А.И. Новиков. Записки земского начальника, Санкт-Петербург, 1899
страницы:
1 - 20, 21 - 40, 41 - 60, 61 - 80, 81 - 100, 101 - 120, 121 - 140, 141 - 160, 161 - 180, 181 - 200, 201 - 220, 221 - 240
61
XXII. Подворное владение
В моем 9-м участке Козловского уезда подворного владения ни в одном обществе не было; поэтому познакомиться мне с ним пришлось, частью исправляя обязанности соседа, частью объезжая соседние участки по школьным делам.
Что меня больше всего удивило в этих селениях, это — поля, вовсе не лучше обработанные, чем при общинном землепользовании. Происходит это оттого, что при подворном владении крестьяне резко разделились на богатых, у которых число наличных едоков незначительно в сравнении с числом земельных наделов, и бедных, получивших, наоборот, мало земли, а между тем многосемейных. Первые являются арендаторами участков этих последних, которые, в свою очередь, обратились в батраков богачей. Ясно, что вторых, т.е. бедных, громадное большинство. Другими словами, кулачеству, ростовщической съемке земли подворное владение способствует более чем общинное.
Очевидно, что наделы бедных никогда не удобряются вовсе, т.е. меньше даже, чем при общине. Да и богатые немногим лучше других ведут свое полевое хозяйство, потому что они не избавлены от так называемого хозяйственного передела, о котором я уже раз говорил. Поясню это примером: крестьяне владеют подворно. До недавнего времени крестьянин при подворном владении имел право свой надел продать постороннему лицу. Многие так и делали; крестьянская земля переходила к частным владельцам. Владелец же нескольких таких душ мог требовать отмежевания себе всей купленной земли к одному боку. Вот вам и повод к хозяйственному переделу.
Для перехода с общинного владения на подворное и наобо-
62
рот требуется согласие всех домохозяев. Как же это достигалось при преданности русского мужика общине? Тут даже для меня является загадка, как могло быть велико давление старшины, чтобы приговор вышел хотя бы формально законный.
В одной волости старшина захотел себе, дочерям, друзьям накупить земли подешевле, и вот, в четырех деревнях составляются обманами, подлогами, угрозами и истязаниями приговоры о переходе на подворное владение; часть крестьян переселилась в Томскую губернию, продав свои наделы родственникам и друзьям старшины. С первого же года начались беспорядки: крестьяне оспаривали законность приобретения и убирали у новых владельцев хлеб, чтобы возить к себе. Пошли суды, экзекуции, и грабители восторжествовали. Благодаря стараниям какого-то соседнего землевладельца, врага старшины, один из сделанных им подлогов был обнаружен, и хотя старшина был оправдан (где мужику доказать подлог!), но долго просидел в предварительном заключении и, конечно, потерял место.
Это было тридцать лет назад. Через двадцать лет после того является из Сибири крестьянин; его и братьев его наделы были проданы их опекуном, когда они были малолетними, и вот он является отыскивать свою землю. На вид спокойный, как душевнобольной с id e e fixe , он с радостью принимается однообщественниками; они собирают ему денег, и начинается многолетняя подача прошений земскому начальнику, в съезд, губернатору, прокурору, в окружный суд, судебную палату и в разные присутственные места, даже отношения к делу не имеющие; начинается упорная работа маньяка, имеющего одну мысль, одно вожделение: вернуть свой родной угол. При этом крестьяне опять берутся за самоуправства: пускают свой скот на владельческие выгоны, убирают владельческие луга, поля. Снова суды, наказания. Я знаком со всем этим как по съезду, так и потому, что сам судил, сажал и проч., исполняя обязанности земского начальника. Я старался уговорить крестьян, что их дело не выгорит, что
63
если ошибка и была, то она узаконена временем — не помогало ничего: легче было бы проповедовать о логике в доме умалишенных.
Вот до какого фанатизма может довести мужика любовь к своей земле! Уничтожьте-ка общину после этого!
Не знаю, успокоились ли они теперь навсегда или снова загорится в их сердцах безумное желание вернуть навеки потерянное.
Был я по школьному делу в одной деревне другого участка: мужики жаловались, что у них подворное владение, рассказывали, как они перешли к нему, говорили, что дольше всех сопротивлялся один, но что и того начальство уломало; как уломало — не сказали, только махнули рукой и, кажется, прибавили, что ему грозила бы смерть.
Вот как насаждалось на Руси подворное владение. Слава Богу, и эти времена прошли: теперь это немыслимо: какие ни на есть, но там и сям светятся школки, явилось понятие о праве мужика на защиту закона.
Одним словом, целого общества так не скрутишь. Вот почему и перестали переходить от общинного к подворному владению. Не знаю, есть ли где в министерстве внутренних дед сведения об этих переходах на Руси, но в наших губерниях уже многие годы перемен нет в способе владения землей.
Но и от подворного владения к общинному переходов нет и быть не может, ибо требуется единогласный приговор всех домохозяев. Ясно, что его получить нигде нельзя.
Так как положение крестьян при подворном владении то же, что и в тех обществах, где владеют еще по ревизским душам, то думаю, что ничто бы не препятствовало изменить закон в том смысле, чтобы приговор для возвращения к общине требовался не единогласный, а обыкновенный, т.е. составленный по большинству двух третей. Права крестьян, забравших в свои руки наделы (я говорю, конечно, не о владельцах, купивших наделы — тут делать нечего), были бы
64
только сравнены с правами всех остальных крестьян на Руси. А между тем, как это соответствовало бы духу русского землевладения, сколько оказалось бы случаев восстановления права крестьян, нарушенного ужасными преступлениями!
ХХШ. Крестьянские усадьбы
Говоря об общине, я указал на любовь нашего крестьянина к родному углу. Угол этот с землей, на которой он построен, т.е. усадьбой, это — предмет его главных забот; но дом сгорит, а усадьба останется; усадьба, это — единственная его неотъемлемая собственность. Ни пожар, ни продажа за недоимки, ни разорение в голодный год, ничто не отнимет от него и его наследников дорогой его усадьбы. Ее он лелеет, удобряет, за каждый клочок ее держится.
Возьмите волостные суды; они то и дело заняты делами об усадьбах. Уйдет ли на много лет крестьянин в другие места, променяет ли усадьбу добровольно — никогда вы не гарантированы, что он или дети его не начнут вновь тяжбу об отцовской усадьбе. Тяжбы эти длятся подолгу; дело переходит через все инстанции.
Вылилась в законе эта привязанность мужика к усадьбе в 110 статье местного положения о крестьянах. Эта статья, как мы увидим, противоречит строительному уставу, мешает распланированию селений, но Боже сохрани ее трогать: этим нарушились бы самые близкие для крестьянского сердца интересы, сопряженные с главными интересами — имущественными. Не говоря об усадьбах крестьян пригородных, имеющих иногда на своих усадьбах дорогие постройки, иногда даже заводы и фабрики, заметим, что все наши крестьяне десятками лет возят весь свой навоз на усадебные огороды. Многие кормятся исключительно огородами, занимаясь дорогой культурой табака, конопли и т. под. Усадьбы своей часто не продадут за тысячу
65
рублей. Между тем, я слыхал неоднократно мнение, что 110 статью следует уничтожить в виду ее противоречия со строительным уставом. Но об этом после.
Как и города, села и деревни наши, по большей части, строятся близ речек и ручьев. Как крестьяне дорожат близостью реки, видно из примера ново-александровских крестьян. Растянувшись вдоль всей речки, протекающей через их надел, они вынуждены были открыть новый порядок, т.е. строить дома по другую сторону улицы с огородами, обращенными не к речке, а к полю. При дележах главный вопрос, кому переходить на новый огород. Сплачивают отходящим довольно большие суммы и все-таки идут нехотя. В больших селах эта нелюбовь сглаживается поневоле, так как улиц и переулков образуется много. Говорю это потому, что хочу доказать, как иногда мужику приходится дорожить усадьбой, и как поэтому несправедливы те законы, которые заставляют его эту усадьбу бросать. Увидим мы это в следующем письме.
Как в городах есть главная часть и пригородные слободы, так и в больших селах. Центр села с церковью, училищем, волостным правлением, иногда лавками и базарной площадью окружен усадьбами старинных хозяев, усадьбами дорогими. Столетний навоз, густой ветельник, — все такую усадьбу делает дорогой.
Затем радиусами от центра идут порядки в поле, с плохими постройками, без деревьев. Называют их мужики различно: «Бутырки», «Чибизовка», «Погореловка» и т. п. Тут селятся вновь отделившиеся крестьяне; тут живет крестьянская голь.
Всякий, скопивший немного денег, прежде всего спешит или приобрести себе у переселяющегося в Томск, или выманить у разоряющегося хорошую усадьбу. Построится он после, скотину заведет после, лишь бы была усадьба. И при этом некоторые советуют отменить 110 статью! При этом после пожара строительный устав заставляет это сокровище бросать!
66
Старинные большие села отличаются удивительным беспорядком в распределении усадеб и построек на них. Один дом стоит фасадом на юг, соседний обернулся к северу, третий стоит боком, лицом в какой-то переулок, длиной с этот дом. Теперь новые усадьбы строятся по плану, гнездами в определенное число дворов, с переулками. Но по истечении известного числа лет и тут порядок нарушается. Происходит это от разделов, большею частью самовольных.
Хотят два брата разделиться, усадьба хорошая, уходить ни тому, ни другому не хочется — и вот у них происходит так называемый самовольный раздел: сперва строят два дома под одну крышу, затем эти дома раздвигаются, усадьба делится пополам и становится маломерною у каждого.
Что считать разделом самовольным? Есть ли для него давность? Вот вам новый источник для злоупотреблений. Доложит старшина устно или письменно, что разделились самовольно (иногда 20 лет назад) — и пошли гонения на мужиков: и постройки-то ломают, и с усадьбы-то сгоняют. А то умолчит старшина или писарь, в качестве делопроизводителя суда, о самовольности раздела — и считают и административное начальство, и суд крестьян разделившимися законно. Нет, давно пора смотреть на разделы, как на зло неизбежное, и только заботиться об их регулировании.
Поставьте, например, условием возведения двух домов на одной усадьбе, чтобы оба были крыты вместе с дворами железом: поверьте, многие согласятся, лишь бы не трогали их с места. Надо и закону считаться с фактами, а любовь мужика к усадьбе - факт неоспоримый.
67
XXIV. Распланирование селений
Закон поручил земству следить за правильностью возведения крестьянских построек и за составлением планов поселков. Если крестьяне желают распланировать поселок, то составляют приговор единогласный.
По-видимому, единогласного приговора добиться трудно, но ведь бывавшие на сходах знают, что все приговоры как будто единогласные! Делается это так: является начальник, в данном случае член управы, и предлагает составить приговор. Большинство согласно — дело хорошее, да и последствий его не знают. Меньшинство же, если оно и есть, не знает, что требуется единогласие, а потому, видя, что большинство согласно, молчит и подписывает. Думаю, что если бы объяснить им, что один голос помешает исполнению дела, то такой голос нашелся бы. Вот почему и тут единогласного приговора добиться не трудно.
Хорошо знают закон и следят за счетом голосов крестьяне, когда вопрос задевает их за живое, например, при переделах. Тут их не проведешь.
Итак, приговор написан. Приезжает земский землемер, составляет план.
Большею частью при выделах новых дворов план соблюдается; затем, при новых переделах, опять усадьбы, как мы уже видели, начинают дробиться, переулки застраиваются, и село распланированное принимает хаотический вид. Главное же горе с усадьбами, когда произойдет большой пожар. Тут мы сталкиваемся с противоречием 110 статьи местного положения о крестьянах с законами строительного устава. 110 статья устанавливает наследственное пользование крестьянской усадьбой и тем самым ее неотчуждаемость. Строительный устав предъявляет после пожара свои требования, противоре-
68
чащие 110 статье. Если заведующий этим делом старшина даст погорельцу селиться на прежнем месте, то нарушит строительный устав; если поселить по плану, то крестьянин должен лишиться усадьбы, т. е. нарушена будет 110 статья. Положим, сенатское разъяснение гласит, что если дом сгорит, то строить его нужно по плану, а крестьянин может не согласиться на новую усадьбу и сохранить старую. Но это решение хорошо на бумаге; выходит, что Иван, сидя на усадьбе Петра, будет владеть усадьбой, на которой поселился Семен, иногда в версте расстояния. Очевидная несообразность. Это я говорю не в осуждение закона, а констатируя факт. Мы видели, что 110 статья необходима, очевидно, и строительный устав должен быть соблюден, но и комбинировать эти два требования, как указывает сенат, невозможно. Закон неудовлетворителен, но и исправить его нельзя, не сделав послаблений в самом законе.
Тут-то и является широкий простор для произвола начальства. Хорошо, когда у этого начальства побуждения хорошие: жалость к крестьянину и желание по возможности принести пользу и обществу, предотвращая опасность от дальнейших пожаров. Горе, когда дело решается суммой взятки.
Я не знаю ни одного случая, чтобы поступлено было согласно сенатского разъяснения, т.е., чтобы крестьянин переселился по плану, сохранив старую усадьбу. Обыкновенно или строятся на старой усадьбе, или же по плану, причем и усадьбу берут новую, чаще же на старой усадьбе. Действительно, очень тяжело бывает крестьянину, у которого сгорел дом, еще переноситься на новое место. Бросить насиженную, удобренную усадьбу, быть вынужденным переносить часто оставшиеся постройки: ригу, амбар, иногда каменный или кизяковый, для него худшее несчастие, чем пожар. Рука не поднимается его разорять окончательно, и вот мы основываемся на 110 статье. По-моему, следовало бы сделать послабление в строительном уставе и в таких случаях разрешать ему строиться на старом месте, вменив, например, в обязанность строить дом, крытый железом.
69
Очень в этих случаях нравится крестьянам разрешение двум-трем беднякам переселиться на окраины с платой в их пользу с остальных. В этом должно бы заключаться другое послабление строительного устава, о котором я говорил. Сгорело 20 домов: по уставу надо перерезать 20 усадеб, и будет 20 недовольных. Разрешите 16 из них сохранить свои усадьбы, удовлетворив четырех остальных по соглашению, лишь бы были должные интервалы между новыми постройками, - и будет 20 довольных.
Когда закон неумолимо строг к людям неповинным, то у исполнителей его является желание его смягчить — закон не исполняется, произвол в ту и в другую сторону усиливается.
К числу таких законов принадлежит наш строительный устав.
XXV. Сельские пожары
Распланирование селений — главная профилактическая мера от крестьянского бича — пожара. Кроме неудобств, который оно влечет за собой и о которых я уже говорил, — неудобств, причиняющих тому же погорельцу еще больший ущерб, чем сам пожар, я позволю себе усомниться в самой действительности этой меры в пожарном отношении. Слышал в нашем земстве, будто в распланированных селениях меньше горят, чем в нераспланированных, но эта статистика, мне кажется, требует еще проверки многолетней. Знаю, по крайней мере, несколько случаев больших пожаров в селах, где по одному порядку огонь вырывал массу домов. В нынешнем году еще в Козловском уезде таким образом погорело 199 дворов. Действительно, что может сделать прогал в несколько сажен, когда огонь, идущий по ветру, заиграет в этом царстве соломы?
Другая предупредительная мера от пожаров, это — посадка
70
деревьев. О ней так много говорят и пишут, что даже скучно стало слушать и читать. У нас крестьянское дерево одно (я не говорю про леса), это — ветла. Действительно, она имеет массу преимуществ: 1) посадить ее ничего не стоит: обрубил кол, толстый или тонкий, и воткнул в землю, и пошла расти; 2) растет она чрезвычайно быстро, и 3) это вечное дерево, потому что стоить срубить ее под корень, и от пенька пойдет несколько стволов, которые через 15 лет обратятся в толстые деревья.
Подъезжайте к селу Новому Сеславину, увидите — лес лесом стоит; всякая усадьба кругом обсажена, да и посредине чуть не роща. Подъезжайте к Спасскому — ни одного деревца не увидите. А то в Чурюкове половина обсажена, половина голая. Дело в том, что наша степь очень капризна по отношению к растительности. Где место пониже, там все растет великолепно, где повыше, — вовсе не растет. Лучше всего растет не у рек, а в котловинах, где вода долго стоит.
Неужели же так мало знают мужика наши выколачиватели мужицкой лени, чтобы предположить, что он настолько сам себе враг? Неужели мужик не понимает, что с ветельником он богат: и строительный материал есть, и топливо, и мелкий лес для хозяйственных принадлежностей? Неужели он, почти не знающий сна в летнюю страду, поленится осенью воткнуть несколько кольев? Нет. Где лес растет, там он и есть, и пожаров там меньше. Где не растет — делать нечего.
Что еще рекомендуется от пожаров? Да, огнеупорные постройки. Тут тоже беда: кизяковые дома сыры, да и для кизяков нужна подходящая глина. Крыши глинобитные тяжелы для легкого сруба, да и непрочны. Кабы было возможно, и этого бы не упустили.
Остается пожарная труба, бочки. Может быть, есть в уезде 10 — 20 сел больших, который могут содержать пожарный инструмент, но в большинстве случаев это дело волостное. Держат этот инструмент по приказанию начальства. Но
71
кто живал в деревнях, видел пожары сельские, тот знает, что вся деятельность этой трубы заключается в поливании головешек после пожара. Как опереточные жандармы, в этой мужицкой трагедии труба всегда опаздывает. Происходит это не от неудовлетворительности команды: дайте хоть петербургскую команду и та опоздает; в ветер сельский пожар захватывает все то, чему гореть суждено, в какие-нибудь 10 — 15 минут. Ну, где тут поспеть за 3, за 5, а то и за 12 верст? Загорелось в городе — через три дома уже все спокойны, моментально собирается толпа, готовая работать. Загорелось в селе — все село бросается вытаскивать свой скарб, так как все чувствуют, что могут сгореть: солома загорится и по ветру, и против ветра.
Говорят про обучение народа работе на пожарах. Да на чем, кому обучать? Уж не учителю ли, как писали? Да хоть разученый петербургский пожарный бросится прежде спасать свое имущество. Не остановите вы панику. А паника во время пожара происходит от того, что везде солома: соломой крыты избы, дворы, погреба; солома кругом постройки, между постройками. Издали иногда не разберешь: деревня это или ометы соломы. Ну, что тут сделает волостная труба?
Труба, деревья, распланирование, это — все паллиативы; опять наша вечная привычка ограничиваться полумерами. Написали закон о трубах, о деревьях и успокоились, что приняли меры против пожаров, но огонь не спит, и по-прежнему горит русская деревня. Какое-то земство продает кровельное железо в рассрочку; воспользовался этим десяток богатых мужиков, которые и без того покрыли бы дома железом, и стучит телеграф об успешной борьбе с пожарами такого-то земства.
Но где же средство пособить горю? Тут, признаюсь читателю, я буду говорить не авторитетно; я не финансист, не политикоэконом. Тем не менее, не могу не высказать, что думаю.
Кровельное железо у нас стоить 3 рубля пуд. В Германии пуд его стоит 1 рубль. На крестьянскую 8-аршинную избу его идет 10 пудов, т. е. у нас на 30 рублей, а в Германии
72
на 10 рублей. Будет железо и у нас рубль пуд, поверьте, сами мужики стали бы крыть железом сперва дома, потом амбары и дворы, и, глядь, в десяток, другой лет Россия стала бы не соломенной, а железной, и разрешился бы пожарный вопрос.
Но как сделать, чтобы железо стоило рубль? Откровенно говорю — не знаю; может быть, усилить техническое образование на Урале, да не через час по ложке, а широким штрихом. Может быть, уничтожить пошлину и удешевить провоз. Может быть, привлечь иностранные капиталы, если нет своих. Не компетенции земского начальника это дело. Знаю одно: железо у нас есть, руки есть, голова не хуже немецкой, а в Германии железо втрое дешевле, чем у нас. Очевидно, у Германии есть что-то еще, чего у нас нет. Чего — не знаю. Я не финансист.
А до тех пор Россия будет гореть, а мужик бояться строиться, ибо на огонь не напасешься.
XXVI. Волость
Оказывается, очень нелегко расположить мои письма в таком порядке, чтобы не было видимых скачков. Начав с сельского схода и его обязанностей, я незаметно дошел до сельских пожаров, ничего общего, по-видимому, со сходом неимеющих.
Продолжаю и перехожу к более крупной единице — волости. Село единица, которая создалась естественно — это собрание людей, имеющих общую землю. Село величина постоянная. Нельзя перечислить крестьянина из села в село без его согласия. Каково было село двадцать лет назад, таково более или менее и теперь, разве если захочет громадное село разделиться на две части.
Другое дело волости: это искусственно созданный агломерат сел и деревень. Закон может установить большие и маленькие волости, сословные и всесословные. Переведите одно
73
село из волости в волость и ни на чем особенно важном это не отразится; будут ходить мужики в другое волостное правление; вот и вся разница.
Поэтому естественно обсудить вопросы, какая волость удобнее, большая или маленькая, при какой волости будет житься лучше, сословной или всесословной.
Старшина, писарь, судьи, старосты работают столько же на землевладельцев волости, сколько на крестьян. Волостное правление нужно одинаково и тем и другим. Написать условие, взыскать долг с мужиков, вызвать рабочего, составить акт о потраве нужно и землевладельцу, и мужику. По этому поводу вспоминается мне случай: приходит староста, недурной, умоляет уволить от службы. Я ему говорю, что ведь деревушка небольшая, а жалованье 30 рублей, пригодится, от хозяйства же своего он не оторван. Тогда он говорит, что завален делом и именно тогда, когда идет работа, завален делом местной помещицы. Не слушается рабочий, плохо пашет мужик, хочется составить акт — давай сюда старосту. А как старосте не идти?
Тоже бывает, очевидно, и со старшиной, с писарем и судьями. А между тем все эти лица жалованье получают от крестьян — явная несправедливость. Таким образом, обязанность содержать низшую полицейскую и судебную власти лежит на мужике.
Очевидно, что это дело государственное; служа всем сословиям, они и жалованье должны бы получать из всесословной кассы, т.е. из казны. Да если бы этот расход сделать обязательным для земства, и то было бы лучше. Ведь все равно и теперь он лежит на земле и тогда лежал бы на земле, только более равномерно распределенный.
У нас же казна главным образом заботится о том, чтобы бюджет слишком не разрастался, земство думает о том же, и потому на крестьянское сословие взваливают расоды непосильные. Но, в сущности, не все ли равно, из каких сумм расход будет производиться, раз он уже про-
74
изводится? А мы все валим на землю, которой уже не под силу нести это бремя, да еще на землю крестьянскую.
Это принесло бы и другую выгоду: более равномерное распределение жалованья, а то теперь скромного старшину мужики могут совсем обездолить, а старшина грозный может добиться не заслуженных и не нужных жалований и наград в ущерб волости. Ведь назначает же съезд жалованье судьям.
Эта несправедливость по отношению к крестьянам, обязанным нести расходы за всю волость, и породила мысль о всесословной волости. Много я о ней читал, много обдумывал, но никогда не мог представить себе, что из этого бы вышло. Мне кажется, что защитники ее ошибаются.
Воображаю себе всесословную волость. На волостной сход кроме сотни крестьян явилось бы еще пять-шесть лиц других сословий. Во-первых, я сомневаюсь, чтобы они всегда имели влияние на сход. Да если бы и имели это влияние, то всегда ли бы это влияние было полезно для крестьян и бескорыстно? Думаю, что нет.
Сход у нас дик, неразвит; мало поможет, если к нему присоединить несколько людей образованных или, скорее, полуобразованных, или они явятся не авторитетными, или эксплуататорами. Поднять уровень всего схода — дело другое. Недостаток людей сильно ощущается и в уездных земствах; где уже там думать о более мелкой земской единице или о всесословной волости?
Далее — кто из не-крестьян пойдет в старшины? Жалованье в 300—400 рублей не привлечет никого. А кто и пойдет, у того будут свои не бескорыстные цели. Наконец, какие будут отношения помещика-старшины к начальству? Все это приводит меня к убеждению, что пока состава волостного схода и волостного начальства изменять нельзя. Несправедливость же, заключающаяся в том, что на одних крестьянах лежит обязанность содержать волостное начальство, могла бы быть устранена так, как я выше сказал.
75
Перейду к другому вопросу. Как должны распределяться волости, т.е. должны ли они быть большие или маленькие?
Тут мы имеем дело с новым предрассудком: принято считать, что для крестьян маленькая волость более обременительна. Заметно стремление соединять волости. Если взглянуть только на сумму волостных расходов, то действительно заметим, что расход на душу больше при маленькой волости. Старшина получает сравнительно больше, писарь тоже, ставка волостных лошадей сравнительно дороже. Не та картина получится, если мы одновременно возьмем и волостные и сельские расходы; при маленькой волости все сконцентрировано в волости: писарь один или с помощником, ставки только при правлении. В больших же волостях при меньшем волостном расходе мы видим лишние расходы в бюджетах отдельных селений: приходится держать сельских писарей, сельские ставки. Я делал эти подсчеты и убедился, что расход одинаков.
Теперь, если мы примем во внимание, сколько времени и трат вызывают поездки в волость крестьян на суды, за паспортами, для написания условий и т. д., то убедимся, что крестьянам выгоднее иметь маленькую волость.
Это стремление крестьян существует везде, но ему не дается хода. По-видимому, впрочем, большая волость и удобнее, так как надзор легче для земского начальника, да и хороших старшину и судей легче избрать. На деле же выходит наоборот: в маленькой волости старшины скромнее; в большой — старшина очень часто превращается в волостного властелина. Старшины грабители, о которых я говорил в своем месте, главным образом являются в больших волостях. Да это и понятно: старшина богаче, дальше от мужика; мужик это чувствует и начинает еще больше его бояться; чувствует это и старшина и естественно начинает злоупотреблять своим положением.
Мне кажется, что нужно бы дать больше свободы крестьянским обществам перечисляться из одной волости в другую и делить свои большие волости на две поменьше. Теперь тре-
76
буется для перечисления деревни к другой волости не только приемный приговор новой волости, но и отпускной приговор старой. Выходит, что деревня могла бы ходить, в правление, отстоящее от неё в двух верстах, а не ходит; потому что ее держит старая волость с правлением в 10 верстах. Сход же не отпускает большею частью под влиянием старшины, которому уменьшение волости невыгодно.
То же препятствие со стороны старшины встречается и при желании волости разделиться на две части. А между тем в смысле удобства крестьян и в смысле большей сдержанности старшин, маленькие волости лучше.
XXVII. Волостной сход
Волостной сход состоит из выборных по одному человеку на десять дворов. Такие выборные у нас называются волостными стариками. Вся их обязанность, по закону, состоит в том, чтобы являться на волостные сходы — больше ничего.
Между тем, поступив в земские начальники, я часто при разговорах с крестьянами стал слышать слово «судейские». Оказалось, что в некоторых селах волостные выборные играют роль судей, мужики же их таковыми признают. Если водка и подкуп играют большую роль в судах волостных, официальных и подконтрольных, то можно себе представить, что происходит на этих разборах судейских.
Очень много дел разбирается так: дела о побоях, об оскорблениях, семейные распри, даже маленькие кражи. Суд этот можно бы вполне назвать судом патриархальным, основанным на обычае и внутреннем убеждении, без малейшей тени писанного закона, если бы главную роль не играла водка. Каждое решение, каждая мировая сделка закрепляется возлияниями, причем, конечно, львиную долю получают старики с их председателем старостой.
77
Замечу при этом, что ни один крестьянин никогда не приносил на этот суд формальной жалобы: все убеждены, что так и быть должно; когда начнешь замечать выборным или старосте, что они допускают такое безобразие, то слышишь самый откровенный ответ, что не ходить же из каждой безделицы на суд или что пили по Божию — с виноватого.
В крошечных деревнях роль этих судей часто исполняется сходом. Случалось, что староста сейчас собирает сход, который и разбирает дело. Разбор сопровождается обычными угощениями.
Выборы в волостные старики служат прологом важной крестьянской драмы — выбора старшины. В волости всегда два - три интригана, желающих попасть в старшины; они заранее начинают ухаживать за мироедами, от которых зависит, в большинстве случаев решение схода. Когда наступает день выборов стариков на сельском сходе, спереди по обыкновению становятся эти мироеды и начинают выкрикивать имена друг друга; остальной сход, т.е. смирные, безгласные мужики молчат, но, во всяком случае, не протестуют; ведь и они признают превосходство над собой мироедов, — превосходство, основанное на выдающихся ораторских способностях и на знании общественного дела. Таким образом, в волостные выборные попадают самые нежелательные элементы, которые из своей среды изберут и старшину нежелательного.
Другой способ избрания волостных бывает, когда бразды правления держит уже ловкий и энергичный старшина. Он на бумажке выписывает имена своих друзей и, явившись на выборы, начинает выкрикивать их или велит выкрикивать их одному из своих клевретов. Друзья его кричат: «хорош», сход молчит или тоже кричит: «хорош». Проходят в этом scrutin de liste все старшинины сторонники — обеспечил себе старшина избрание на новое трехлетие, а друзья его разные льготы и вообще поддержку старшины.
Так как закон, определив число выборных в обществе, не указывает, как их выбирать, то я на последних
78
произведенных мною выборах употребил однажды новый способ избрания. Явившись на сход, я предлагал выбрать стариков не всему сходу, а, разбив сход на группы в десять домохозяев по порядку их жительства, приказывал каждой группе выбрать по одному. Таким образом, обошлось без криков, и были устранены мироеды, вперед подготовленные
людьми, искавшими счастья попасть в старшины. Затем список избранных читался всему сходу и утверждался им. На одном сходе мне потом один самый отчаянный мироед заметил, что Бог знает, кто пролез в выборные. Думаю, что это и были лучшие люди села.
Так как никто не станет отрицать, что выборы, как они производятся теперь, дают на волостной сход самые нежелательные элементы, то замена существующего scrutin de liste только что описанным мною scrutin d ' arrondissement , будучи узаконена, несомненно, повела бы к улучшению выборных, что в свою очередь часто закрыло бы доступ в старшины тем грозным мироедам, которые теперь разоряют народ.
Перехожу к деятельности волостных сходов. Вопросов, разрешаемых волостным сходом, очень немного: выборы старшины, назначение жалованья старшине и писарям, выборы кандидата в гласные, содержание правления и ставок, а кое-где еще вопрос о волостной школе и о пособии безземельным старикам, сиротам.
Последнее, т.е. вопросы о школах и благотворительности поднимаются в редких волостях, так как волостная школа неудобна по величине волости, а потому отживает свой век; про помощь же от волости нуждающимся безземельным я слышал только один раз. Таким образом, на волостном сходе обсуждается только дело волостного управления.
Я где-то уже упоминал о том, что не следовало сходам предоставлять назначение жалованья старшине и писарю. Вредно как неумеренное увеличение его, так и произвольное его уменьшение. Почему не определить жалованье старшине и пи-
79
сарям законом? На 2000 наличных мужских душ в волости можно бы назначить, положим, 240 руб. старшине и 300 писарю; на 3000 душ— 300 и 360 и т. д., при этом и награды должны бы быть запрещены. Это устраняло бы как излишнюю зависимость слабого старшины от схода, так и разорение волости в пользу старшины-мироеда. Ведь делается же это для судей?
Другой закон, по-моему, необходимый, был бы запрещающий старшине или писарю содержать волостную ставку; это ведет не к удешевлению, а к излишней дороговизне ее содержания. С другой же стороны, старшине при этом естественно сокращать свои выезды по волости. Знаю случай в соседнем уезде, где старшина, содержащий ставку, поднял непомерно цену на неё, а всякое слово мужика на сходе против этого злоупотребления подавляется арестом, а раз повлекло даже за собой наказание розгами.
Сельский сход собирается по закону старостой, волостной же — старшиной, но не иначе, как с разрешения каждый раз земского начальника, на рассмотрение коего представляется и список дел, подлежащих обсуждению на этом сходе. Для чего это — я не знаю. Ведь все равно приговор должен придти рано или поздно к земскому и быть им одобрен.
Перейду теперь к самому животрепещущему вопросу для земского начальника и для крестьян — к выбору старшины.
X III. Выборы волостного старшины
Мы видели, какую громадную роль в крестьянской жизни играет старшина. Поэтому вопрос о его выборе заслуживает большого внимания со стороны законодательства. Между тем, что мы видим? Закон говорит, что волостной сход выбирает кандидатов в старшины, причем один из них утверждается земским начальником в звании старшины, а
80
другой — кандидата. Больше ничего. Как избирает, не сказано. Этот простор для действий земского начальника, по-моему, часто губителен для крестьян.
Рассмотрим это подробнее и из жизни выведем свои заключения.
В предыдущей статье мы видели, что волостные выборные уже так подготовлены, что успех старшины или желающего им быть почти обеспечен. Приходит день выборов; на волостной сход является земский начальник и, пользуясь неясностью закона, может производить выборы как хочет.
Желающие как можно менее насиловать волю схода, объявляют закрытую баллотировку шарами. Если при этом крестьянам сказана речь о значении их ответственности перед другими, их избравшими, и о том, как грешно будет, ради личных выгод или угощений, руководствоваться своими симпатиями, а не пользой волости, то иногда и подкупленные старики кладут шары по совести. Это правильные выборы, увы, встречающиеся далеко не всегда.
Другая система выбора — баллотировка, шарами в открытую. Садится земский начальник за стол, берет две тарелки и шары и предлагает мужикам, вызывая их по списку, говорить ему, куда класть шар, направо или налево. Очевидно, страх перед старшиной заставляет всех говорить «направо», и старшина оказывается выбранным.
Когда же земский начальник не убежден в успех своего кандидата и при таком способе баллотировки, то он просто предлагает выбрать старшину на голос, как старосту на сельском сходе. «Что, старики, старого, что-ль, желаете?» И кричат некоторые «не надо», да их голоса заглушаются криками «старого» друзей старшины, и старшина, возбудивши
справедливую ненависть целой волости, оказывается выбранным.
Иногда при баллотировке в закрытую выбирают пять - шесть кандидатов, а земский начальник утверждает не получившего наибольшее число, а наоборот, шестого. Если бы даже земский начальник и счел нужным объяснить это в сво-