёлтым поплавком вновь нырнула в ближайшее облачко, и женщина так же неожиданно, как и появилась, исчезла.

Девушке стало жутко. Развернувшись, не разбирая дороги, она что есть силы побежала домой.

-  Случилось что?! - встретив дочь на пороге, строго спросила Дарья Степановна. - Чего вернулась, спрашиваю?!

-  Ой, мама, ведь сегодня праздник - Казанская!

-  Так что с того, ты только поэтому вернулась?

-  Нет, мама, не только поэтому. Богородица мне встретилась с Христом на руках! Из дому выходить никуда не велела!

-  Ты что, милая, под суд захотела? А ну, марш на работу!

-  Боюсь я, мамонька, шибко...

- Ступай с Богом, не дури! И, повернувшись к дочери спиной, как отрезав, хлопнула дверью.

Работа в колхозе “Путь Ильича” шла полным ходом. Из большущего котла, стоящего на “буржуйке”, вырывались клубы пара. Колхозная повариха тётя Шура подбрасывала хворост в огонь.

Трактор “ХТЗ” в 32 лошадиных силы, соединённый 12-метровым ремнем с молотилкой, оглушительно тарахтел, вращая барабан. Бабы, человек пятнадцать, одетые по погоде в фуфайки и байковые платки, выстроились от стога до молотилки, передавая связанные снопы ржи по цепочке. Стоявшая у молотилки тётя Клава разрезала связку ножом и бросала в барабан. Двое рабочих отгребали сыпавшееся зерно деревянными лопатами. С противоположной стороны двое вилами отбрасывали солому, еще двое отгребали мякину.

Бригадирка Агафья, женщина неласковая, крикнула подошедшей Тане:

- Где тя носит-то, блажная? И, не дождавшись ответа, полезла в рядом стоящий “ЧТЗ”, на ходу обернувшись, крикнула:

-  Плуг давай прицепим!

Девушка послушно подошла к плугу, приподняла прицепную серьгу. Стальная машина, управляемая Агафьей, медленно надвигалась. Подъехав ближе, бригадирка растерялась. Вместо того, чтобы заново выжать муфту сцепления и нажать на тормоз, она нажала на педаль газа. Задние колёса трактора, резко прижав девушку к плугу стальными шипами, которые, безжалостно разорвав живую плоть, пропороли левый бок, сорвали кожу со лба, сломали переносицу, выдавили левый глаз. Время остановилось. Кровь струйками стекала в замёрзшие впадины земли, смешиваясь с подтаявшей грязью.

Трактор заглох, и время вновь пришло в движение. Оцепеневшие на долгие мгновения люди спохватились. Кто-то подбежал к трактору и завёл его. Агафья, как шальная, включив рычаг коробки переменной передачи, подала трактор вперёд. Срывая с себя платки, женщины в спешке перетягивали рваные раны. На лошадях пострадавшую отправили в больницу...

... В палату Дарья Степановна вошла белее полотна. Стиснув зубы, попросила сестёр выйти, одних оставить. И лишь когда закрылась дверь, неслышно опустилась перед дочерью на колени. Лицом осторожно приблизилась к забинтованному телу, мягко накрыв растрёпанными прядями волос кровавые пятна, сочившиеся сквозь бинты. Расслышав сквозь прикрытую дверь обрывок фразы: “... До утра не доживёт...”, - задохнулась от собственной боли. Сотрясаясь телом, еле слышно заскулила:

- Доченька-а-а, суда людского я, дура, побоялась, а суд-то Божий... вот оно как...” - и повалилась без чувств.

Говорят, чудес не бывает. Но на сей раз чудо всё-таки произошло - Таня осталась жива. Четыре месяца пролежала она в больнице, не видя белого света. И вот через 17 недель с того страшного дня Таня вновь увидела ту женщину с младенцем на руках.

- Таня, открой правый глаз, -молвила Она. Он у тебя видит!

Приподняв повязку, девушка действительно увидела свет. От яркости зажмурилась надолго, но, открыв вновь, могла лишь видеть силуэты соседей по палате.

Среди больных поднялся радостный гвалт: “Таня видит!” На шум прибежал лечащий врач, обнял ее от радости:

-  Танечка, родная, ты видишь меня?! - вопрошал он с надеждой.

-  Да, да, конечно, - отвечала она, хотя кроме силуэтов видеть ничего не могла. - Я Вас, Федор Ильич, хорошо очень вижу. Какой Вы молодой, какой красивый...

... Жизнь в селе шла своим чередом. В марте Дарья Степановна забрала дочь из больницы домой. Через год закончилась война. Младшие сёстры Тани вышли замуж, и у них родилась дети. Таня помогала им нянчить ребятишек. Своих она иметь не могла, и всю свою любовь отдала племянникам. Теперь они взрослые самостоятельные люди, и у них выросли свои дети.

Сегодня они обязательно приедут. Это их она дожидается, стоя у своей калитки на холодном ноябрьском ветру.

Наконец, старушка распрямляется, заслышав родные голоса внучат. Те окружают её стайкой, целуют в правую, не прикрытую платком щеку: “Здравствуй, маманя, здравствуй, родная, ну, как ты?..”

(В рассказе отражены реальные события ноября 1944 года.

Имена участников драмы изменены.)

 

Ласковые сны вдовы Акулины Романовны Ермаковой

Документальный рассказ

В канун знаменательного юбилея хотелось бы рассказать и о людях, не достигших в своей жизни высоких должностей, не заслуживших высоких наград и званий. Но именно их скромный повседневный труд и создавал условия для укрепления экономики района. Особенно ярко это проявилось в годы Великой Отечественной войны, когда в сельской местности оставались преимущественно одни женщины. Это они держали на своих плечах колхозно-крестьянское хозяйство, ставили на ноги детей, порой валясь с ног от усталости, стойко переносили тяготы и лишения. Такие люди заслуживают особого поклонения и почитания.

Муж Акулины Романовны, Степан Фёдорович Ермаков, в первые дни войны был призван на фронт. Письма домой приходили редко. А уже месяцев через шесть со дня призыва, как раз под Введение, пришло его последнее письмо, в котором он сообщал, что идут они на Ленинград лесами и только по ночам. Днем идти нельзя - бомбят. Вот и все его фронтовые новости. А через несколько дней пришло сообщение о том, что боец Ермаков Степан Фёдорович пропал без вести.

Так Акулина Романовна в тридцать четыре года стала солдатской вдовой с тремя ребятишками на руках. Старшей дочери Анне к тому времени исполнилось двенадцать лет. Она наравне со взрослыми, как и другие подростки, косила, молотила, выполняла разную работу.

Ранней весной вся семья Ермаковых ходила в поле и, хлюпая мокрыми лаптями по только что оттаявшей на солнце холодной земле, собирала мёрзлую картошку.

Домой возвращались мокрые и усталые, но довольные. Картошку мыли, сушили, потом толкли в ступе. Получалась чёрная “мука”. Из неё пекли блины и лепёшки.

Вообще, весной жилось всё-таки легче. Готовили щи из крапивы, варили выловленные в реке ракушки. По вкусу они отдалённо напоминали рыбу. Опять же хоть какая-то еда.

Во время уборочной дочь Анна работала на веялке. Один подросток сыпал зерно в бункер, двое крутили ручку, четвертый отгребал очищенное зерно, пятый - мякину. Такие же подростки подносили снопы. Вместо носилок использовали два кола.

В конце войны Акулина прослышала от соседей, что в село Спешнево вернулся солдат, который якобы воевал на фронте вместе с её Степаном. Услышав эту волнующую новость, она заспешила в соседнее село. Спешнево находится на границе Тамбовской и Рязанской областей. Найдя избушку солдата, постучала и затаила дыхание. Сердце билось учащённо. Что-то скажет солдат? На стук вышел мужчина лет тридцати шести, без ноги, на костылях. Ровесник моему Степану, подумала Акулина и торопливо поздоровалась.

-  Вот пришла к вам узнать про моего Степана Ермакова, сказывают, вы вместе воевали...

-  Да, да, помню, - отозвался солдат, - заходите в избу.

И неловко развернувшись на одной ноге, распахнул перед ней дверь, зашаркал костылями по полу. Акулина последовала за ним. В избе она перекрестилась на образа и, последовав примеру хозяина, присела на скамью у стола.

-  Многого не расскажу, - начал солдат, - виделись мы с ним всего только три дня. В бою в конце октября он был ранен в голову и взят в плен. Как тогда у нас говорили, попал за колючую проволоку. Одному солдату удалось бежать из плена, и он рассказал, что у Степана в ране на голове завелись черви. Немцы пленных лечить не хотели и его расстреляли. Так что мужа твоего, ты уж прости, давно нет в живых.

Ну, ладно, спасибо тебе, служивый, а прощать мне тебя не за что, ты не виноват.

Уже обернувшись на пороге. Акулина добавила: каждую ночь его вижу во сне, всё не верила в его смерть, теперь вот знать буду...

Домой Акулина вернулась усталая и опустошённая - нет Степана, теперь уж точно... Не раздеваясь, повалилась на кровать. И прежний ласковый сон заключил её в свои объятия. Жив Степан! Идут они по майскому саду. Солнце пробивается сквозь цветущие вишнёвые ветки. Идут они, юные, взявшись за руки, и думают, что вместе всё одолеют. И опять, как в прежних снах, обнимает и целует она Степана. Но забьёт вдруг больно молоточками в висках, запульсируют где-то далеко в сознании строчки песни:

“Вы не пойте, журавли, не кричите,

Вдов солдатских на заре не будите,

Пусть они еще поспят, позарюют,

Пусть во сне своих солдат поцелуют...”

И проснётся от тревоги перед рассветом, затаится, ожидая стука в окно, и, ещё полностью не отойдя от ласкового сна, глаза опять закроет, захочет вернуть его. Но уже рассвет крадётся к окнам и не даст ей увидеть своего Степана до следующей ночи.

А. ИСТОМИН

с. Заворонежское

От редакции: В рассказе отражены реальные события. Акулина Романовна Ермакова, жительница села Заворонежского, умерла в 1991 году. Её дочь Анна Степановна Зверева - пенсионерка, в настоящее время проживает в селе Заворонежском. Ермаков Степан Фёдорович пропал без вести в 1941 году (Книга памяти Тамбовской области, том 8).

 

 

Вне зоны действия… жизни

Светлой памяти моей мамы посвящается

 

Отец

После смерти матери отец остался один, и когда я бываю в райцентре, то обязательно к нему захожу.

Сегодня он болен: простуда. Одет в жилетку, горло закрыто красным шарфом матери. Постарел, осунулся. Я знаю, он сильный человек и никогда не пожалуется, что болен. Да и что простуда по сравнению с другой болью. Для меня отец был и есть “большой кит”, на котором я плавал по реке своего детства. Немного поболтав до отправления рейсового автобуса, я ухожу. Спиной чувствую, как, выйдя на порог, отец смотрит мне вслед. Он будет провожать меня взглядом, пока я не исчезну за поворотом. Я это чувствую, так меня всегда провожала мать. Отойдя на порядочное расстояние, я оборачиваюсь, зная, что он не услышит, шепчу: “Папа, иди, холодно ”, - машу ему на прощание рукой. Он не уходит. Красный шарф матери выбился из-под жилета и развевается на ветру. Шарф красный, кричащий, наверное, он тоже хочет что-то сказать от моей мамы. Я еще раз машу на прощание рукой и, отвернувшись, произношу: “Храни тебя Господь, отец!”.

Приезд на мою родину

В конце августа 1961 года молодые супруги сошли на перрон железнодорожной станции села Староюрьева. Только что окончился проливной дождь, долгое время барабанивший по крыше вагона. Но небо уже заметно просветлело, ветерок подсушивает капли дождя на листве привокзальных деревьев. Однако земля размокла основательно. Идти со своим скарбом молодым просто невозможно. В такой ситуации отца выручил знакомый конюх Иван Зосимович. Он приехал на станцию встречать родственника. Посадив в телегу молодых и погрузив их нехитрые пожитки (матрац, одеяло, посуду и прочее), он подвёз их до центра села; там уж до съёмной квартиры рукой подать.

Династия

Мои родители приехали из села Стрельцы, что находится близ Тамбова. Отец, Владимир Иванович Истомин, закончил физкультурный техникум; мать Раиса Андреевна - кооперативный. По линии отца у меня целая династия учителей. Его отец, мой дед Иван Васильевич, после Великой Отечественной (воевал в разведроте) был директором Стрелецкой семилетней школы; преподавал историю. Его жена, моя бабушка Аня, - учитель начальных классов. Забегая вперёд, скажу, что мой отец проработал учителем Староюрьевской средней школы 47 лет, вышел на пенсию ветераном труда. За совместную жизнь у отца с матерью родилось трое детей: я - старший, дочь Галя и еще сын Юра. Мы с братом не пошли по стезе отца, зато сестра Галя, теперь Галина Владимировна - учитель начальных классов Большедороженской средней общеобразовательной школы - продолжила династию учителей. Считаю, что к этому надо добавить: моя жена, Вера Алексеевна, - тоже учитель Большедороженской средней общеобразовательной школы, преподаёт математику. Сестра жены - Надежда Алексеевна Рогова - учитель математики и физики Скобелевской основной общеобразовательной школы. Так что могу с уверенностью сказать: я окружён династией учителей, и мне есть, у кого поучиться.

Память. Голос матери

Вечереет. Село Стрельцы заволокли летние сумерки. На небе появились бледные очертания звёзд. У маленького домика моей бабушки, под деревом, накрыт стол в честь приезда моих родителей с юга, где они, к моему великому огорчению, отдыхали целый месяц без меня, а я жил у бабушки. Ровно звучит беседа, течёт время, звезды загораются всё ярче. Я устал, меня тянет ко сну. Расположившись на свободной лавке, у стола, я кладу голову на колени матери, она ласково гладит меня по голове. Я счастлив: папа и мама наконец вернулись, я самый любимый ребёнок в семье, так как единственный.

Мне 4 года. Я устал от ожидания этого длиннющего дня и очень хочу спать. Но я борюсь со сном, так как боюсь пропустить что-либо интересное, а главное - потерять ощущение счастья: наконец-то я их дождался, и теперь мы вместе. Глаза слипаются, но я отчётливо слышу голос мамы. Легко, полётно, красиво она поёт о том, что живёт где-то на границе, где полярная мгла. Она поёт о том, что любит бабушку, и там есть такие слова: “Мама, милая мама, как тебя я люблю”. Что касается последнего - это правда: мою бабушку она, конечно, любит, так как она ей тоже мама. Но вот насчёт границы - неправда! Мы живем в Староюрьеве, и никакой границы там нет. Я бы даже сказал им всем об этом, но мама так хорошо поёт, что перебивать её не хочется. И не буду ей мешать, лучше послушаю.

Последнее, что я вспоминаю перед сном, - привезённые мне подарки: пистолет, стреляющий самолетиками; грузовая машина с откидным кузовом; ну, апельсины ещё. Да, чуть не забыл - бананы. Никогда их раньше не видел и не пробовал, сегодня вот первый раз, но вкус их мне не понравился - приторный! Дальше смутно помню, что песню подхватывают родственники, и тут же проваливаюсь в сон. Он по-детски лёгок и приятен.

Время летит стрелой. Оттянул тугую тетиву - короткий свист, и стрела вонзилась в цель; дрожит древко. А тот свист, что от полёта стрелы - жизнь промчавшаяся. 40 лет минуло с той сказочной ночи. Родители вышли на пенсию, давно умерли дедушки и бабушки, да и много других родственников перешло в мир иной. Но ранним декабрьским утром 2007 года не стало мамы, ей было шестьдесят семь.

Сны

Перед тем как зазвонил телефон, мне снилось, что я построил из снега крепость. В моём понятии она незыблема, тверда и неприступна. Но внезапно наступает весна, стены крепости тают на глазах, и от всего сооружения остаётся почерневший от земли ледок, вокруг которого пробивается зелёная трава.

Моей жене, как позже выяснилось, тоже снился сон, но более конкретный: в родительском доме по полу разбросаны кисти красной черёмухи, что растёт во дворе. Мама наводит порядок, она выметает её.

Известие

Захлёбываясь от поступившего сигнала, в половине пятого утра запел “Нокиа”. Мелодия, привычно пройдя через пятую ступень, замолкла. Телефон “тужился”, “пыхтел”, как бы набирая в лёгкие воздух, и вновь продолжал выводить рулады. Я всё ещё лежал, думая, что он замолчит. Я надеялся, что кто-то позвонил ошибочно, но телефон всё звонил.

Жена нажала кнопку приёма...

Встав с кровати, я отодвинул штору. По чернильным ночным облакам неслась полная с красным отливом луна. Она то проваливалась в самую гущу тьмы, исчезала, то вновь выпрыгивала из западни; на секунду, другую она застывала, яростно обливая красным светом собиравшиеся тучи. Перед глазами стояла картина: небо, изрезанное в чёрно-красные лоскуты.

Я знал, что это произойдёт. Мать болела. Иссохшая, серое лицо покрыто мелкой сеткой морщин, она почти не вставала последнюю неделю. Но всё же смерть, как всегда, пришла неожиданно.

Воспоминание.

Недостаточность сердечности

...Августовский вечер 1995 года. Маме - 55 лет, юбилей! Днём приходили её коллеги по работе, поздравляли, подарили палас. В свою очередь, она пригласила их на торжество вечером. Договорились. Только глаза коллег почему-то были опущены, “зашторены”, и даже светившее в окно солнце не могло пробить этот занавес: "Придём, придём" - кивали они...

Вечером, часов в пять, - углом поставлены столы; они застелены белыми скатертями с рисунком красных роз. Ещё не наполнены фужеры и рюмки, пустуют тарелочки вкупе с остальными столовыми приборами. Всё готово. Сварена картошка, которая стынет с каждой минутой ожидания гостей. Мерно тикают на стене часы, стрелка минутная движет часовую за назначенное время. Кроме родных за столом никого. Да их, коллег, и не будет, не стоило себя обманывать. Ещё тогда, утром, когда слова поздравлений были сказаны не от души, а глаза поздравлявших закрыты пеленой вранья, было всё ясно. Но день рождения всё же был! Не помешал и большущий стол с излишней посудой, просто ряды близких были плотнее. Никого лишнего! Вы слышите?! Никого! Бог с ними, так даже лучше!

Двумя днями позже выяснилось: должность экономиста в организации сокращена, и мама окончательно “вышла” на пенсию. Правда, некоторое время спустя эту должность снова ввели, но уже для другого человека. А пока солнце бросало в окно свои вишнёвые августовские лучи, день клонился к вечеру. Пенилось шампанское в фужерах, звучали поздравительные речи родных, из другой комнаты доносилось тихое звучание музыки. И всё-таки ложь оставляет в душе горечь, которая, растворяясь в крови, выпадает осадком в сердце.

Пирамида из кубиков...

Как странно, что она не снится мне долгое время. И всматриваясь в синеющий вечер января, я не вижу её; и в утренних сумерках, когда тихо падает снег, я не вижу её. Лишь память хранит образ мамы. ...Мне пять лет. Мы живём в аварийном доме, что напротив старой почты. Утром мама уходит на работу, и я иду её провожать, недалеко, всего лишь за ворота покосившегося забора. Уже вовсю жужжат стрекозы, и свет солнца набирает силу, окончательно отторгнув день от ночи. На лёгком июньском ветерке, шелестя, переговариваются между собой листья молодых деревьев, посаженных вдоль асфальтной дорожки. Мама целует меня и идёт в сторону КБО. Я делаю над глазами ладошку козырьком и долго смотрю ей вслед. Я слышал, что она работает экономистом в каком-то райсоюзе, но что это такое, я не знаю.

Знаю лишь то, что это такая работа: писать целый день цифры на бумаге и считать на счётах. Я знаю, что из-за этой самой работы её не будет дома до вечера, но ведь к вечеру она обязательно придёт! А я буду ждать её сколько угодно. Я всё ещё смотрю ей вслед. Уже не слышен стук её каблучков. Из под козырька-ладошки мне виден её тонкий силуэт в нейлоновой блузке розового цвета и чёрной юбке, как говорят взрослые, из какого-то модного материала. Она исчезает за поворотом. Яркий летний день для меня становится невыносимо тоскливым. Я возвращаюсь домой и строю пирамиду из кубиков. Я терпеливо жду, к вечеру она обязательно придет!

С недавнего времени

Прошло уже три месяца со дня её смерти. У меня два дня нестерпимое ожидание: хочу позвонить маме. Молниеносно скользит мысль: её нет! Но я так соскучился. Понимаю, что это глупо, и всё же я нажимаю на дисплее клавишу быстрого набора и кнопку вызова - как бы участливый женский голос сообщает мне, что абонент недоступен или находится вне зоны действия... Я сбрасываю набранный мною номер.

В Священном писании сказано: “О умерших да не скорбите” - я и не скорблю, просто я по ней очень соскучился. Ведь память остаётся жить. Помню образ, помню её красивое полётное сопрано, она поёт про свою маму: “Ветер в окна стучится, ночь, метель замела...”

Мелодия звучит у меня в голове, звучит бесконечно, и я перебиваю её чтением тропаря, что поётся по родительским субботам: “Помяни, Господи, яко благ рабы твоея и елико в житии согрешиша прости, никто же бо безгрешен. Токмо Ты могий и, представленныя дати покой”.

Только Он может дать покой умершим. Я верю, что Господь дал ей покой, вселив ее в свои селения вечные.

Сердечная недостаточность

Как там в песне у В. Добрынина сказано? Ах, да: “Не забывайте писать, не забывайте звонить”. Прежде всего это относится к организации, где мама проработала всю жизнь, награждена грамотами Центрсоюза, знаком “Отличник советской торговли”, вышла на пенсию ветераном труда. И уж “тиснуть” траурную рамку в местной газете организация, где она работала, просто обязана. Можно было прислать работника для организации похорон, так сказать, принять участие. Но организация поступила намного мудрее: купила пышный венок-корзинку с траурной лентой: “От всего коллектива” и передала его через соседку.

...Пирамида из кубиков

Ночь провели в родительском доме, с утра сходили на кладбище. Вернувшись, я с дочкой дожидаюсь рейсового автобуса. Чем-то надо заняться, и я строю для дочери (да и для себя тоже) пирамиду из кубиков. Всё так же, как в детстве. День тосклив, мамы нет, наверное, она куда-то вышла. Сердцем я жду её возвращения. Всё так же, как в детстве. Всё так же. Только я знаю, что она уже никогда не придёт...

2008