А.И. Новиков. Записки земского начальника, Санкт-Петербург, 1899
страницы:
1 - 20, 21 - 40, 41 - 60, 61 - 80, 81 - 100, 101 - 120, 121 - 140, 141 - 160, 161 - 180, 181 - 200, 201 - 220, 221 - 240
21
прячет добытые деньги себе отдельно. В этих случаях прежде всего старшие пытаются остановить негодяя жалобой по начальству. Но что может начальство в этом случае? Как оно исправит мота? Оштрафовать его? Штраф ляжет на семью же. Арестовать? Через два дня он начнет то же. Высечь? Это только озлобит его. Пьяницу, мота, потерявшего силу воли, наказаньем не исправишь. Тут есть пробел в законе. Но что закон в этих случаях может сделать, это — ослабить зависимость остальных членов семьи от негодяя. А этого закона нет. Исправить же его — дело доброго священника или частного лица, но не начальства. Оно бессильно.
Какой же тут выход? Очевидное отделить мота, а то он разорит не только себя, но и других братьев. Лучше ему погибнуть одному, чем всем.
Другая причина раздела бывает, если одному брату невыгодно жить с другим. Например, у одного брата один сын, т. е. две души земли, а у другого, положим, пять дочерей при одной душе. Очевидно, первому приходится работать на детей второго. Первому невыгодно: он отделяется. Заставьте их жить вместе,— выйдет, что первый работать не будет и никак вы его работать не заставите. Побьется многосемейный брат с поддержкою начальства, да и сам придет просить: уж разведите лучше.
Возьмем третий, самый обыкновенный случай. Пошел между двумя братьями раздор, чаще всего из-за баб, иногда даже из-за пустяков. Жизнь становится адскою: дети дерутся, бабы ругаются и тоже дерутся, мужики из-за всего ссорятся, а выпьют, опять-таки дерутся. Нет страшнее вражды, как между семейными, не ладящими между собой и принужденными жить вместе. Да поставьте себя на их место: одна семиаршинная изба, все общее, и половина семьи враждует с другой; каждый тащит себе, об общем хозяйстве не заботятся, руки отваливаются от работы, это разорение. Худшее, чем при разделе, это растление нравов, вечное насилие, могущее дойти до убийства.
22
Помню, — это было в начале моей службы, — двух братьев Зудиных из деревни Кошелевки и двух братьев Землянских из деревни Варваринки. У них шел разлад. Сколько раз они, несчастные, ко мне ходили, то те, то другие, валялись в ногах: я был как скала. Убежденный, что дележка вредна, я не давал своей всесильной санкции: мучайтесь, мол, хороший будет пример для других! Они, хотя в одной избе уже жили врозь, пекли хлеб отдельно, у каждого был свой горшок, дом с коровой принадлежал одному, а рига с
лошадью другому. Живя все-таки вместе, они мучились и мучили друг друга, и Бог весть до чего бы дошло, если бы я не опомнился по настоянию, кажется, старшины, и не перестал их неволить: ой, как опасно иногда опрометчивое решение, а многие ли стараются вникнуть в глубь дела? «Позвольте, ваше благородие, разделиться». «Нет, вам незачем, живите вместе». «Да позвольте, ради Бога, драка, нелады». «Я сказал вам, так вон отсюда». Последнее говорится грозно, мужики убегают, а дома ругань, драка, у жен слезы, у детей крик. Нет! Не административным делом должно быть дело о разделе! Но об этом после.
Последний случай раздела, когда старик или старуха богатые, имея двух, трех, четырех сыновей, решаются их разделить при жизни. Заготовляют сообща две, три, четыре усадьбы, строят избы, всем в несколько лет обзаводятся и отделяют детей по одному, себе оставив частичку на помин. Меня это сначала удивляло: уж очень в разрез идет с басней о старике, убеждающем жить вместе и доказывающем вред раздела ломаньем прутиков. Но пришлось понять и мужика, делящего сыновей при жизни. Он понял, что его богатый дом держится его палкой, что когда его палки не станет, то дети разойдутся не добром, а после растлевающих ссор и разорительных тяжб. Он их делит при жизни и, может быть, прав.
После я буду говорить о разделе, как он у нас производится по закону, теперь же говорил о нем не с точки зрения закона, а как простой наблюдатель.
23
Тут, как и прежде, и после скажу: жизнь крестьянская сложна, ее надо понять, не вставлять ее нужно в искусственные, несвойственные ей рамки, а, в крайнем случае, изучив, законом регулировать, направлять; не ломать ее по-своему, а незаметно стараться привести ее к желаемым результатам. Не коверкать надо мужика, а воспитывать.
IX. Община
Редкий вопрос на Руси возбуждал столько споров, как община; редкий вопрос решался так безапелляционно — быть общине или не быть? — середины ведь нет. Очевидно, веские основания имеют противники ее, не менее веские доводы приводят ее защитники.
Община особая, своеобразная, исторически сложившаяся у нас форма землевладения, дорогая защитникам нашей самобытности, а по своему социальному оттенку симпатичная и западным прогрессистам. С другой стороны, община для многих является синонимом поглощения личного права землепользования правом на землю общества, правом неразумного большинства; общинное владение влечет за собою неизбежно, по-видимому, полный застой в хозяйственной культуре: ни травостояния, ни хорошего выгона, ни правильного унаваживания — никакого улучшения община не допускает.
Оставить общину — значит, по-видимому, обречь крестьянские поля на вечное бесплодие; уничтожить общину — значит развить пролетариат. Но пролетариат на Западе имеет выход: фабрики, заводы, копи. У нас вряд ли при нашем отсутствии капитала и духа предприимчивости разовьется промышленность, по крайней мере пропорционально росту населения и движению вперед в этом отношении Запада. Если разовьется, то в будущем, настолько отдаленном, что предвидеть нельзя. Да и желателен ли даже и такой пролетариат? Правда, при общем
24
обеднении крестьянского населения, и с землей крестьянин часто голодает, другими словами, и при земле он пролетарий; но кто знает, как болит о земле русская душа, тот оценит и это преимущество нашего пролетария перед западным. Свой дом, на своей земле — это идеал благополучия для всякого русского безземельного человека. Чиновник лелеет мечту под старость купить именьице и жить в нем на пенсию; подрядчик, лавочник, накопив 5 — 6 тысяч, покупает участочек земли и бросает работы; безземельный крестьянин только и мечтает набрать 2 — 3 сотни и, сняв усадьбу, выстроить себе угол под старость.
Эта страсть русского к земле и объясняет отсутствие предприятий промышленных, отсутствие хороших мастеровых. Чем бы русский ни занимался, но угол свой, хотя бы с забитыми окнами, хотя бы покосившийся, он стремится сохранить.
Желательно ли при таком характере народа обезземеление массы людей, неизбежное при уничтожении общины? Чья рука поднимется содействовать потере крестьянином того, что ему дороже всего — своего дома, своей земли? Помню слова одного мудрого нашего помещика: «зло общины вижу, пользы ее не вижу, но общину уничтожить никогда бы не решился».
Какой же выход? Неужели окончательное истощение той самой земли, о которой мы радеем? Обратимся для сравнения к земле частных владельцев. Какова тут культура? Улучшается ли она? К сожалению, приходится убедиться в противном. Благоустроенных имений мало, земля в большинстве случаев тоже истощается. Недостаток капитала у одних, развития у других, энергии и любви к делу у третьих, эксплуататорские наклонности четвертых, наконец, изменчивость взглядов нашего правительства на политико-экономическую жизнь,— все это вредить хозяйству нашему. Нет слов, земля крестьянская обрабатывается еще хуже; но вряд ли и с точки зрения врагов общины стоит производить эту капитальную ломку, для пользы если не сомнительной, то во всяком случае небольшой.
25
Думаю даже, что эта ломка могла бы не пройти гладко, как другие, к которым мы привыкли. Право на землю так глубоко сидит в нашем мужике, что он нелегко может от него отказаться. Это убеждение мужика видно еще в легкости, с которой совершаются у них переделы. Даже те, которым передел невыгоден, дают на него согласие. Редкий случай видимого бескорыстия нашего мужика! Значит, уж очень глубоко убежден он, что земля не его, а мирская.
Не хочу, впрочем, верить, что положение безвыходное. Улучшится культура и у нас, как частновладельческая, так и крестьянская. Частновладельческая улучшится, когда, с одной стороны, возвысится образование землевладельцев, дворян, купцов, всех владеющих землей, когда университетов будет не 7, а 37, сельскохозяйственных институтов не 2, а 22, когда будет сеть средних и низших сельскохозяйственных школ; с другой, когда установится твердый взгляд на отношение государства к земледелию.
Так и на крестьянской земле при общине земледелие стоит низко потому, что низко стоит все развитие народа, потому, что решает большинство неразумное. Сделайте его разумным, стройте школы народные, школы сельскохозяйственные, сделайте народ способным хоть читать сельскохозяйственную литературу, к которой он питает отвращение, и вы увидите, что при общине хозяйство может идти не хуже, чем при владении подворном. Взгляните на Финляндию. Неужели климат наш хуже? Неужели земля черноземная менее плодородна? Неужели наш народ глупее? Сравните школу там и школу здесь, поля финляндские и поля русские и увидите, что не в общине вред.
26
X. Начальники крестьян
Начальство крестьянское, как и всякое начальство, делится на две категории: низшее, вышедшее из своей среды, и высшее — из высшей среды. Своих маленьких начальников много: староста, старшина, сотский, урядник, волостной писарь. Больших начальников тоже много: земский начальник, становой, исправник, предводитель и т. д. Кроме того, всякий человек, носящий кокарду, тем самым делается начальником крестьянина, т.е. считает себя вправе его посылать, ругать, совершенно безнаказанно, причем и мужик признает за всякой кокардой это право, причем сила кокарды такова, что начальниками являются для них и все железнодорожные служащие, до дорожного мастера включительно, лишь бы у них была кокарда!
Взгляд на мужика, как на подчиненного, который обязан исполнять всевозможные приказания, и убеждение самого мужика, что он действительно обязан исполнять эти приказания, создают те ненормальные отношения, которые существуют между крестьянами и их начальниками. Отсюда происходит масса превышений власти, из коих одно на тысячу всплывает наружу. Это и есть главная причина, почему крестьянин не верит в закон; для него закон есть приказание начальника. «Вы все можете», говорит вам мужик, когда вы ему толкуете про закон. Большинству же начальников приятно сознавать, что он все может; такие не разуверяют мужика в этом, а наоборот, поддерживают эту иллюзию. Отсюда происходят выражения вроде следующего: «Я тебя в Сибирь упеку», — и мужик верит, что упекут его в Сибирь.
Неуверенность мужика в том, что закон будет исполнен, и убеждение, что начальство все может, является источ-
27
ником многих бед. Избегают не противозакония, а гнева начальства, стремятся не закон исполнить, а угодить начальнику. Что хуже всего, это то, что начальник, преступая закон, не сознает, что он действует преступно, а наоборот, убежден, что закон плох и что его нравственная обязанность исправить его. Является путаница, которая и мужика может сбить с панталыку. Как мужику не быть недовольному, когда он видит, что в соседнем уезде, участке или даже волости порядки другие, чем у него, тогда как царь закон издал один для всех.
Отсюда, т.е. от веры во всемогущество начальства, является у мужика страсть к кляузничеству, любовь к тяжбам. Всегда он надеется упросить, уговорить начальника. «Авось мое дело выгорит», думает он, даже если он чувствует себя неправым.
Два разряда начальства особенно близко касаются крестьянства, это, во-первых, прямые начальники его: староста, старшина, земский начальник, и, во-вторых — полиция, т.е. сотский, урядник, становой, исправник. Близко они его касаются потому, что имеют обширный полномочия его сажать под арест, а это, само собою разумеется, не может не вселять в мужика страха. Полиция может сажать мужика или для предупреждения бегства подозреваемого, или во избежание могущего произойти несчастия, например, для пьяного. Фактически же редкого человека полиция не может посадить, если захочет, и все выйдет как будто законно. Если присоединить к этому домашние расправы, которыми полиция прославилась, то понятно, почему для мужика полиция грозна.
Еще большее значение имеет для народа его ближайшее административное начальство: 64 и 86 статьи общего положения, 61 статья положения о земских начальниках дают старосте, старшине, земскому начальнику безусловное право сажать кого угодно, и притом всегда законно. Говоря об отдельных должностных лицах администрации, я это докажу подробно.
Такая зависимость от начальства, к сожалению, грозит
28
в особенности не плохому крестьянину, который привык к холодной, а хорошему, который ее боится и потому должен молчать, какие бы злоупотребления начальства ни видел. Охота рисковать арестом. Он вынужден добиваться не правды, не пользы общества или волости, а благорасположения начальства, опираться не на закон, а на фантазию и произвол начальника.
Вот корень всевозможных злоупотреблений.
Может быть, наружно и лучше сохраняется порядок, может быть, благодаря этому, у ловкого и опытного начальника ревизии сойдут глаже, жалоб будет меньше, но желательно ли это в смысле воспитания народа? В произволе старосты, старшины, земского начальника надо искать причину усиления власти кулаков и безнаказанности их, сокрытия виновных и привлечения к ответственности невинных, любви к тяжбам и проч.
Закон должен бы был быть неумолим для власть имеющих; тогда и в мужике воспиталось бы уважение к закону. «Если сам земский начальник не может отступить от закона, то нам подавно», подумали бы они. У нас наоборот: начальство все может, и всегда право по закону; мужик, если не угодил начальству — всегда виноват.
XI. Сельский староста
Ближайший начальник крестьянина — сельский староста, избирают его не выборные люди, как старшину, а все крестьяне, составляющие сельский сход. Он — односельчанин избирающих, живет с ними, одного с ними кругозора. Естественно поэтому, что он, стоя между высшим начальством и крестьянами, стоит более на их стороне: весьма редко всплывает наружу какое-нибудь неустройство сельское через старосту. Большинство старост даже считают себя подчиненными схода. «Общество приказало», «так Миру угодно»— обычные в их устах фразы.
29
Никто не мог бы так влиять на все сельские дела, как староста, если бы он был на стороне начальства: у него вся родня тут же, он все знает, все видит. Способных на активное начальствование поэтому сход не избирает, а избирает любого, преимущественно из многосемейных.
Некоторые старосты считают свою службу чуть не за наказание и откупаются водкой, только бы их оставили в покое; другие, наоборот, домогаются этого места, потому что все-таки делаются начальниками, и даже подносят водки после выборов. В некоторых деревнях выбирают недоимщиков, чтобы жалованьем их покрыть недоимку.
Жалованье платят старостам самое ничтожное: от 10 до 30 рублей в год. Поэтому старосты вознаграждают себя тем, что при всяком удобном и неудобном случае заставляют себя угощать. Обращаются со старостой запанибрата, и если он вздумает ругаться, то ему отвечают тем же, и он не особенно оскорбляется этим.
Между тем закон дает ему большие полномочия. По 64 статье общего положения староста может штрафовать до 1 рубля и сажать под арест до 2 дней за маловажные проступки. Что такое маловажный проступок? Очевидно, все может быть подведено под этот термин. Громко говорил мужик, говорил подбоченясь, да, наконец, и если не к чему
придраться, то всегда можно вызвать нетерпеливое замечание и посадить за грубость. Фактически старосты этим правом почти никогда не пользуются. Статистика записей дает другой ответ: книги постановлений старост испещрены постановлениями об арестах. Происходит это так: хочет земский начальник, а иногда и старшина или становой пристав посадить мужика — и приказывает старосте. Тот и сажает: и легче, и законнее, так как (странно сказать) власть земского сажать меньше власти старосты: земский может посадить только за неисполнение его законных требований, а не за маловажные проступки. Тут придраться уже труднее.
Бывает, впрочем, что и староста посадит сам, это слу-
30
чается в очень больших селах, где староста не так близок к населению и где его роль уже иная, чем мною описанная; такой староста скорее напоминает старшину и отношения его к народу другие, но таких очень немного. Бывает, наконец, что и обыкновенный староста вдруг рассвирепеет или спьяну, или захочет власть проявить, или уж очень сердит на кого по личным делам — тогда и он способен посадить, но это опять случай редкий.
Про другое наказание, которое староста и старшина имеют право накладывать — про штрафы, я ни разу ни в практике ни моей, ни в съезде не слыхал. Думаю даже, что большинство старост, а может быть и старшин не знает, что это право за ними есть. Отчего это происходит — не знаю. Может быть, от глубокого убеждения, что народ наш так беден, что штрафовать его грех.
Кроме права администратора сажать людей в холодную, у старосты есть еще другие права: староста является еще казначеем общества и хранителем печати. Для собирания податей существует сборщик, а по 58 статье общего положения о крестьянах, мирскими суммами, т.е. различными арендными статьями, от лишней неподеленной земли, от кабаков и проч., заведует староста. Это большая ошибка; тут-то и являются всевозможные растраты, угощения, пропивания сходом общественных сумм. Заведывание арендными статьями и наблюдение за расходованием их должны бы лежать на волостном правлении,
хранение же сумм предоставлено сборщику, причем деньги в больших обществах должны бы сдаваться в банк по мере накопления более 2 — 3-х сот рублей. Староста не в силах противиться сходу, сборщик же, получив при старшине деньги, с записью их, конечно, в книгу, являлся бы простым хранителем их, а не распорядителем, как староста.
Староста учитывается обществом, но кто знает, что такое этот учет, тот увидит, что это небольшая гарантия: все делается на словах; если же при этом начальство, то пропивание денег скроют, или, умолчав про источники дохода, или,
31
если нельзя, то выдумав траты на разные мосты, общественных быков и т. п.
Вообще, староста в деле заведывания общественными суммами является простым исполнителем воли общества, а не начальником; доведи он о пропивании денег схода до сведения начальства — ему житья не дадут.
Староста имеет особую печать. Сделана она для неграмотных, для замены подписи. В действительности же ее прикладывают и грамотные старосты. Бланков он не имеет, а по-
тому эта накопченная печать превращает старостину бумажонку из простой грамотки в официальную бумагу; так пишутся аттестаты на крестьянских кляч с выдуманными годами, пишутся удостоверения о бедности профессиональным нищим, свидетельства о пожарах, бывших несколько лет назад. За все это берутся шкалики водки, а то и гривенники. Думаю, что ущерба не будет, если печать у старосты отнять совсем, или, по крайней мере, дать ему ящик в правлении, в котором бы он хранил печать и документы сельские, и ключ которого был бы у него. Меньше было бы злоупотреблений.
Вообще, староста — начальство в большинстве случаев для мужика не страшное; злоупотребления его мелкие; ни большой пользы, ни большого вреда от него нет. Никогда не слыхал от мужиков, чтобы староста их разорил.
XII. Волостной старшина
В противность старосте, обычно мало влияющему на жизнь крестьянина, волостной старшина в большинстве случаев играет в волости главную роль. Если старшина хорош, то волость в порядке; подати собираются исправно, мужики арендных статей не пропивают, волостные судьи опасаются пьянствовать и брать взятки, волостное правление похоже на при-
32
сутственное место, мужики могут добиться правды. Но зато горе им при старшине-пьянице и взяточнике: тогда силу забирает кабатчик и кулак, — приятели старшины, подати взыскивают или отсрочивают не по состоятельности крестьянина, а за угощения и поднесения, все распускается, всякий — будь то писарь, судья, староста, попечитель, сборщик — тащит что хочет, злоупотреблений не перечтешь. При этом еще хуже, если старшина опытный и умеет скрывать концы.
Происходит это от отношений старшины как к крестьянам, так и к земскому начальнику.
Власть старшины очень велика: помимо права арестовать крестьян, от старшины большею частью зависит дать то или другое направление всякому крестьянскому делу. Впрочем, в 86 ст. общего положения, уполномочивающей старшину сажать крестьянина в холодную, есть маленькая разница от 64 ст., дающей это право старосте: старшина может арестовать мужика за маловажные полицейские проступки, но сути это не изменяет: старшина всегда может посадить, кого хочет. Правом сажания он пользуется, чувствуя меньшую зависимость от крестьян, чем староста. Происходит это от того, что он избирается не всеми крестьянами, а выборными по одному от десяти дворов; ловкий же старшина всегда устроит так, что выборными явятся свои люди. Поэтому старшины не сменяются, подобно старостам, каждое трехлетие, а наоборот, служат иногда по 20 лет.
Меньше завися от крестьян, он их сажает часто за самые, по-видимому, удивительные проступки: ушел плотник, работающий поденно у помещика, скосить свою рожь — садись под арест на двое суток; не платит мужик долга кабатчику — садись. Эти примеры взяты с натуры.
Недостаточно близкий к мужикам, чтобы их бояться, старшина и не так далек от них, чтобы не знать всю их подноготную. Поэтому он является ближайшим советником земского начальника. Земский начальник большинство жалоб не судебных разбирает словесно при старшине. К кому же,
33
как не к старшине, обратиться за разъяснениями? Тут дело старшины придать любому делу ту или другую окраску: про Ивана он скажет, что сидел в тюрьме, а про Петра скроет; затем Семен известный кляузник, Никита буян, все соседи его боятся; одним словом, всегда можно незаметно расположить земского начальника в пользу той или другой стороны. Я говорю, конечно, не про дела судебные и административные, а про те многочисленные жалобы, обращения за советом, просьбы, которые приходится принимать земскому, не давая им официального хода. Тут-то, если мужик лишнее сказал, — а говорят они почти всегда лишнее, — он слышит грозное: «молчи, вон отсюда», а затем, если не замолчал, очутится в холодной, не разобрав хорошенько за что. Не бывает этого, если земский очень терпелив (а терпение нужно громадное), или если старшина справедлив, что довольно-таки редко.
Как после этого крестьянам не бояться старшины? И действительно, власть его, влияние его громадны. На сходе что хочет, то и делает: захочет прибавки жалованья, награды — получит единогласно; заведет гурт овец хоть в тысячу голов и будет пасти на крестьянских полях; затратит на общественную постройку 200 руб., заявит 500— и сход утвердит 500.
Шкаликами да гривенниками такой старшина не будет собирать. Угостить себя хорошо он позволить не всем, а только богатым — кабатчикам, кулакам, мироедам. Наживает крупными суммами, как я выше сказал. А то вот: вдруг собирает подати свирепо, мужики начинают продавать землю, и соберет ее по дешевой цене брат того же старшины иногда душ до 100 — 150. И капитал приобретет, и от начальства спасибо. Донести все боятся, а донесут — так у ловкого старшины ничего не докажут, сами виноваты останутся. Кое-где можно такого кляузника и под волостной суд подвести, да 19 ударами проучить, чем и отобьет охоту жаловаться.
Бывают старшины честные, смирные, Бога боящиеся и людей стыдящиеся. Но влияние их небольшое. Такой редко про-
34
служит более трех лет; интриговать он не умеет, а к выборам найдутся ловкие люди, которые и партию себе вином составят и старого старшину провалят, да большею частью такие и сами отказываются от дальнейшей службы; на них ведь жалоб больше бывает, чем на прежде описанных, да и начальство не особенно любит: не подтянуть у них народ, на сходах шумят, подати собираются вяло,— то того, то другого бедняка пожалеют.
Между этими двумя крайностями есть целый ряд старшин различных свойств, есть старшины пьяницы, старшины взяточники, старшины вялые, глупые, изредка старшины-молодцы и вместе с тем честные.
К концу моей службы у меня в участке собрались старшинами люди достойные. Не могу не помянуть их добрым словом. Увы, года не прошло, и трех из них уже нет.
Есть еще важное дело, порученное старшине, которое ставит в его зависимость не только крестьян, но и землевладельцев волости. Это приведение в исполнение решений волостного суда. От правления, т.е. от старшины, зависит признать те или другие вещи крестьянина необходимыми. Один и тот же старшина может описать у вдовы последнего ягненка, а сравнительно богатому крестьянину рассрочить исполнение решения хоть на года. Жаловаться тому, кто имеет получить с крестьянина по суду, почти никогда не удается, да и дело можно тянуть сколько угодно. Наоборот, захочет бедный жаловаться, что продают чуть не последнее — всегда окажется неправ, да и жизнь ему сделают такую, что и сам отдаст все. Угодил старшине кабатчик, близок к земскому начальнику помещик и скоро взыщется присужденное им с бедняка. Не в ладах кредитор со старшиной — не получить годами своего и с зажиточного.
Не в осуждение я говорю это земскому начальнику, да и зачастую и старшине. Так уже род человеческий создан, что близкому нам человеку многое готовы простить и ох! как строги к немилому.
35
ХШ. Власть земского начальника
Ошибется читатель, ожидающий встретить в моих записках разбор статей закона, статистические данные, цифры, которым принято придавать такой вес. Нет, отдельные
статьи не так важны: важен дух закона и то, как этот закон отражается на жизни. Статистика наука серьезная, но слишком сыр, необработан материал статистический, попадающий в руки ученых и собранный в громадном большинстве случаев волостным писарем. Цифры не всегда имеют абсолютное значение. Неужели число уголовных преследований равно числу проступков? Неужели число обвинительных или оправдательных приговоров, хоть бы в рабочем вопросе, доказывает необходимость особого законодательства о рабочих?
Очень возможно, что мои записки от этого многим покажутся голословными, но лучше это, чем жонглированье цифрами. Знаю, как цифры собираются писарями, знаю (чего греха таить!), как их сам выставлял в отчетах своих, и потому ими обманывать не хочу. Да к тому же, какой статистический материал у земского начальника?
Все это мне приходит на ум, потому что я замечаю громадную разницу между законом и жизнью, отчетностью и действительностью.
Возьмем земского начальника: по закону он поставлен в весьма, по-видимому, тесные рамки. Сельские сходы составляют приговоры, будучи собраны своими старостами, пишут их наемные писаря; земский же начальник, если находит приговор незаконным или вредным, представляет его в съезд к отмене — вот закон. Без земского начальника не пишется ни один серьезный приговор — вот действительность.
По закону староста, старшина, судья увольняются беспри-
36
страстным коллегиальным учреждением — съездом, фактически он зависит всецело от земского начальника.
Поэтому-то я и предпочитаю говорить не о законе, а о действительности. В действительности власть земского начальника в своем участке громадна. Рассмотрим его отношения сначала к крестьянам и сельским должностным лицам, а затем к съезду и губернатору.
61 статья Положения о земских начальниках редактирована лучше, чем соответствующие статьи Общ. Пол. о крест., касающиеся старосты и старшины. Штрафовать и сажать под арест земский может только за неисполнение законных его требований; но так как, с одной стороны, эта статья толкуется и самими земскими начальниками, и начальством их всегда расширительно, с другой — земский всегда может приказать старосте или старшине посадить не по своим, а по их постановлениям, — то в действительности каждый мужик всегда и за все может быть посажен или оштрафован.
Староста или старшина по 62 статье тоже вполне в руках земского: арестовать, оштрафовать и уволить их он может, когда и за что захочет. Я говорю — уволить, хотя увольнение по закону зависит от съезда, потому что всякий знает, что съезд в своем административном заседании, состоящий главным образом из земских начальников, никогда не позволит себе не утвердить такого представления своего товарища. Желая быть полновластным у себя, очевидно, каждый исполнит желание соседа, даже если съезд недружный. Покажите иному земскому начальнику, что он не всесилен по отношению к своему старшине — да он выйдет в отставку; ведь так служить нельзя.
Говоря о сходах, мне придется указать и на то, что ни один приговор не будет написан, если того не пожелает земский начальник, занимающийся своим участком. Исключениями являются земские начальники, предоставляющие крестьянам писать приговоры, как они хотят, и сохраняющие за собой лишь законное право контроля. Заставить сход написать
37
приговор нельзя. Запретить всегда можно. Сколько грехов такого рода и у меня на совести - грехов, которых не откроет ни одна ревизия.
Другой способ воздействия на крестьян, находящийся в руках земского, это — суд: ясно, что волостные судьи, зависящие всецело от земского начальника, всегда исполнят его приказания. Я всегда уговаривал судей судить по совести, за собой же оставлял только право разъяснять кое-что, конечно, не в заседаниях; но увидав, как судьи стали держаться этих разъяснений, пришлось и от них удерживаться. Но что хуже всего, это то, что судьи делали это против своих убеждений. А судьи были честные, т.е. не брали взяток и не опивали сторон. Приведу пример из своей практики. Когда устраивается крестьянская свадьба, то отец жениха угощает отца невесты: пьют, едят на его счет; если свадьба почему-либо расстроилась со стороны невесты, то обыкновенно отец жениха ищет с отца невесты свои убытки, т.е. что пропоил и что прокормил. Я объяснял судьям, что по таким искам присуждать не следует, потому что оценить их трудно и потому, что если я кого пригласил по делу обедать, то не могу же я с него искать стоимости этого обеда, когда дело разошлось. Так и делали. В этих исках отказывали. Не прошло месяца после моей отставки — узнаю, что такого рода дела решаются по-старому.
Спрашиваю: кто решал дела — суд или я? не громадна ли власть земского начальника? Я думал, что разъяснил, что судьи убедились. Вовсе нет, они действовали из-под палки.
А судьи были отличные.
Перейду к отношениям земского начальника к съезду, предводителю и губернатору. Мы видели, что административный съезд, состоящий из земских начальников, не пойдет против товарища. Оговариваюсь: споры бывают, и даже часто. Часто не проходят представления земского начальника, но это столько в вопросах академических, принципиальных: имеет право такой-то на землю или нет? и тому подобных. В
38
вопросах же о лицах, о начальниках, в тех вопросах, от которых зависит полновластие земского — в этих вопросах съезды почти всегда утверждают представления земских начальников.
То же и о судебных заседаниях. В общих гражданских вопросах решают по обстоятельствам дела; но если земский (имеющий почему-то право заседать при разборе дел волостных судов своего участка) скажет: «о, я этого знаю, это негодяй, суду можно поверить», то невольно у других возникает мысль: «ему должно быть ближе известно», и решение утверждается.
Думаю, все-таки, что лучше в этом отношении козловского съезда нет, благодаря прежним традициям и тридцатилетнему руководительству в уезде одного и того же лица, выше всего ставившего право и исполнение закона.
О предводителе и его ревизиях земских начальников говорить нечего. Он дворянин местный, и они дворяне местные, его же избирающие. Ревизий нигде почти предводительских и не бывает, а если и бывает, то в форме дружеских бесед. Предводитель — защитник земских начальников, а не контролер их.
Остается губернатор. Иногда губернатор считает, что власть земского начальника и должна быть такою, какою мы ее видим—тогда и говорить нечего. Но если губернатор и захотел бы убавить произвол, то это ему трудно; причин тому много: самому ревизовать подробно некогда, другие чиновники, например члены губернских присутствий, тоже завалены работой. Ревизия губернаторская всегда поневоле бумажная, а бумага всегда чиста, если письмоводитель хорош. Опросами, следствиями боятся почему-то уронить престиж земского начальника, хотя думаю, что это бы его только подняло. Наконец, и пожелал бы сменить кого, закон так сузил круг лиц, могущих быть земскими начальниками, что страшно, можно попасть из огня, да в полымя.
Из этого всего видно, что земскому начальнику ничто не мешает быть в полном смысле полновластным и почти
39
бесконтрольным начальником. Статью эту я мог бы озаглавить иначе: «земский начальник в своем участке — все».
XIV. Сельский сход
Сельские сходы, в зависимости от числа домохозяев, бывают весьма различны: есть сходы, состоящие из 4 и из 4000 человек. Поэтому трудно подвести их под одну характеристику.
Сход в 1000 или более человек прямо не в состоянии относиться мало-мальски внимательно к некоторого рода делам. Таковы дела о назначении и учете опекунов, дела о семейных разделах. Как решать правильно дело о разделе семьи, которой большинство членов сход не знает? Да к тому же к каждому сходу накопляется целая кипа таких дел; очевидно, что сход решает их с плеча, не вникая в дело по существу. Но и все остальные дела, затрагивающие их интересы, например, о переделах земли, о постройке школ, решаются тоже с большим трудом вследствие многолюдства схода и горячности споров тысячной толпы. Хотя закон председательство возлагает на старосту, но обыкновенно на таких сходах присутствует старшина, а то и земский начальник. Вести такой сход очень трудно: нужно иметь много такта, авторитета и вместе с тем громкий голос.
Много предлагается способов к уменьшению числа лиц, решающих дела на сходе, но всякая такая мера поведет или к злоупотреблениям, или к подозрению в злоупотреблениях, со стороны тех, которые на сходе участвовать не будут. На сходе, безусловно, должны участвовать все домохозяева при обсуждении дел, касающихся интересов всего общества. Дела же об Иване, Петре, Семене не должны решаться сходом: он их не знает. Вернусь к этому вопросу в одном из следующих писем.
40
Другое свойство огромного схода, которое часто может возбудить сомнение в его способности к самоуправлению, это — его стадность. Сплошь и рядом приходилось видеть, что сход единогласно отвергает предложение, а на следующий раз единогласно же принимает то же предложение. Переменили мнение несколько коноводов, а может быть и один - переменяет мнение и сход. Но если, с одной стороны, мы вспомним, что почти такое же влияние может иметь один авторитетный голос в собрании дворянском, земском, с другой — постараемся не забывать, какое умственное развитие этого схода — мы убедимся, что эта стадность весьма естественна и что она пройдет, когда уровень образования поднимется.
Другую картину мы видим на малолюдном сходе в 10—20 человек. В такой деревне, что ни праздник, что ни дождливый день — все сход. Вышел староста, крикнул, и сход готов. Всякое мелочное дело разбирается до тонкостей, шума нет, но зато есть другой недостаток: все вопросы решаются на основании личных отношений. Любят Ивана — ему многое разрешится, что не будет позволено Петру, который чем-либо раздражил общество; Петру этому все припомнится, чуть не за всю его жизнь. Поэтому решение личных дел и у такого схода следовало бы отнять, оставив только дела, касающиеся прав всех домохозяев.
Наиболее уравновешенным можно считать средний сход, состоящий из 300 — 400 домохозяев. Тут можно более или менее сохранить порядок, сход знает отдельных домохозяев достаточно, чтобы разбирать дела их, и вместе с тем не настолько близок к каждому из них, чтобы действовать всегда пристрастно. Но так как законодательство для всех должно быть одно и то же, то, очевидно, ограничения, о которых я говорил, должны распространяться и на эти сходы.
Теперь упомяну о зле, присущем всякому сходу: это — общественные попойки. Если земский начальник будет постоянно за этим следить и если сумеет добиться выбора хо-