Новиково

Эта книга написана бывшим камердинером императрицы Александры Федоровны Алексеем Андреевичем Волковым.

Книга охватывает период трех царствований - от Александра II до Николая II. Волков оставался верен Романовым до конца: последовал за ними в ссылку в Тобольск, затем в Екатеринбург. И только случай спас его от неминуемого расстрела.

полный текст восстановленного издания с комментариями Е.П. Семенова (Е.С.).

Имя Волкова вызывает во мне множество воспоминаний о прошлом.
В течение многих лет он был верным и преданным слугою моего отца, Великого Князя Павла Александровича, а затем и Семьи Государя Николая II.
Волков, свидетель счастливых дней, добровольно вызвался разделить горечь и тягость изгнания с Царской Семьею, которой он остался верен до конца. И лишь счастливый случай избавил его от верной смерти.
Преданность этого человека не останавливалась ни перед чем.

Лучшего заглавия, чем «Около Царской Семьи», Алексей Андреевич Волков для печатаемых им «Воспоминаний» и придумать не мог. Оно соответствует вполне содержанию предлагаемой нами книги и так же, как последняя, просто, правдиво и незатейливо.

Автор не ищет эффектов ни в стиле своего рассказа, ни в подборе фактов, сцен и явлений, сохранившихся «на экране его памяти».

Не «мудрствуя лукаво», глубоко и искренне чувствуя важность того, чему свидетелем ему довелось быть, с кем судьба сулила ему жить, кому служить, он рассказывает только факты, не пытаясь их ни комментировать, ни раскрашивать. Многие из его читателей поставят, пожалуй, автору в упрек такой,— выражаясь по-модному, — кинематографический характер его рассказа. Между тем, именно эти незамысловатость и простота излагаемых, а иногда лишь упоминаемых фактов представляют самое ценное в «Воспоминаниях» А. А. Волкова и превращают их в ценный исторический документ и для современников, которые воображают, что они все знают по досужим толкам и городским сплетням, и для будущего историка нашего сложного и страшного времени.

Стоит обратить внимание на несколько чисто эпизодических указаний автором: сцены ночной рыбной ловли Александра III, посещение Вильгельма II, первое посещение Столыпиным императорской яхты и его появление среди «чужих» придворных, телефонные разговоры Протопопова с дворцом в февральские дни; последнее посещение (доклад царю) М. В. Родзянки и т. д., и т. д., чтобы понять правильность сказанного.

Автор — вне своей службы и вне круга тех, кому он служил верой и правдой,— лицо неизвестное. Но события, которые произошли в России с 1917 года, выдвинули его на страшное место и поставили рядом с царем и царицею. Простой русский человек, глубоко верующий, преисполненный чувством долга и любви к родной земле, всосавший с молоком матери верность своему царю, ни на минуту не задумался пойти на смерть за свои убеждения. И, чудом избегнувший расстрела, как просто, без всякой позы, он в своем лаконическом «вместо предисловия» говорит: «Теперь, оглядываясь назад, я не могу упрекнуть себя в том, что, служа царской семье в ее счастливые дни, я отвернулся от нее в дни ее бедствий. Сознание этого дает мне душевный покой»...

Это «сознание» дает и нам полное представление о нравственном облике А. А. Волкова, о котором сходятся, впрочем, отзывы всех, знавших его.

Здесь мы приведем одно лишь свидетельство о нем Сергея Николаевича Смирнова, известного общественного деятеля и администратора (главы С.-Петербургской Думы, археолога и строителя, бывшего губернатора города Павловска), отправившегося в 1918 г. вместе с сербской миссией на розыски и спасение княгини Елены Петровны (дочери Сербского Короля и жены убитого в Алапаевске Иоанна Константиновича).
С. Н. Смирнов сидел с А. А. Волковым в одной камере, в Пермской тюрьме. Вот что он пишет об авторе предлагаемых «Воспоминаний»:

«Волков был уже пожилой человек, почти 59 лет, 17 лет служил в Царском при Большом Дворе, а последние полтора года перед революцией он служил личным камердинером Императрицы Александры Федоровны. Ни один человек не мог пройти к Ней или выйти от Нее помимо него. Никто не мог позвонить иначе, как через него. Он утверждал, что за все полтора года его службы лично у Императрицы у нее лишь четыре раза был Распутин, причем каждый раз при Государе или Детях. «Я не знаю, останусь ли я жив,— говорил Волков,— но я твердо знаю, что сплетни, грязные сплетни, про Нее и Гришку — ложь, гнусная ложь».

Волков был из крестьян Тамбовской губернии, попал благодаря высокому росту в гвардию, в Лейб-гвардии Павловский полк, а потом в сводный батальон, откуда взял его к себе (при уходе его с военной службы) на службу Великий Князь Павел Александрович. Был он и в Афинах, хорошо помнил Великую Княгиню Александру Георгиевну, дочь Королевы, ездил с Павлом Александровичем по Европе, после смерти Его первой жены. Он, Волков, произвел на меня хорошее впечатление. Живя при дворе, он не скопил себе ничего, но поставил семью на ноги. Незадолго перед революцией он получил от кабинета Его Величества ссуду в 8000 р. и выстроил себе дом в Царском Селе, собственно, между Царским Селом и Павловском, на левой стороне от железной дороги. Постепенно он начал выплачивать долг, но грянула революция, скоро его увезли и подкосили старания попрочнее стать на ноги и этого хорошего человека.

31 июля (1918 г.) Волков решил подать заявление о том, что он крестьянин, человек трудящийся и т. д. Я ему составил краткое такое заявление в чека. Прошла неделя, и его вызвали в чека на допрос. Это было уже после того, как в «Известиях» Уральский Областной Совет оповестил о расстреле Государя в ночь с 16 на 17 июля, добавляя, что Всероссийский Центральный Комитет, «ВЦИК», утвердил этот расстрел, а что семья Николая Романова отвезена в более безопасное место (ввиду наступления чехов и взятия ими Екатеринбурга). Лишь в феврале месяце следующего года в газете левых эсеров «Всегда вперед» прочитали в Бутырке статью «Стыдно», где описывали расстрел четырёх Великих Князей в Петрограде местного чека, во главе с женщиной Яковлевой, заменившей Урицкого, убитого Каннегисером. Эта компания только «уведомила» Совет народных комиссаров о совершенном расстреле. Вообще Петроградская Коммуна и ее шеф Зиновьев всегда действовали самостоятельно. Так вот в этой статье, после нескольких теплых слов о некоторых Великих Князьях из убитых, а особенно об ученом Николае Михайловиче, говорилось: «Неужели недостаточно было убийств членов Семьи на Урале».

Это было первое косвенное признание, что на Урале убили не одного Государя, да и то осмелилась сказать это с.-р-овская газета, вскоре же закрытая.

Ну так вот, зная из газет об убийстве Государя, а также о том, что при этом будто бы пощадили всю Семью и служащих, Волков, подавая свое заявление и заканчивая его просьбою об освобождении, был убежден, что просьбу его исполнят. Через неделю, числа 7 августа, его увели на допрос в чека; это было около 11 часов утра, а вернули лишь в 5 часов, когда подсобралась партия арестованных, подлежащих отправке в тюрьму. Допрос оказался формальным, но скорее доброжелательным, и у нашего милого Алексея Андреевича возросли надежды на освобождение. Как я уже писал, мы с ним сдружились и гуляли вместе, вместе ходили в церковь, вместе любовались тюремными нравами, причем он, как более опытный тюремный житель, помогал мне в распознавании людей. Живя в одной комнате, переживая вместе много горя и несчастия, мы, конечно, иногда выбалтывали свои задушевные мысли. Я часто говорил о жене, детях. Солдаты (сербы) рассказывали о себе, Волков о своей семье...»

Дальнейший ход событий после этого страшного дня и трагической ночи с 21 на 22 августа мы узнаем из рассказа самого А. А. Волкова. С. Н. Смирнов, сам спасшийся чудом от расстрела (см. его книгу), только на свободе, за границей, узнал о чудесном спасении А. А. Волкова, который в двух письмах рассказал своему бывшему соузнику, как он спасся и что с ним было после избавления от смерти. Я привожу из этих писем два места, добавляющие несколько рассказ автора об уводе на расстрел (см. ниже в тексте взятое из этих писем описание ночи с 21 на 22 августа и в конце «Воспоминаний» обстоятельства отъезда автора из Манджурии в Эстонию).

Читателей — вполне естественно — будет очень интересовать все, что А. А. пишет о Царской Семье, о государе и особенно о государыне и о Распутине. Автор, однако, не удовлетворит ни любителей сенсаций и сомнительных разоблачений, ни партийных людей, ищущих всюду подтверждения своим предвзятым утверждениям. Он говорит только о том, во что искренне верит, что знает, что лично видел и слышал. Как рассказывает выше С. Н. Смирнов, А. А. Волков последние полтора года перед революцией служил личным камердинером Императрицы Александры Федоровны; ни один человек не мог пройти к ней или выйти от нее, помимо него. Никто не мог позвонить иначе, как через него. Он (Волков) утверждал, что за все полтора года его службы лично у Императрицы у нее лишь четыре раза был Распутин, причем каждый раз при Государе или Детях. «Я не знаю, останусь ли я жив,— говорил Волков,— но я твердо знаю, что сплетни, грязные сплетни про Нее и Гришку — Ложь, гнусная ложь».

«Гнусные сплетни», «гнусная ложь» исходят отчасти от самого Распутина, который во время оргий в разных притонах, под пьяную руку, не только «рекламировал свою близость к Царской Семье» (см. «Царь и Царица», В. И. Гурко, стр. 100), но «дошел до того, что во время одного из своих пиршеств, а именно в загородном московском ресторане «Яр», в пьяном виде, указывая на надетую на нем расшитую рубашку русского покроя, кричал: «Сашка сама шила!»

Когда по инициативе некоторых друзей я в 1915 г. допрашивал Распутина в мастерской известного скульптора Н. Л. Аронсона (лепившего его бюст) в присутствии Сологуба, его жены А. Чеботаревской, самого Аронсона, редактора «Солнце России» А. Э. Когана и др., я лично убедился в том, что Распутин сознавал, что он зря компрометирует имя Царицы (см. мои Воспоминания в «Слове»). Таким образом, после всех официальных расследований, после опубликованных мемуаров, воспоминаний, этюдов (В. Пу-ришкевича, кн. Ф. Юсупова, особенно книги В. Гурко), подтверждающих показание нашего автора, последнее несомненно является решающим для историка.

Но эта сторона, естественно, находится вне поля зрения А. А. Волкова, записки которого тем и ценны, что не судят, не мудрствуют лукаво, не «обвиняют и не защищают», не врываются в исторический процесс, а только передают, что видел и слышал их автор, оставшийся преданным и привязанным к тем, которым служил верой и правдой вплоть до самопожертвования. В этом и заключается главное достоинство настоящей книги. Поэтому она и является вкладом в историю нашего времени, как ценный, правдивый, бесхитростный документ, относящийся к эпохе двух последних царствований.

Тридцать пять лет я провел в великокняжеском и царском доме. На моих глазах проходила жизнь сильных мира, по преимуществу — та сторона ее, которая скрывается от посторонних глаз этикетом.

От меня же часто не бывали скрытыми проявления обыкновенных человеческих переживаний: ведь при общении со мною не надо было надевать личину светскости, отбрасывались условности, и со мною бывали только люди с их радостями и горем, с их достоинствами и слабостями.

Жребий судил мне видеть царский дом во время мощи и славы России, во время того величия, которое окружало русского царя и его семью. Довелось мне разделить с царской семьей тяготу и горе ссылки и связанные с нею лишения. Только случай избавил меня от такой же мученической смерти, которую приняла царская семья.
Теперь, оглядываясь назад, я не могу упрекнуть себя в том, что, служа царской семье в ее счастливые дни, я отвернулся от нее в дни ее бедствий. Сознание этого дает мне душевный покой.

И я буду счастлив, если мои воспоминания помогут восстановить истинный кроткий облик императора Николая Второго и очистить от клеветы и злобы память его супруги и невинных детей.

Начало военной службы.— Цареубийство 1 марта 1881 года. — Погребение Александра II. — Сводно-гвардейский батальон. — Обучение будущего императора Николая II военному строю. — Осенние рыбные ловли Александра III в Гатчине.

Я родился в 1859 году в Козловском уезде Тамбовской губернии, в селе старом Юрьеве. По странной случайности, в Юрьеве же, на склоне лет, пишу я беглые строки этих воспоминаний.

Мое детство и юность, проведенные в крестьянской семье, не представляют собою ничего замечательного. Ничто не предвещало, что мне суждено будет впоследствии стать так близко к царской семье.

Достигнув призывного возраста, я поступил на военную службу, пробыть на которой должен был, как окончивший курс уездного училища, всего три года. В действительности же прослужил я целых пять лет, сначала в Лейб-Гвардии Павловском полку, куда попал по разбивке, позднее — в Сводно-Гвардейском батальоне.

Разбивку производил Великий Князь Александр Александрович, впоследствии — император Александр III. Уже много позднее, когда я был в Сводно-Гвардейском батальоне, император Александр III, увидев однажды меня, спросил, почему я служу в Павловском, а не в Семеновском полку, так как моя наружность более подходила к типу солдат Семеновского, а не Павловского полка, а также, кто производил разбивку. Когда я ответил: «Вы сами, Ваше Величество, делали разбивку», государь заметил:

На первых же порах моей военной службы довелось мне оказаться свидетелем трагического исторического события, лишившего Россию Царя-Освободителя.
1 марта 1881 года я стоял во внешнем карауле у казарм Павловского полка, выходивших на Мойку, Марсово поле, Миллионную улицу и Аптекарский переулок. Именно со стороны последнего я и стоял на часах.

О возможности проезда здесь Государя Императора мне решительно ничего не было известно. Иначе я с еще большим вниманием стал бы наблюдать окружающую местность.

Внезапно, со стороны Екатерининского канала, ответвляющегося от Мойки как раз против казарм, раздался взрыв. Не знаю почему, но во мне он не возбудил тревоги. Все же, насколько мне позволило положение часового, я двинулся в сторону Екатерининского канала.

Несколько секунд спустя я услышал второй взрыв, уже наполнивший мою душу острой тревогой. Со своего поста я мог наблюдать теперь медленно расходившийся над Екатерининским каналом дым, мелькавшие среди него в замешательстве человеческие фигуры, крики и как будто шум погони.

А еще через несколько минут мимо меня проехали полицмейстерские сани с истекавшим кровью телом императора Александра II. Как сейчас помню, они следовали по Аптекарскому переулку, Миллионной улице к Зимнему дворцу.
Окружающие исполняли последнюю волю уже терявшего сознание царя, выраженную в словах его:

Некоторое время спустя пришлось мне по наряду, несмотря на то что я состоял еще в новобранцах, находиться в охранной цепи при печальной церемонии погребения императора Александра II.

Стоял в этот день лютый мороз, доходивший до 20 градусов. Мы были в полной парадной форме, но до прибытия погребального кортежа стояли в шинелях. Когда же голова похоронной процессии открылась нам, по команде мы должны были снять шинели и остаться в одних мундирах с красными отворотами и в высоких своих исторических гренадерках.

Затем цепь была снята, и мы возвратились к себе в Павловские казармы. Но не успели мы кончить наш обед, как по тревоге нас снова вызвали на улицу. Мы выстроены были охранной цепью, при холодном оружии, вдоль Миллионной улицы, по которой ехал в открытых санях с двумя лейб казаками на запятках новый император Александр III вместе с императрицей Марией Феодоровной, сопровождаемый немногочисленным конвоем. Он проследовал из Петропавловской крепости прямо по Неве и Миллионной улице дальше в Аничков дворец.

Ближайшие затем годы не оставили во мне ярких воспоминаний. За это время я несколько раз был назначаем во внешний караул в Аничков дворец, вместе со своей частью побывал в Москве на коронационных торжествах 1883 года Служба шла своим порядком, дали мне командование взводом, состоял я положенное время в учебной команде.

Новые перспективы открылись для меня с образованием Сводно-Гвардейского батальона.

Существовавшая при императоре Александре II сводная гвардейская рота была теперь преобразована, причем во главе батальона поставлен был сначала граф Стенбок, оставивший по себе светлую память, а затем полковник Гессе. В Сводно-гвардейский батальон был назначен и я, где и прослужил около двух с половиной лет. Здесь, в должности старшего унтер-офицера батальона, мне выпало на долга обучать военному строю наследника цесаревича Николая Александровича, впоследствии императора Николая II.

Произошло это почти случайно. Обучать наследника военному строю была назначена первая рота, состоявшая преимущественно из преображенцев, шефом которым состоял цесаревич. Но, так как в роте этой оказался малоспособный фельдфебель, то в чужую роту назначили меня.

Учебные занятия происходили летом 1884 года в Петергофе. Наследник командовал первой полуротой, я второй, а полковник Гессе — всей ротой. Именно с этого времени стал я лично известен покойному государю. Живо помню я, как интересовался нашими занятиями великий князь Георгий Александрович. Но, отличаясь большой застенчивостью, он прятался в густых кустах, выглядывая оттуда и внимательно следя за военными упражнениями. Та же застенчивость отличала в то время будущего императора. Бывало, скажет мне что-нибудь приветливое, ласковое, сейчас же сконфузится, заторопится уйти.

Известна всем страстная любовь императора Александра III к рыбной ловле . С этим связаны у меня живые до сей поры воспоминания.

Возвращаясь под осень из Петергофа в Гатчину, Александр III с увлечением предавался любимому своему занятию. Он выезжал на рыбную ловлю на Гатчинское озеро обыкновенно после полуночи. В лодке, кроме императора, находились матросы-гребцы и егерь. Позади шла еще лодка, в которой находились только одни матросы. Егерь светил факелом, а вооруженный острогой император Александр III бил по привлеченной ярким светом всплывавшей рыбе. На эти рыбные ловли полковником Гессе наряжалась особая охрана, обычно в составе 20 человек. Команда эта всегда вверялась мне, причем я один имел право идти за лодкой по берегу, солдаты же, входившие в состав моей команды, обязаны были, не выпуская меня из виду, следовать за мною, скрываясь в кустах. С рыбной ловли император возвращался очень поздно, иногда даже на рассвете.

Император Александр III проводил в течение года в Петербурге сравнительно непродолжительное время. Безвыездно проживал он здесь мясоед, начиная с Нового года и до великого поста. Остальное же время он обычно делил между Гатчиной и Петергофом.

Внутренние дворцовые караулы.— Предложение Гессе.— Приглашение на службу к великому князю Павлу Александровичу.— Его скромный образ жизни. — Его сватовство.— В Берлин с германским мундиром. — Женитьба великого князя Павла Александровича. — В Москве и в селе Ильинском. — Неожиданная кончина великой княгини Александры Георгиевны.

В периоды петербургских пребываний государя я нередко нес караульную службу то в Зимнем дворце, особенно во время придворных балов, то в Аничковом дворце, причем теперь уже приходилось стоять во внутреннем карауле, часто находясь в непосредственной близости к спальне императора.

Александр III, по тогдашним моим наблюдениям, вел довольно правильный образ жизни, но спал в общем довольно мало. Удаляясь в свои апартаменты к 12 часам, он занимался там до поздней ночи, а в 9 часов утра уже начинал принимать доклады.

Вероятно, именно караульная моя служба обратила на меня внимание некоторых из высочайших особ. Так, однажды, когда после бала в Зимнем дворце я выстроил свою команду неподалеку от помещения, принадлежавшего великому князю Павлу Александровичу, последний, проходя мимо нас, поздоровался со мною, причем, к моему удивлению, назвал меня по фамилии.

На следующее утро пригласил меня к себе полковник Гессе, предложивший составить список военных постов по Зимнему дворцу, а также дать каждому из них свое наименование. Не знаю почему, но мне показалось, что Гессе этой работой словно подвергает меня экзамену; я постарался отнестись к этому испытанию с особенной тщательностью.

На другой день, исполняя приказание полковника Гессе, я явился к нему ранним утром, когда он находился еще в постели. Просмотрев очень внимательно исполненную мною работу, Гессе стал расспрашивать меня, что я намерен делать ввиду истечения срока моей военной службы. Я отвечал, что мечтаю вернуться в деревню. На это Гессе возразил мне, что было бы жаль отпускать меня, так как я зарекомендовал себя с самой хорошей стороны. Мой уклончивый ответ на слова Гессе вызвал совершенно неожиданно для меня реплику о том, что великий князь Павел Александрович хочет меня взять к себе на службу. При этом Гессе прибавил, что великий князь приказал мне немедленно явиться к нему.

Оставалось только повиноваться. Приняв меня с исключительной сердечностью, великий князь Павел Александрович стал ласково уверять, что мне будет очень хорошо у него и что я не пожалею о своем решении поступить к нему на службу. Постепенно я сдался на его убеждения и принял предложенное мне место. Это произошло осенью 1886 года.

Великий князь Павел Александрович сдержал свое слово: служить у него было легко и приятно. Мне он был почти ровесник: лет 25—26, не более. Собственного двора он еще не имел, а занимал помещение в Зимнем дворце и довольствовался ограниченным штатом служащих, живя всецело за счет государя императора. Характер у великого князя Павла Александровича был не особенно ровный. По временам он бывал резок и вспыльчив, но в общем отличался большим доброжелательством, особенно же по отношению к лицам, от него так или иначе зависевшим. Он совсем не был разговорчив и вел скромный, очень замкнутый образ жизни, чему в значительной степени способствовала его болезнь. В те годы врачи очень опасались за его здоровье, имея в виду развивавшийся у него туберкулез.

Дружеский круг великого князя был очень ограничен: особенно любил он полковника генерального штаба Степанова, позднее состоявшего при великом князе Сергее Александровиче, и своего бывшего воспитателя адмирала Арсеньева, впоследствии занимавшего пост директора морского кадетского корпуса.

Описываемые годы были весьма значительными в жизни великого князя Павла Александровича: как раз в это время начиналось сватовство к будущей жене его принцессе Александре Георгиевне, дочери короля греческого Георга и супруги его Ольги Константиновны.

Помнится, в один из первых годов моей новой службы великий князь Павел Александрович совместно с братом своим великим князем Сергеем Александровичем и его женою великой княгиней Елизаветой Феодоровной ездили в первый раз в Афины. Событие это особенно памятно мне, так как с ним связано и мое первое путешествие за границу. Нужно сказать, что первоначально у великого князя Павла Александровича я занимал должность заведующего гардеробом. И вот вполне неожиданно было получено телеграфное распоряжение срочно выехать в Берлин и привезти с собою германский мундир великому князю. Положение мое было не из завидных: без знания иностранных языков, без путевой опытности я каждую минуту рисковал попасть впросак. Но Бог помог, и все обошлось благополучно. В Берлине, в русском посольстве встретил меня очень радушно тогдашний посол граф Шувалов и поручил меня заботам одного из своих чиновников. В его сопутствии ознакомился я с Берлином, а некоторое время спустя выехал навстречу великому князю Павлу Александровичу, возвращавшемуся из Афин. За несколько станций до Берлина оба брата — Павел и Сергей Александровичи — переоделись в германские мундиры и отправились на свидание с германским императором. Вспоминается мне, что свидание это было очень кратковременным и через несколько часов великие князья вернулись в свой поезд, который увез их в Петербург.

Вплоть до своей свадьбы, последовавшей летом 1889 года, великий князь Павел Александрович продолжал жить в Зимнем дворце, причем вел прежний замкнутый образ жизни. Ранней весной этого года великий князь Павел Александрович отправился снова в Грецию к своей нареченной невесте Александре Георгиевне и в это далекое путешествие взял с собою и меня.

Живо помню: когда мы отправились из Петербурга, стояли еще морозы, но по мере нашего продвижения на юг нас встречала цветущая весна. Все это мне было внове. Путешествие через Италию и пребывание в Греции показалось мне ярким, красочным сном. Пробыв в гостях месяца полтора, мы вернулись в Петербург, куда вскоре прибыла Александра Георгиевна и где сыграна была, в июне 1889 года, свадьба.

После свадьбы молодые поселились в собственном дворце, на набережной Невы, за Благовещенской церковью, напротив Морского корпуса.

Здесь потекла мирно и ровно их семейная жизнь. Здесь лее родился их первый ребенок, великая княгиня Мария Павловна. Самыми близкими для них людьми в это время были великий князь Сергей Александрович и великая княгиня Елизавета Феодоровна. Но, к сожалению, не суждено было продолжаться этой семейной идиллии. Великий князь Сергей Александрович получил пост Московского генерал-губернатора и, отличаясь широким гостеприимством, всегда радовался посещениям своих родственников. Неоднократно — и в Москве, и в подмосковном селе Ильинском — бывали у него великий князь Павел Александрович и великая княгиня Александра Георгиевна. Тогда не было конца веселым балам, пикникам и выездам. Селу Ильинскому и было суждено сыграть роковую роль в судьбе великокняжеской четы. Великая княгиня, ожидавшая появления на свет второго ребенка, во время одного из оживленных балов почувствовала дурноту и, лишившись чувств от сильных предродовых болей, была унесена в свои апартаменты. Говорили тогда, что великая княгиня оказалась жертвою собственной неосторожности. В Ильинском, на Москве-реке, постоянно дежурила лодка для увеселительных прогулок. Великая княгиня Александра Георгиевна, очень любившая кататься, никогда не имела терпения сходить к пристани по дорожке, а всегда прыгала с крутого берега прямо в лодку, не взирая на свое положение. Это обстоятельство и послужило причиной преждевременных родов. Решительно все было сделано для того, чтобы спасти великую княгиню. Все врачебные усилия выдающихся светил медицинской науки были тщетны: великая княгиня Александра Георгиевна скончалась после двухдневных тяжелых страданий, оставив недоношенного ребенка, впоследствии великого князя Дмитрия Павловича.

Горе великого князя Павла Александровича не знало границ.

Горе великого князя Павла Александровича.— Неудачное путешествие по Италии.— Посещение Кобурга и помолвка будущей царской четы.— Первая встреча с императором Вильгельмом II.— Вместо Англии — Крым. Поездка в Ливадию.— Захарин, отец Иоанн Кронштадтский.— Кончина императора Александра III.

Над дворцом великого князя Павла Александровича нависла мрачная тень смерти. Горе, вызванное неожиданной утратой, опасения за судьбу сына не позволяли успокоиться душе великого князя. Врачи не давали надежды на то, что Дмитрий Павлович останется жить. Великий князь Павел Александрович метался по своему дворцу, нигде не находя себе покоя: в короткое время он обратился в тень. Врачи, пользовавшие его, с домашним доктором Тургеневым во главе решили, что для восстановления физического здоровья и духовного равновесия великого князя необходима поездка за границу. Но тут встретилось неожиданное препятствие. Великому князю предписано было медиками во время путешествия пользоваться массажем, но великий князь решительно отказался взять с собою массажиста — постороннего, нового для себя человека. Тогда доктор Тургенев нашел выход: он взялся в короткое время обучить меня врачебному массажу. Занятия наши пошли успешно, и к должности заведующего великокняжеским гардеробом у меня прибавилась еще должность придворного массажиста.

Уезжая за границу, великий князь Павел Александрович оставил своих маленьких детей на попечение брата великого князя Сергея Александровича и его супруги. Вышло так, что последние очень привязались к своим маленьким племянникам, которые, по воле судьбы, даже не один раз спасали их от смерти. Впоследствии стало известно, что преследовавший великого князя Сергея Александровича революционер Каляев несколько раз подбегал с бомбами в руках к великокняжеской карете, но, видя в ней с великим князем Сергеем Александровичем детей его брата, отказался от своего намерения, боясь пролития крови невинных детей.

Первым этапом нашего путешествия, в котором великого князя Павла Александровича, кроме меня, сопровождал адъютант Ефимович, был Кобург, куда великий князь ехал повидаться со своей сестрой Марией Александровной, герцогиней Кобург-Готскою. Однако пребывание наше здесь было очень кратковременным. Великий князь Павел Александрович стремился в Италию к солнцу и теплу, которых так требовал его измученный недугом и горем организм. Увы, во время этого путешествия нам не посчастливилось: мы побывали в Неаполе, Флоренции, Риме, Венеции, и всюду нас преследовали холод и дождливое ненастье. Великий князь все время нервничал, жаловался на погоду и нигде ему не нравилось. Действительно, осень в этом году на юге, как на грех, задалась особенно непогодливая. Мы пробыли в отсутствии около двух месяцев и к рождественским праздникам вернулись в Петербург.

Несмотря на все неблагоприятные обстоятельства, сопровождавшие нашу поездку, она все же через некоторое время принесла долю пользы великому князю Павлу Александровичу: он сделался много бодрее и веселее, здоровье и самочувствие его также несколько улучшились.

С тех пор великий князь ездил за границу каждую осень. Военная служба не препятствовала ему в этом: командовавший до женитьбы эскадроном лейб-гвардии гусарского полка, стоявшего в Царском Селе, великий князь состоял теперь командиром лейб-гвардии Конного полка и с разрешения Государя Императора мог отлучаться от своей части на более или менее продолжительное время. Из заграничных путешествий отмечу здесь особо вторичную поездку в Кобург, где состоялась помолвка будущего императора Николая II с принцессой Гессен-Дармштадтской — Алисой. Было это великим постом 1894 года. Сюда съехались все великие князья, присутствовал также и великий князь Константин Константинович, который в ту пору командовал Преображенским полком. Великий князь вызвал для участия в богослужениях маленькой домовой православной церкви своих полковых певчих из Петербурга в Кобург

Особенно памятна мне первая моя встреча здесь с будущей императрицей. Великий князь Павел Александрович поручил мне доставить ей ценный от него подарок. Я отправился в занимаемое ею помещение Кобургского дворца и застал ее в одной из тесных дворцовых гостиных. Сидела она на диване вместе со своим женихом и при виде меня как-то сконфузилась и отошла к окну, ничего мне не сказав. Наоборот, будущий император приветствовал меня очень ласково:

— А, милый Волков, что скажешь хорошего? Я доложил о цели моего прихода, и тогда Цесаревич пригласил подойти свою невесту, объяснил ей, кто я таков, зачем явился. Она, по-видимому, была рада подарку и милостиво отпустила меня, дав мне на прощание поцеловать руку.

В Кобурге мы пробыли около трех недель, весело и разнообразно. Особенно оживлял собравшееся там общество своею веселостью и подвижностью великий князь Владимир Александрович. Там же видел я впервые императора германского Вильгельма II . Он держал себя не только скромно, но, по временам, прямо заискивающе. Дело доходило до того, что он самолично помогал надевать пальто великим князьям. Вообще чувствовалось, что он выбивается из сил, чтобы понравиться русской царской семье. Но особенных симпатий у нее он, кажется, не завоевал*.

С наступлением осени того же 1894 года великий князь Павел Александрович совместно с великим князем Сергеем Александровичем стал собираться в Англию. Дело в том, что в то время возник проект женитьбы великого князя Павла Александровича на одной из английских принцесс. Все было приготовлено уже к нашему отъезду — уложены сундуки и чемоданы, когда из Ливадии была получена телеграмма, извещавшая о том, что пребывавший там на излечении император Александр III находится в опасном положении. Спешно переупаковали вещи и немедленно выехали в Крым.

Здесь скажу несколько слов о моих встречах с императором Александром III . Они не были часты, потому что Государь вообще довольно редко бывал у великого князя Павла Александровича. Так, иногда приходил он в его апартаменты в Зимнем дворце переодеваться после парадов на Дворцовой площади. Но это были мимолетные посещения. Вообще же император Александр III видался с великими князьями регулярно и еженедельно: так было заведено, чтобы вся царская семья съезжалась в субботу вечером в Гатчину и там проводила весь воскресный день.

В Ливадии мы пробыли всего-навсего около недели. Здесь застали мы последние дни императора Александра III . Ливадийский дворец был полон медицинскими светилами, собравшимися со всего мира, но они не могли уже доставить облегчения угасавшему государю. Среди врачебных знаменитостей обращал на себя внимание своими странностями профессор Захарин. Между прочим, он не мог сделать по дворцовым комнатам нескольких шагов без того, чтобы не сесть для отдыха. Поэтому по пути следования его в спальню императора ему ставили целый ряд кресел.

Тогда же, по желанию государя, вызван был в Ливадию и отец Иоанн Кронштадтский. Мы все встречали его и подходили под благословение. Все шло благополучно, пока не приблизился к нему один из ливадийских дворцовых служителей. Преподав ему благословение, отец Иоанн вдруг сказал, пристально глядя на него:

Можно себе представить, как был поражен напутствуемый такими словами, если принять во внимание, что отец Иоанн Кронштадтский был широко известен в народе, как провидец будущего. Но, к счастью, наши сомнения и опасения оказались лишенными оснований: на этот раз прорицание отца Иоанна Кронштадтского не сбылось.

Утром 20 октября 1894 года великий князь Павел Александрович вернулся из опочивальни государя и сообщил мне и другим своим слугам, что все кончено. На наш вопрос, можно ли нам пойти проститься с почившим императором, великий князь отвечал утвердительно. Поодиночке входили мы, пораженные горем, в государеву спальню. Царь не лежал еще на кровати, но сидел, одетый в халат, в глубоком кресле, по-видимому, в том самом положении, в котором застала его смерть. Около него, обнимая его, сидела императрица Мария Феодоровна. Мы, склоняясь, целовали руку почившего монарха и, поклонившись государыне, выходили из комнаты. В тот же день вечером мы присутствовали на панихиде по Александру III. Затем принесли присягу новому императору Николаю II , и на следующее утро выехали из Ливадии в Петербург.

В гостях у королевы Виктории.— Поездка в Москву на коронацию.— Подробности коронования императора Николая II.— Впечатления от Ходынской катастрофы

Летние месяцы следующего 1895 года побыли мы за границей, причем побывали в Англии в гостях у престарелой королевы Виктории в замке Виндзор. Время было проведено здесь великим князем Павлом Александровичем в самом тесном семейном кругу.

Особенно памятны мне воскресенья, которые протекали у нас в летней резиденции королевы Виктории. В послеобеденное время и английская королева, и высокие ее гости со своими свитами выходили на обширную садовую площадку, причем королева Виктория занимала место в центре полукруга, сидя в кресле на возвышении, и тогда начиналось оживленное веселье: слуги и служанки, одетые в шотландские национальные костюмы, в течение нескольких часов танцевали шотландские танцы.

Вспоминаю еще одно своеобразное местное обыкновение. Ежедневно, в 9 часов утра, под окнами дворца появлялись шотландские музыканты и игрою на национальных музыкальных инструментах пробуждали королеву от сна.

Из Виндзорского замка гости ездили на охоту на оленей в горы. Приехав в охотничий замок и переночевав в нем, рано утром выезжали на охоту. Все охотничьи трофеи привозились к замку и здесь принимались егерями, которыми и сохранялись отдельно для каждого охотника.

После обеда, в 9 часов, в охотничьем замке зажигали иллюминацию, и при ее свете были устроены танцы егерей и местных жителей. Принимали участие в этих танцах и гости. Танцы сопровождались обменом поцелуями между кавалерами и дамами. Продолжались танцы всю ночь. На другой день вернулись в Виндзорский замок.

Целью посещения Англии было продолжение начатого, то есть сватовства великого князя Павла Александровича к одной из английских принцесс. Однако окончилось оно ничем, так как великий князь и принцесса, что называется, не сошлись характерами. К началу осени мы снова были в Петербурге.

По возвращении нашем домой жизнь вскоре вошла в обычную колею и потекла однажды заведенным порядком. По-прежнему великий князь избегал шумных увеселений и отдавался весьма ревностно занятиям в лейб-гвардии кон-ном полку. Они отвлекали его от мыслей о неудавшейся семейной жизни и .успокаивали его расшатанные нервы.

Аккуратно присутствовал он на полковых ученьях, принимая живое участие в жизни своего полка. Кроме присутствования на обычных полковых праздниках, которое было обязательным, великий князь Павел Александрович регулярно раз в неделю ездил также и на полковые обеды.

Так незаметно подошла весна 1896 года. Мне пришлось снова сопровождать великого князя Павла Александровича, на этот раз в Москву, на коронационные торжества. Остановились мы, по обыкновению, у великого князя Сергея Александровича. На этот раз великий князь Павел Александрович ехал в сопровождении детей, при которых состояла воспитательницей госпожа Джунковская, сестра того самого Джунковского, который играл впоследствии довольно видную роль в высшей русской бюрократии.

В Москве у великого князя Павла Александровича было много хлопот. По поручению молодого государя он должен был ежедневно встречать приезжавших на коронацию иностранных высоких гостей, всякий раз переодеваясь в соответствующий иностранный мундир. Так протекло около недели, и наступили сами коронационные дни.

Не стану здесь описывать подробностей Коронационных торжеств. О них рассказывалось до меня уже много раз. Отмечу только, что мне удалось наблюдать церемонию традиционного переезда государя из Петровского дворца в Кремль накануне самой коронации. Царь ехал верхом, обе же царицы — в экипаже, восторженно приветствуемые народом.

На другой день я смотрел торжественное шествие от Красного Крыльца к Успенскому собору и обратно, в Кремлевский дворец. Попытался я было проникнуть в Успенский собор, но там была такая неимоверная давка, что я предпочел возвратиться в Кремлевский дворец. Через несколько минут после меня туда пришел великий князь Павел Александрович и сообщил, что сейчас прибудет государь император, которому нужно помочь переодеться.

Действительно, вскоре вошел в свои покои император Николай II . Я принес ему свои поздравления, за что он поблагодарил меня с обычною своею ласкою. Был он очень бледен и утомлен, но расположение духа у него было хорошее.

— Посмотри, Волков, что со мною сделали,— обратился он ко мне и показал сначала мундир, а затем сапоги с особо мягкими подошвами.

Мундир и подошвы сапог государя имели заранее сделанные отверстия, через которые было совершено таинство миропомазания. Переодевшись, государь велел убрать мундир и сапоги, которые должны были храниться, как святыня и в качестве исторической реликвии. Последовавшие затем балы, приемы и празднества были омрачены катастрофой, происшедшей на Ходынском поле.

В самый день несчастья я пошел прогуляться по направлению к Ходынке и встретил немало народа, шедшего с места происшествия и несшего оттуда царские подарки. Но странное дело, никто не говорил о катастрофе, и узнали мы о ней только на другой день утром в генерал-губернаторском доме, куда прибыл со специальным докладом московский обер-полицеймейстер Власовский. Великий князь Сергей Александрович был сильно подавлен случившимся: он приказал Власовскому приезжать каждый час и подробно доносить о ходе расследования причин катастрофы.

Затем началась обычная в таких случаях волокита: обер-полицеймейстер Власовский сваливал свою вину на великого князя Сергея Александровича, последний считал причиною бедствия бездействие министра двора графа Воронцова-Дашкова.

Император Николай II принимал деятельное участие в Разбирательстве дела о виновниках Ходынской катастрофы, и в результате оказалось, что либо великий князь Сергей Александрович, либо граф Воронцов-Дашков должны подать в отставку. Тогда решительное давление на государя оказал великий князь Владимир Александрович, заявивший, что все великие князья покинут свои посты, если великий князь Сергей Александрович вынужден будет выйти в отставку.

Император Николай II уступил, и от должности был отстранен Власовский. Некоторое время спустя оставил свое место и граф Воронцов-Дашков. В дни, следовавшие за Ходынской катастрофой, мне самому приходилось наблюдать кошмарное зрелище подвод, развозивших по покойницким трупы с Ходынского поля, наваленные, как бревна, и полуприкрытые брезентами и рогожами.

Коронационные торжества закончились блестящим балом у французского посла, а вслед за тем начался разъезд из Москвы высочайших особ и их свит.

Много раз мне приходилось и читать и слышать, что народ будто бы усматривал в Ходынской катастрофе предзнаменование несчастливых дней будущего царствования императора Николая И. По совести могу сказать, что тогда этих толков я не слыхал. По-видимому, как часто бывает, особенно в подобных случаях, такое толкование Ходынско-му происшествию дано было значительно позже, так сказать, задним числом. У нас ведь вообще любят в катастрофических событиях усматривать скрытый, таинственный смысл.

Знакомство великого князя Павла Александровича с О. В. Пистолькорс.— Заграничная поездка с нею. Болезнь великого князя. Поиски возможностей брака.— Запутанность отношений.— Великий князь Павел Александрович покидает Россию.— Италия.— Благословение великого князя на брак.— Бракосочетание в Вероне.

Через некоторое время после нашего возвращения из Москвы произошло знакомство великого князя Павла Александровича с госпожей О. В. Пистолькорс, урожденной Карнович. Знакомство это, как известно, сыграло значительную роль в жизни великого князя. Муж госпожи Пистолькорс был однополчанин великого князя. Знакомство с его супругой, если не ошибаюсь, произошло на обеде, данном Пистолькорсом великому князю.

Почти в то же время завязался у великого князя роман с его будущей супругой. Мне ничего об этом тогда известно не было. Открылось это в период обычного нашего осеннего путешествия за границу. Великий князь ехал в своем вагоне, тогда как госпожа Пистолькорс занимала место в отдельном купе 1 класса. На это обстоятельство обратили мое внимание, и я стал приглядываться к тому, что же будет дальше. Вскоре наша спутница стала запросто приходить в великокняжеский вагон.

В Париже великий князь и госпожа Пистолькорс жили в одном и том же отеле, но, конечно, в различных помещениях. Отсюда они часто предпринимали более или менее продолжительные совместные прогулки. Это заграничное путешествие особенно закрепило близость между ними.

По возвращении в Петербург свидания их стали обычным явлением, причем то великий князь обедал у Пистолькорс, то госпожа Пистолькорс приезжала к великому князю Павлу Александровичу, обычно вечером, после позднего нашего обеда.

В следующем году великим князем была предпринята Довольно продолжительная поездка на юг Франции для морских купаний. Великий князь на этот раз ехал в тесном семейном кругу, с детьми, в сопровождении госпожи Джунковской и детского врача С. А. Острогорского.

Мы, признаться, думали, что на этот раз госпожа Пистолькорс не будет нашей спутницей, но ошиблись в наших предположениях. Она прибыла на место нашего пребывания несколько позднее нас, но опять-таки поселилась от нас отдельно. Кажется, великий князь сознавал ложность создавшегося положения и на этой почве стал нервничать все более и более.

Вскоре по приезде в Петербург он заболел тяжелой формой нервной экземы и вынужден был отправиться для лечения в Берлин. Теперь госпожа Пистолькорс находилась при нем безотлучно, усердно ухаживая за больным.

Из Берлина переехали мы в его окрестности, где та медицинская знаменитость, у которой лечился великий князь, имела собственную санаторию. Здесь мы заняли отдельный небольшой дом, и великий князь Павел Александрович пользовался целебными ваннами. Отсюда же он ездил в берлинскую клинику на перевязки. Постепенно стало ему делаться лучше.

Между прочим и на этот раз мне довелось исполнять медицинские обязанности. Имея в виду наш скорый отъезд из Берлина, профессор, лечивший великого князя, в четыре или пять уроков научил меня перевязывать пораженные экземой места и уверял потом, что я накладываю повязки не хуже, чем он сам. Так пришлось мне снова состоять в роли фельдшера при великом князе Павле Александровиче.

Великий князь был крайне расстроен этими неудачами, и его снова постигла обычная болезнь. Но на этот раз нервная его система оказалась пораженной весьма серьезно, и он значительное время находился в опасном положении. Госпожа Пистолькорс ревностно ухаживала за ним, причем даже спала в кабинете великого князя на диване.

Тогда же и проявилось в ней своеобразное суеверие из числа господствовавших в семье Карнович. Так ежедневно и собственноручно госпожа Пистолькорс ставила под кровать великому князю ярко начищенный медный таз, наполненный водою, по-видимому, считая это симптоматическим средством против недуга, постигшего дорогого ее сердцу больного. Такими же странными привычками отличалась и мать госпожи Пистолькорс: так, например, молясь в церкви, она никогда не ставила свечки к образу, как все люди, но почему-то обжигала свечу прежде, чем ее поставить, со всех сторон.

Последующие два путешествия за границу были вызваны намерением великого князя вступить в морганатический брак с госпожей Пистолькорс.

Сначала мы побывали в Берлине, в Париже, затем объехали Италию. Великого князя сопровождали его адъютанты Лихачев и Ефимович. На Лихачева была возложена задача найти за границей православного священника, который согласился бы обвенчать великого князя. Однако все поиски оставались тщетными, и в Петербург пришлось вернуться ни с чем.

Мне трудно описать все изменения, которым подвергались отношения между великим князем Павлом Александровичем и госпожею Пистолькорс. Многое, правда, я наблюдал сам, кое-что слышал от других и скажу по этому поводу следующее. Сначала на браке настаивала госпожа Пистолькорс. Великий же князь уклонялся даже от самых разговоров на эту тему. Напрасно ссылалась она на примеры, в частности, на морганатический брак императора Александра II и светлейшей княгини Юрьевской. На великого князя доводы эти не действовали...

Тогда в дело вмешался сам Пистолькорс. Он предложил жене продать Петербургский дом и принадлежавшее им имение в Финляндии и переехать на жительство за границу. Госпожа Пистолькорс стала колебаться, но муж ее категорически заявил, что он никому не позволит «трепать свое честное имя по панели». Великого князя слова эти задели за живое, и он бесповоротно решил жениться на госпоже Пистолькорс.

Затем состоялась последняя, так сказать, свадебная поездка за границу великого князя Павла Александровича.

Прежде всего он привел в известность свои денежные средства. Оказалось, что он располагает шестью миллионами золотых рублей. Из них великий князь взял себе три миллиона, три же миллиона оставил детям. Капиталы великого князя были в процентных бумагах. Их уложили в большой чемодан и поручили мне на хранение. Деньги повезли мы в Берлин, причем, помнится, мы с моим помощником чередовались при их охране.

В Берлине, когда прибыл туда управляющий конторой великого князя полковник Долинский, деньги были пересчитаны вновь, приглашен был представитель одного из крупнейших местных банкирских домов, и деньги помещены были на текущий счет в один из берлинских банков. Впоследствии некоторые лица упрекали великого князя за то, что он увез деньги из России. На это великий князь Павел Александрович отвечал следующее.

— Я смог составить себе состояние в шесть миллионов только потому, что, не в пример прочим, жил скромно и бережливо. Детям же я оставил не меньше того, что в свое время отец мой оставил мне.

Из Берлина мы отправились в Италию и остановились во Флоренции. К этому времени госпожа Пистолькорс уже получила формальный развод, и адъютант великого князя Лихачев продолжал энергично искать православного священника, который согласился бы совершить таинство бракосочетания. В конце концов ему удалось это. Был найден священник грек, согласившийся за крупную сумму обвенчать великого князя.

Тогда нам было официально объявлено о предстоящем браке, и должен сказать, что известие это сильно удивило всех нас, особенно близких к великому князю. Мне же предстояли еще большие испытания.

В этот же день Лихачев передал мне, что великий князь просит меня подписать акт, удостоверяющий факты: вдовства великого князя Павла Александровича и развода госпожи Пистолькорс. Напрасно я уклонялся от исполнения этого предложения, ссылаясь на возможность недовольства со стороны императора Николая II . Лихачев был настойчив и упорен. Мне пришлось уступить. Кроме меня, Лихачева и Ефимовича, акт этот подписал один из знакомых великого князя, фамилия которого совершенно изгладилась из моей памяти. Спустя два дня, рано утром ко мне неожиданно вошел великий князь Павел Александрович и обратился ко мне со следующими словами:

— Я здесь на чужбине, и у меня нет ни близких, ни родных. Благослови же меня, Волков, на предстоящий брак.

Я благословил великого князя. Оба мы горько заплакали и потом обнялись горячо.

Бракосочетание велик ого князя Павла Александровича состоялось в Вероне, и я на нем не присутствовал. После него молодые вернулись во Флоренцию.

Опала великого князя Павла Александровича.— Лишение прав.— Моя разлука с великим князем.— Мои мытарства.— Философов и его чрезмерное усердие.— Возвращение на придворную службу.— Попытка великого князя Павла Александровича вернуть меня к себе.

В Италии великий князь Павел Александрович после свадьбы пробыл до поздней осени. В ноябре же месяце мы прибыли в Париж.

За несколько дней до 6 декабря, дня тезоименитства Государя Императора, великий князь велел мне приготовить генерал-адъютантский мундир, прибавив при этом, что он намерен быть в указанный день на богослужении в посольской церкви. Я исполнил его приказание и был наготове. Накануне 6 декабря великий князь получил из русского посольства какой-то пакет, адресованный ему в собственные руки. О содержании пакета великий князь не сказал никому ничего.

На другой день Ефимович прислал ко мне спросить, поедет ли великий князь в церковь. Я отвечал утвердительно. Через несколько времени Ефимович вторично прислал спросить меня о том же самом. Так как приближался час начала церковной службы, то я решился напомнить самому великому князю. На мой вопрос: наденет ли он сегодня приготовленный мною мундир, великий князь с горечью отвечал:

Тогда мы узнали, что министр императорского двора сообщил нашему посольству в Париже для извещения великого князя о том, что он лишается всего, вплоть до военного звания включительно.

Несколько дней спустя получено было второе письмо, которое поразило великого князя Павла Александровича новым ударом: в нем сообщалось, что у него отнимается шефство в полках и двор его подлежит расформированию.

"Тогда великий князь решился на крайнее средство: он обратился с письмом к великому князю Владимиру Александровичу и просил его, как старшего брата, о заступничестве и, в частности, о сохранении за ним шефства в полках, ссылаясь на то обстоятельство, что шефство было дано ему покойным его отцом, а не императором Николаем II .

Вскоре получена была ответная телеграмма великого князя Владимира Александровича: — «Вступая в брак, ты делал это, не спросясь старшого брата. Бог тебе судья».

После этой депеши великий князь Павел Александрович понял, что дело его в данный момент безнадежно, и решил снова вернуться в Италию. Мы возвратились во Флоренцию и приступили к поискам подходящего помещения. Вскоре оно было найдено, именно — вилла графа Бутурлина в окрестностях Флоренции.

Но недолго пришлось мне пожить здесь: всего каких-нибудь 3—4 недели, а то и того меньше. Великий князь Павел Александрович уже несколько раз намекал мне на то, что я заслужил себе отдых, но я не придавал этим словам его серьезного значения. Во Флоренции же он прямо заявил мне, что дает мне отпуск, вследствие чего я через 2—3 дня могу отправиться в Россию. При этом выяснилось, что великий князь оставляет при себе только Ефимовича и Лихачева. На мой вопрос, когда же мне надлежит вернуться, великий князь Павел Александрович отвечал уклончиво, что о времени моего возвращения он напишет мне своевременно сам.

Я приехал в Петербург. Прошло немало дней, я все ждал письма от великого князя, но тщетно. Наконец, меня вызвал к себе заведывавший его двором генерал Философов. Он объявил мне об окончательном расформировании двора великого князя и оставлении меня за штатом, при этом мне была назначена пенсия в размере 25 рублей в месяц и предоставлено казенное помещение на Алексеевской улице для жительства.

Раз уже зашел разговор о Философове, не могу не рас сказать анекдот, происшедший с генералом и вызвавший немалую на него досаду великого князя Павла Александровича. Дело было еще при жизни великой княгини Александры Георгиевны. Однажды, после обеда, она со своим супругом стояла у окна дворца и наблюдала движение публики на набережной Невы. Около них находился и Философов. Вдруг внимание великой княгини было привлечено одной из проходящих дам с прехорошенькой собачкой на руках.

— Как мне хотелось бы иметь точно такую же прелесть,— сказала великая княгиня, провожая глазами собачку.

Философов, не говоря ни слова, беззвучно исчез из комнаты и, несколько минут спустя, торжествующий, вернулся с собачкой на руках. Оказалось, что Философов послал швейцара взять у дамы собачку. Когда тот исполнил приказание, то Философов принес отнятую собачку великой княгине. Можно себе представить при этом конфуз великокняжеской четы и удивление Философова, которому было приказано возвратить собачку по принадлежности. По одному этому факту легко судить, какими способностями отличался Философов.

Между тем мои личные дела шли все хуже и хуже. Не успел я устроиться как следует на Алексеевской улице, как меня вызвал к себе управляющий великого князя Павла Александровича, полковник Долинский и предложил мне очистить квартиру, так как дом этот был великим князем продан. Взамен была мне предоставлена квартира, также в казенном доме, на Галерной улице, но вскоре я был выдворен и оттуда. Пришлось переехать в частное помещение и занять выжидательное положение до тех пор, пока не представится удобный случай напомнить деликатным образом о себе. Случай этот явился и притом совершенно независимо от моей воли. В Петербург приехал великий князь Сергей Александрович для того, чтобы навестить детей своего брата. Он вызвал меня во дворец и стал расспрашивать о моем житьс-бытье. Ничего о себе утешительного я рассказать, конечно, не мог. Великий князь Сергей Александрович обещал при первой возможности определить меня снова на место в придворное ведомство.

Возможность эта представилась на торжествах по случаю открытия мощей святого Серафима Саровского. Великий князь Сергей Александрович нашел подходящий случай напомнить обо мне Государю. Император Николай II выразил свое изумление по поводу моего неустройства и посетовал на то, что никто не сказал ему об этом раньше. Тотчас же состоялось распоряжение принять меня на службу ко двору. После соответствующих переговоров со стоявшим во главе гофмаршальской части графом Бенкендорфом и его помощником Аничковым я принят был на службу вице-гоф-фурьером. С этих пор судьба моя оказалась тесным образом связанной с царским дворцом.

Замечу, между прочим, что значительно позже великий князь Павел Александрович сделал попытку снова вернуть меня к себе на службу. Это было уже после амнистии великого князя, которому было разрешено прибыть в Россию для присутствования на погребении убитого революционерами великого князя Сергея Александровича.

Через управляющего конторой великого князя Павла Александровича — Долинского мне было сделано предложение возвратиться на службу к великому князю Павлу Александровичу. Я не счел возможным дать на это ответ, не переговорив с графом Бенкендорфом. Последний выразил удивление по поводу моего колебания в этом вопросе и тотчас же переговорил с Государем. Император велел спросить меня, чем именно не нравится мне моя теперешняя служба, на что я ответил, что положением моим я вполне удовлетворен и, если допускал возможность перехода к великому князю Павлу Александровичу, то единственно «по старой памяти».

Государь мне предложил еще хорошенько обдумать мое решение, прибавив при этом, что ему было бы жалко расстаться со мною. Кроме того, в этих переговорах почувствовалось мне и некоторое недовольство мною. Я подумал, подумал,— и остался. Несмотря на это решение, отношения мои к великому князю Павлу Александровичу нисколько не изменились к худшему.

Девятое января 1905 года.— Витте и манифест 17 октября. Первая Государств венная Дума.— Впечатления от Столыпина.— Столетие Отечественной войны.— Трагическая гибель Столыпина в Киеве .

Многие исторические события, которых я был свидетелем, за давностью времени изгладились из моей памяти, и я могу рассказать о них только в самых общих чертах, Так, например, довольно смутно вспоминаю я день 9 января 1905 года. В это воскресенье я не был дежурным в Зимнем дворце и, проходя по Невскому, встретил процессию со священником Гапоном во главе, направлявшуюся к Зимнему Дворцу. За нею следовала большая толпа народа. Однако все это шествие было основано на недоразумениях, так как государя, которого так хотели увидеть манифестанты, вовсе не было в Зимнем Дворце. Он находился в этот день в Царском Селе.

Против манифестантов была двинута на усмирение Конная Гвардия, но военным действиям предшествовали продолжительные уговоры успокоиться и разойтись. Особенно горячился при этих переговорах священник Гапон с крестом в руках.

После того, как убеждения не подействовали, произведен был в толпу залп холостыми зарядами. Когда же и это не оказало влияния, то дан был уже настоящий залп, после которого толпа рассеялась, оставив на тротуарах и на площади немалое число убитых и раненых.

В тот же неспокойный 1905 год довелось мне неоднократно видеть Витте. Он подавлял своей дородной солидностью. Будучи очень высокого роста, он отличался медлительностью движений и спокойствием всего своего внешнего облика.

От Витте естественен переход к манифесту 17 октября 1905 года, о свободах. Составлялся он в Петергофе, причем выработка его текста была весьма продолжительной. Кроме ближайших к государю лиц, здесь присутствовал Фредерике, внесший в текст манифеста много поправок, а также флигель-адъютант Орлов, впоследствии состоявший при особе великого князя Николая Николаевича на Кавказе. Этого Орлова * не следует смешивать с другим Орловым, лейб-уланом, известным своей жестокостью при усмирении Прибалтийского края. Одно время он был близок ко двору, но впоследствии был устранен и умер от чахотки.

Составление манифеста носило очень конспиративный характер. Когда текст его был готов, Государь внимательно прочитал его, перекрестился и поставил под ним свою подпись.

На торжестве открытия Первой Государственной Думы мне быть не пришлось. Ни о ком из перводумцев у меня воспоминаний не сохранилось. Но живо помню приезд С. А. Муромцева с думской делегацией в Царское Село. Это было в самом начале существования Государственной Думы, когда к личности Муромцева было особо внимательное отношение. Но нам, привыкшим к блеску расшитых придворных и военных мундиров, было как-то странно на фоне их видеть скромные черные фраки думских депутатов.

Помнится, летом того же года довелось мне увидеть первый раз Столыпина. Дело было в финских шхерах, на яхте «Штандарт», куда Столыпин вскоре после назначения прибыл с докладом к Государю.

Я был дежурным и мог наблюдать сцену знакомства Столыпина с приближенными Государя.

После беседы с императором Столыпин вошел в столовую, в другом конце которой, столпившись у закусочного стола, ожидали выхода Государя свитские офицеры. Там же находились граф Фредерике и морской министр. При появлении Столыпина все взоры обратились на него. Высокий, статный, красавец собой, он спокойно стоял посреди столовой, озирая толпу придворных. После кратковременного замешательства к Столыпину подошел Фредерике и представил одного за другим всех присутствующих. На окружающих сильная личность Столыпина сразу же произвела глубокое впечатление.

Вскоре в столовую вышли Государь с Государыней и заняли места за обеденным столом. Столыпин во время обеда сидел рядом с императрицей и оживленно с нею разговаривал. Вообще беседа велась исключительно между царской четой и премьером.

Много раз впоследствии приходилось мне видеть Столыпина у Государя и Государыни, но, насколько я заметил, при ласковом приеме, который был неизменно оказываем этому сановнику в царском дворце, интимности в отношениях с ним не было. С семьей же его отношения не поддерживались вовсе.

Вскоре после описанного обеда, в шхеры, на свидание с императором Николаем II прибыл император германский. По-видимому, ему хотелось также поближе познакомиться со Столыпиным. Впоследствии Татищев рассказывал мне, что Вильгельм II выражал большое удовлетворение по поводу этого знакомства и, подойдя после разговора со Столыпиным, сказал Татищеву следующую характерную фразу: — Вот если бы у меня был такой министр, я покорил бы всю Европу.

Кстати, по поводу императора Вильгельма должен упомянуть, что в описываемое время его отношения с нашим Государем значительно улучшились. Между ними происходили довольно частые встречи.

Вскоре после одного из посещений императора Вильгельма II государь выезжал в Берлин на бракосочетание дочери германского императора, выходившей замуж за датского принца.

Убийство П. А. Столыпина.— Опасения еврейских погромов. — Распоряжение Государя

Я сопровождал Государя в Киев. С некоторыми из служащих я жил в царском поезде. В момент происходившего 1 сентября убийства Столыпина, ничего не подозревая, я отправился погулять по Крещатику. Около театра мы со спутником заметили какое-то смятение, и один из чинов придворной охранной полиции сообщил нам, в чем дело. Не зная, что произойдет дальше, мы поспешили обратно в поезд.

На другой день я был на торжественном обеде и имел случай слышать разговор двух незнакомых мне генералов, которые рассказывали, что накануне произошло в театре. После того, как убийца Столыпина — Богров произвел выстрел в свою жертву и стал убегать, к нему бросились два офицера и, обнажив шашки, хотели зарубить его на месте. Их остановили, а Богрова спросили, знает ли он, на кого он покушался и не имел ли он намерения убить Государя. На это Богров ответил, махнув рукою:

— Все равно, кого-нибудь убить мне было необходимо.

Покушение на жизнь Столыпина вызвало настоящую панику среди еврейского населения, которое массами стало покидать город, опасаясь погрома за злодеяние их единоверца Богрова***. На вокзале происходила невероятная давка, но тревога, по счастью, оказалась напрасной.

На третий день после катастрофы состоялся наш отъезд из Киева. Я слышал, как при прощании с генерал-губернатором Треповым Государь строго наказывал ему, чтобы он ни под каким видом не допускал еврейского погрома и всеми силами поддерживал в городе спокойствие. Приказание Государя, как известно, соблюдено было в точности.

Осенью 1912 года состоялось празднование столетия Отечественной войны.

После торжеств, имевших место в Москве, Государь и все принимавшие участие в торжествах, совершили поездку на Бородинское поле.

Здесь, после открытия памятника, состоялся в разбитых в поле палатках завтрак на довольно большое число лиц. После завтрака обходили могилы, осматривали старые укрепления. Служились многочисленные панихиды.

К вечеру были собраны старики, помнившие еще войну 1812 года.

Одна старуха, на вопрос Государя, сколько ей лет, ответила:

— Пойди, да в управе спроси: там тебе и скажут,— был ответ старухи. Государь засмеялся.

Приехали утром, уехали вечером, так что на Бородинском поле пробыли целый день. Государь ездил без императрицы, в сопровождении некоторых из детей.

Вечером, после обеда в поезд были позваны песенники. Из Ливадии, в 1912 году, вся царская семья прибыла в Царское Село.

Спокойно текла жизнь в царском доме. Государь просыпался около 8 ч. 30 м., в 9 часов пил один у себя в кабинете чай, после которого, до 10 часов, прогуливался по парку. С 10 часов принимал доклады до завтрака, который подавался в час дня и к которому иногда бывали приглашенные. За завтраком из трех блюд собиралась вся царская семья. После завтрака Государь занимался в своем кабинете потом выходил к императрице, и они несколько времени проводили за чтением. Затем Государь с детьми прогуливался по парку, а после прогулки опять принимал явившихся к нему лиц. В 5 часов всей семьей пили чай. После чая, до обеда, каждый из членов семьи занимался, как же лал: дети — обыкновенно уроками. В 8 часов подавался обед из четырех блюд. Вино (сливовицу) за обедом и завтраком по одной маленькой рюмке пил только Государь. Во время войны стол царской семьи стал гораздо скромнее, вина же к столу не подавали совершенно. Исключение делалось только в тех случаях, когда к столу бывали приглашенные. Только дети постоянно пили предписанное врачами Сен-Рафаэль.

После обеда, около 9 часов, все расходились: дети шли к себе наверх, Государь — в кабинет на час, просматривать бумаги, а затем возвращался обратно к императрице, с которой и проводил время до часу ночи за чтением и беседой Иногда тут же присутствовала и А. А. Вырубова. В 11 часов пили чай.

Так обыкновенно текла жизнь в царском доме. Только в дни полковых праздников Государь часть дня проводил вне семьи и, если полк был расположен в Петрограде, завтракал, а если в Царском Селе, то обедал в полковых офицерских собраниях.

Дети вставали в 8 часов, пили чай и занимались до 11 часов. Учителя приезжали из Петрограда, в Царском Селе жили только Гиббс и Жильяр. Иногда после уроков перед завтраком совершалась недолгая прогулка. После завтрака — занятия музыкой и рукоделием.

Государыня вставала в 9 часов и в постели пила гоголь-моголь. Затем занималась в своем кабинете и принимала представлявшихся. После приема иногда совершала прогулку по парку в экипаже вместе с детьми или с какой-либо из фрейлин (графиней Гендриковой или баронессой Буксгевден). После завтрака, до чая Государыня занималась ручными работами или живописью. После чая — paбота до обеда или прием представляющихся.

Дети могли приходить к государыне во всякое время без предварительного о себе доклада.

Кроме двух (названных выше) фрейлин, при императрице находились: доктор Е. С. Боткин и гоф-лектрисса Шнейдер. За здоровьем наследника наблюдал доктор Деревенько.

Зиму и весну следующего, 1913 года провели в Царском Селе. Наследник часто хворал гемофилией.

С началом юбилейных празднеств трехсотлетия царствования дома Романовых поехали в Москву. Там были церковные торжества, встречи и приемы русских и иностранных делегаций. Из Москвы, через Нижний Новгород, поехали по Волге в Кострому и Ипатьевский монастырь. Оттуда - по Средней России, путем, которым следовал в свое время царь Михаил Федорович, опять в окрестности Москвы, связанные с воспоминаниями о деятельности первых царей рода Романовых (Переяславское озеро, подмосковные села и проч.). Везде — воодушевление населения, депутации.

После торжеств вернулись в Царское Село, оттуда в Крым. Зиму 1913—1914 г.г. спокойно прожили в Царском Селе.

Летом 1914 года в Петергофе и Красном Селе были большие празднества по случаю посещения английской и французской эскадр. После убийства в Сараеве австрийского эрц-герцога Франца-Фердинанда пошли слухи о возможной войне, но в царской семье они не вызвали тревоги. Тревога почувствовалась уже в середине июля, во время пребывания президента Пуанкаре. После одного завтрака президент неожиданно отбыл на эскадру, которая тотчас снялась с якоря и отплыла во Францию. Это дало повод к тревожной молве****.

О начатой Германией войне объявил Государь в Красном Селе в присутствии генералитета, офицерства, а также толь ко что окончивших военные училища молодых офицеров. В Красном Селе состоялся торжественный обед.

Возвратясь в Петергоф, Государь на другой день принял министров и занимающих руководящие посты военных. Состоялось совещание, после которого великий князь Николай Николаевич был назначен Верховным Главнокомандующим. После, в августе, Государь ездил по мобилизованным военным округам. До принятия на себя Верховного Главнокомандования Государь временами ездил в Барановичи, где находилась Ставка. Посетил также Государь и крепости.

После принятия Государем Верховного Главнокомандования и с переносом Ставки в Могилев я был назначен состоять в должности камердинера при императрице, которую я сопровождал при ее поездках. Когда императрица ездила в Ставку, то там проводила только день, осматривая госпитали и лазареты своего имени. Самый же большой госпиталь находился в Царском Селе.

Наследник жил сперва в Царском Селе, откуда ездил с императрицей в Ставку к Государю, в Могилев. Затем он подолгу оставался в Ставке, где жил только вдвоем с Государем.

Жизнь оставшихся в Царском Селе текла прежним порядком. Прибавилось лишь почти ежедневное посещение Государыней и великими княжнами лазаретов. Перед объездом лазаретов государыня и великие княжны заезжали помолиться в церкви Феодоровской и Знаменской Божьей Матери. Так продолжалось до последних месяцев 1916 года

Незадолго до убийства Распутина стало замечаться в связи с неудачами на войне, общее недовольство его вмешательством в дела управления и его влиянием на царскую семью.

В Государственной Думе по этому поводу произносились возбужденные речи. Во время пребывания в Царском Селе Государя бывали частые приезды для доклада председателя Государственной Думы М. В. Родзянко.

Запомнился мне один из его последних, может быть даже и последний приезд. Родзянко поручил скороходу отмечать время его пребывания в кабинете Государя, и когда он вышел из кабинета, скороход, принимая от него портфель, чтобы донести таковой до экипажа, сообщает о про веденном на докладе времени.

— Теперь это лишнее. Теперь все равно, все кончено..,— заметил с горечью Родзянко*****.

Бывал у Государыни министр двора граф Фредерикс знавший дела только своего министерства и ни во что другое не вмешивавшийся. С докладами к императрице во время отсутствия Государя являлся Горемыкин, а потом - сменивший его на посту премьера — Штюрмер. Бывал часто и Протопопов, производивший странное впечатление своими чересчур любезными манерами*****.

Распутин появился при дворе вскоре после тяжкого заболевания гемофилией наследника, во время пребывания царской семьи в Спале, кажется, в 1906 году.

Наследник был при смерти. Выздоровление казалось невозможным. Вся царская семья часто собиралась вместе и молилась о здравии болящего. Умильно служил священник отец Александр.

Императрице, которая была в большом горе, посоветовали просить помолиться некоего Распутина. Императрица послала ему телеграмму, на которую был получен ответ: «Помолюсь — и наследник будет здоров». Действительно, день спустя, здоровье наследника стало улучшаться. Вскоре после этого Распутин получил доступ к императрице, Это произошло в Царском Селе. О Распутине Государыне доложила Мария Ивановна Вишнякова, служившая во дворце няней. При ее посредстве Распутин и был допущен во дворец. Посещения его не были такими частыми, как об этом обыкновенно говорят: так, за три месяца моего бессменного дежурства при императрице, я видел у нее Распутина только дважды, причем посещения его продолжалось не более десяти минут*******.

При встречах с Государем Распутин целовал у него руку, Государь же — руку Распутина.

В декабре 1916 года Распутин был убит. Во дворец об этом сообщил Протопопов. Смерть Распутина произвела тяжелое впечатление на Государыню и некоторых из ее приближенных. Труп Распутина привезли в Царское Село и похоронили на участке за Феодоровским собором, там, где д. А. Вырубова хотела построить убежище для инвалидов. Хотела она и сама там жить: она была больная и к тому же хромая.

В убийстве Распутина принимал участие великий князь Дмитрий Павлович. Он, по решению государя, должен был быть выслан в Ташкент, где ранее находился в ссылке Великий князь Николай Константинович.

За Дмитрия Павловича просил государя его отец, великий князь Павел Александрович, а также и другие великие князья, особенно Николай и Александр Михайловичи. Но государь сказал:

Дмитрий Павлович был выслан. Императрица даже не приняла великих князей, хотевших просить ее заступничества.

После этого великий князь Александр Михайлович вручил Государю письмо, подписанное многими великими князьями.

В феврале 1917 года прошли слухи о том, что что-то в Петрограде подготовляется. Государь почти постоянно находился в Ставке и только изредка приезжал в Царское.

Возникли забастовки. С докладом к императрице стал часто приезжать Протопопов. Однажды, после приема, он вышел от императрицы, зашел ко мне в дежурную комнату и сказал:

— Как будто начинается революционное брожение. Но мы успокоим.

Посещения Протопопова были частыми. После одного из них он вновь зашел ко мне и сказал, что Государыня приказала мне принимать от него, министра внутренних дел все секретные телефонные сообщения о ходе волнений и докладывать таковые императрице.

Сообщения эти делал или он сам, или его секретарь. Сообщения эти в течение первого времени были успокоительного характера. «Доложите Ее Величеству, что в Государственной Думе не благополучно: шум. Главное — ругают «старика» (Штюрмера)». (Это, очевидно, относится к 1916 году еще. Е.С. ).

— Ничего, пусть себе ругают,— заметила Государыня. На последующие сообщения: «Доложите, что опасности нет никакой», Государыня отозвалась:

— Какая же может быть опасность? Ничего не будет.

Такая уверенность не покидала императрицу до последнего момента.

События развертывались быстро, но до дворца доходили только глухие слухи. На другой день опять звонит Протопопов:

— В Петрограде бурно. Казаки понемногу переходят на сторону революционеров. Завтра решится все. Надеюсь, наша сила возьмет верх. Я приказал полиции занять посты на чердаках.

Я передал императрице доклад: «В Петрограде не все благополучно; казаки идут против правительства».

— Ваше Величество, так докладывает министр внутренних дел.

— Никогда не поверю: казаки против нас не пойдут.

Скоро опять звонок Протопопова: «Доложите Ее Величеству, что, я надеюсь, мы устоим». Государыня на это заметила: «Конечно, это так и будет».

На следующий день звонит секретарь министра:

— Доложите Ее Величеству, что из некоторых тюрем стали выпускать арестантов. Литовский Замок горит. Горят и некоторые участки.

— Что же делать? Посмотрим, что дальше будет... — сказала императрица, на которую эти известия подействовали несколько удручающе.

Это было последнее телефонное сообщение. После секретарь министра приезжал лично и сообщил, что горят участки, тюрьмы и суд. Это было последнее сношение с Петроградом.

Жизнь приостановилась. Дети лежат в кори, Государя нет, нет и вестей о нем.

*Опала его была вызвана также отрицательным отношением к Распутину. – Е.С.

**Генерал Татищев, последовавший за царской семьей в ссылку, расстрелян большевиками. – Е.С.

*** Богров – «сотрудник» начальника Охранного Отделения — служил «на два фронта». Из Воспоминаний левого с.-ра М. Натансона следует, что Богров предложил ему (с.-рам) свои услуги для убийства Столыпина, но с.-ры не приняли предложения. – Е.С.

****Я по старым парижским моим отношениям с Вивиани, который в качестве первого министра сопровождал Пуанкаре, был им принят во Французском Посольстве. Под влиянием этой общей тревоги я его между прочим спросил накануне отъезда («не для печати») о положении вещей. Он мне ответил: «Одно могу Вам сказать, Семенов, до сегодняшнего утра пока благополучно, а что будет завтра,— совершенно не знаю!..» – Е.С.

***** Вот что мы читаем в 1 т. «Россия на переломе» П. Милюкова, стр. 22: «10 февраля (1917 г.) во время последней аудиенции председатель Думы был встречен холодно; царь нетерпеливо прерывал его доклад, а на повторные подтверждения об угрожающем положении в стране и о возможности революции ответил коротко: «Мои сведения противоположны, а если Дума позволит себе такие же резкие выступления, как прошлый раз, то будет распущена». – Е.С.

******Автор совершенно верно подметил эту черту Протопопова, в которой я мог убедиться лично в Лондоне. Протопопов, с которым я до того был очень мало знаком, попросил меня помочь ему в приеме русскими парламентариями бельгийских парламентариев. Со второй же встречи он меня называл не иначе, как «дорогой друг...» (1916 г.). – Е.С.

******* Сведения, сообщаемые автором, совершенно верны. Но сейчас, когда «гнусные сплетни» уже оценены по достоинству и официально установлены даже врагами царицы, дело не в посещениях, а в его влиянии через ту же Вырубову, Головину и других на царицу, верившую в его благодать, которою он был осенен, когда в ее руках фактически была к концу 1916 г.— сосредоточена вся государственная власть (см. Предисловие).

Чтобы облегчить страдания болящих, укрепить их, подняли из Знаменской церкви икону Божьей Матери. На пути следования иконы во дворец встретился солдат, посмотрел на икону, на священника и, обращаясь к последнему, сказал весьма грубо:

— Привык обманывать народ: до сих пор идолов носишь.— Это были первые проявления разнузданного настроения, непосредственно дошедшие до нас отзвуки революции.

Молебствие служилось в той комнате, где лежали больные. Хворали тяжело. К молебну сошлись придворные и служащие, которые, полные тяжелых скорбных дум, молились со слезами. По окончании молебствия священник благословил больных и по просьбе Государыни обошел с иконой весь дворец.

В первые дни революции приезжал от Государя генерал адъютант Н. И. Иванов, довольно долго беседовавший с Государыней.

Ожидаем приезда Государя, получив верные сведения, что Государь из Ставки выехал.

Для встречи Государя из Петрограда приехал флигель-адъютант граф Замойский. Он дожидался приезда Государя и, сидя в дежурной комнате в креслах, дежурил по ночам вместе со мною.

В одну из таких ночей граф Замойский узнал от дежурного офицера, что из Петрограда едет особым поездом вооруженная группа рабочих и других лиц громить дворец. Замойский, сообщив об этом мне, спросил, нужно ли беспокоить императрицу. Пообдумав, мы решили пока Государыне ничего не говорить. Пообождав несколько времени, Замойский переговорил с кем надо по телефону и узнал, что поезд прошел мимо Царского. Так все обошлось благополучно.

В один из первых дней революции (еще до приезда Государя) Родзянко телефонировал графу Бенкендорфу о том, чтобы императрица и дети тотчас же уезжали из дворца: грозит большая опасность.

Граф Бенкендорф сообщил, что дети больны. Родзянко ответил:

— Уезжайте куда угодно и поскорее. Опасность очень велика. Когда горит Дом, и больных детей выносят.

Императрица позвала меня и рассказала об этом, прибавив в сильном беспокойстве:

— Никуда не поедем. Пусть делают, что хотят, но я не уеду и детей губить не стану.

Вскоре после звонка Родзянко, как бы для защиты дворца, явились войска, в первую очередь Гвардейский экипаж и стрелки Императорской фамилии. По желанию императрицы войска выстроились около дворца, и императрица вместе со здоровой еще великой княжной Марией Николаевной стала обходить солдат. После обхода граф Апраксин* сказал:

— Как вы смелы, Ваше Величество. Как Вас встретили солдаты?

— Эти матросы нас знают. Они ведь и на «Штандарте» были,— ответила императрица.

На другой день, простудившись на морозе при смотре войск, слегла в болезни и Мария Николаевна.

Об отречении Государя стало известно во дворце из рассказов фельдъегеря, с которым генерал Алексеев, еще до отречения Государя, послал в Царское бумаги на его имя. Фельдъегерь передал бумаги мне и велел их хранить. Я доложил Государыне и просил ее распоряжения, так как положить бумаги в кабинет Государя, где никого нет, казалось неудобным. Государыня распорядилась сохранять бумаги в своем кабинете. На другой же день привезший бумаги фельдъегерь на словах передал об отречении Государя. Более точных сведений мы в то время не имели.

Спустя некоторое время во дворец приехал командир фельдъегерского корпуса и просил возвратить ему лично все привезенные из Ставки пакеты. Я доложил обо всем императрице. Государыня со слезами на глазах подтвердила известие об отречении и приказала возвратить бумаги полковнику. Больным детям об отречении Государя не сказали ничего.

До сих пор из Петрограда никто не появлялся. Но вот приехал генерал Корнилов вместе с несколькими офицерами, среди которых были Коцебу — офицер гвардейского уланского полка и полковник Кобылинский** . Во дворце в это время находился гофмаршал Бенкендорф и церемониймейстер граф Апраксин.

Корнилов просил доложить о нем Государыне, которая и приняла его в присутствии графа Бенкендорфа.

Корнилов сказал императрице, что на него возложена тяжелая обязанность объявить об аресте и просил Государыню быть спокойной: ничего не только опасного, но даже особых стеснений арест за собою повлечь не может. Корни лов попросил разрешения представить Государыне сопровождавших его офицеров.

Выйдя от императрицы, он объявил, что все окружающие царскую семью могут по собственной воле при ней остаться. Кто же не хочет, волен уйти. На принятие решения им было дано два дня, после которых для остающихся вместе с царскою семьей наступал также арест.

Комендантом был назначен Коцебу, а начальником охраны — полковник Кобылинский.

Императрица несколько растерялась и приказала позвать к себе великого князя Павла Александровича, которого не принимала уже в течение довольно долгого времени.

— Скажите, что сейчас же прибуду,— ответил по телефону великий князь.

Тотчас же по приезде он был принят императрицей.

— Ничего, поправим дела,— сказал великий князь, когда я спросил его мнения о создавшемся положении вещей. - Я сегодня не спал всю ночь. (Великий князь, по его словам, работал над проектом конституции).

Вскоре после этого в Ставку были отправлены два офицера передать Государю для подписания манифест о конституции. Возможно, что с ними были отправлены Государю и другие бумаги. Офицеры поехали в статском платье. Один из офицеров был Стессель, сын начальника обороны Порт-Артура. Из поездки этой ничего не вышло: посланные не смогли доехать до Государя.

Вскоре вторично явился генерал Корнилов вместе с А И. Гучковым и свитою. Опять по приказу императрицы вызвали великого князя Павла Александровича, который и приехал немедленно. Я доложил. Государыня велела просить всех к себе. Прием у Государыни продолжался минут 10-15.

По выходе великий князь обратился к генералу Корнилову с вопросом о надежности войск охраны. Корнилов*** уверил его в надежности.

Обратись к Гучкову, великий князь сказал, что он не спросил его мнения потому, что Гучков, не будучи военным, не в состоянии тонко уловить настроения воинских частей.

Ожидаем приезда Государя. Принимаем все меры к тому, чтобы узнать что-либо, но ни откуда не имеем достоверных сведений.

Через некоторое время приехал А. И. Гучков. Прошелся по дворцу и мимо комнат императрицы, где собрались многие дворцовые служащие, в числе которых был и я. Один из сопровождавших Гучкова офицеров, явно нетрезвый, обратись к нам, сказал:

— Вы наши враги, а мы ваши враги. Вы продажны. Я отвечал ему.

— Вы ошибаетесь в нашем благородстве, милостивый государь.

Гучков даже не повернулся и сделал вид, что не заметил выходки пьяного прапорщика.

Были получены достоверные известия, что Государь в дороге и что скоро он прибудет во дворец.

Спустя неделю после первого посещения Корнилова приехал Государь. Произошло это 10 марта.

Около 10 часов утра собрались во дворце и нестройно встали в вестибюле какие-то офицеры. Дежурный по караулу офицер вышел наружу. Через некоторое время от железнодорожного павильона подъехал автомобиль Государя Ворота были закрыты и дежурный офицер крикнул:

Ворота открылись, автомобиль подъехал ко дворцу. Из автомобиля вышли Государь и князь Долгоруков (генерал-адъютант Свиты).

Когда Государь проходил мимо собравшихся в вестибюле офицеров, никто его не приветствовал. Первый сделал это Государь. Только тогда все отдали ему привет.

Государь прошел к императрице. Свидание не было печальным. Как у Государя, так и у императрицы, на лице была радостная улыбка. Они поцеловались и тотчас же пошли наверх к детям.

Скоро Государь вернулся назад и приказал мне узнать, приехали ли во дворец прибывшие с ним из Ставки герцог Лейхтенбергский, Нарышкин и Мордвинов. От графа Бенкендорфа я узнал, что они «не приехали и не приедут». (Все трое, как только сошли с поезда, отправились по домам). Я доложил Государю, точно передав слова графа Бенкендорфа.

До приезда Государя охрану дворца нес Сводно-Гвардейский полк. Как только приехал Государь, сводно-гвардейцы были заменены гвардейскими стрелками. В первый же день солдаты новой охраны убили в парке двух оленей. Возможно, что это произошло случайно, без всякого злого умысла.

В течение некоторого времени никто из членов правительства не заезжал во дворец. Первым приехал Керенский, небрежно одетый, в куртке. Об его приезде доложили Гocударю. Государь приказал пригласить к себе Керенского. У Государя Керенский пробыл недолго. Государь представил его императрице.

Керенского ожидали хотевшие его видеть служащие дворца. Один из них обратился к Керенскому со следующим:

— Александр Федорович, мы обращаемся к вам с просьбой об урегулировании квартирного вопроса: у одних из нас квартиры очень тесны, между тем как у других чересчур просторны.

— Хорошо, все устрою. До свиданья,— сказал Керенский и тотчас уехал. По-видимому, он чувствовал себя не вполне уверенно и казался смущенным:

— Знаешь, как он ко мне обращался: то Ваше Величество, то Николай Александрович. И все время был нервен.

Письма и газеты доставлялись во дворец через коменданта Коцебу весьма аккуратно. Стал довольно часто наезжать Керенский. В последующие посещения он держал себя увереннее, чем в первый раз. И Государь стал отзываться о нем лучше. К поезду Керенского подавали царский автомобиль, украшенный цветами. Автомобилем управлял шофер Государя.

В течение всего времени пребывания Государя в Царском Селе Керенский во внутреннюю жизнь дворца не вмешивался и был весьма выдержан и корректен.

Был проект переезда царской семьи в Ливадию, но он остался невыполненным. Однажды Керенский сообщил Государю, что есть возможность отъезда в Англию и просил быть наготове. Не удался и этот план**** .

Зашевелились большевики. От них исходили угрозы перевести царскую семью в Петропавловскую крепость. Узнали об этой угрозе и мы все. Вскоре неожиданно приехал Керенский, которого принял Государь. Пробыв короткое время у Государя, Керенский попросил приема у императрицы. Мы все ожидали, что он объявит о переводе в Петропавловскую крепость. Из комнат Государыни был слышен громкий, казалось, возбужденный, разговор. Но оказалось, что наша тревога была лишена оснований. Государыня после рассказывала, что Керенский шутил, балагурил, смеялся и что все слухи о переводе в Петропавловку вздорны. Впрочем, Керенский обратился к царской чете с просьбой по возможности проводить время раздельно, так как на этом настаивает совет рабочих и солдатских депутатов.

Приезжал однажды кто-то в форме полковника удостовериться, что Государь присутствует во дворце, а не уехал. Посетителя допустили лишь в коридоры дворца и дали увидеть Государя, проходившего в отдалении. Этим он удовлетворился и уехал.

Двадцать девятого июня был именинником великий князь Павел Александрович. В это время я был в отпуску, у семьи, в Царском. Попросил у полковника Кобылинского разрешения съездить в Петроград. Когда я прощался с царской семьей, то Государь и Государыня просили меня поздравить великого князя.

Я был у великого князя и передал поздравления. Великий князь много меня расспрашивал о жизни царской семьи. Я в свою очередь спросил великого князя, угрожает ли какая-нибудь опасность. Павел Александрович передал мне мнение бывшего у него коменданта Коровиченко (заменившего Коцебу): пока у власти временное правительство, безопасность обеспечена. Если же власть временного правительства падет и будет захвачена большевиками, ни за что ручаться нельзя.

Во дворце жила А. А. Вырубова и как сестра милосердия; ухаживавшая за детьми во время их болезни Ю. А. Ден. Был получен приказ немедленно выселить их из дворца. Коровиченко в это время временно передал свои обязанности Кобылинскому.

Мне было велено доложить Государыне, что Вырубову и Ден выселяют. На императрицу это известие подействовало удручающе, и она заплакала. Расставание было очень тяжелым: расстававшиеся плакали. Вырубову под вооруженной охраной увезли в тюрьму, в Петроград, Ю. А. Ден уехала на собственную квартиру.

Жизнь заключенной царской семьи текла весьма однообразно.

В марте лежал еще глубокий снег. Государь гулял по парку один в сопровождении дежурного караульного офицера Иногда с Государем гулял также гофмаршал князь Долгоруков. Прогуливался Государь дважды в день. Сопровождавшими в прогулках Государя офицерами всегда оказывалась полная внимательность и предупредительность. Только однажды офицер шел за Государем в буквальном смысле слова по пятам, и Государь, с усмешкой, должен был отстранить его.

Когда караул менялся (это происходило постоянно во время завтрака царской семьи), то оба офицера — прежний и новый начальники караула — приходили к Государю. Однажды вошли оба офицера. Государь простился с уходящим и, здороваясь с вступающим вновь на караул, протянул офицеру руку. Тот, отступив демонстративно назад, отказался от рукопожатия. Государь подошел к нему, положил на плечо руку и ласково спросил:

— Я из народа,— был ответ.— Вы не хотели протянуть народу руку, не подам ее и я.

Когда земля оттаяла, стали выходить на прогулку поправлявшиеся дети. Государь предложил желающим работать. Работали все: и семья, и свита, и служащие. Вначале работа состояла в копании гряд, на которых были посеяны разные овощи. Императрица не работала, но когда стало потеплее, лежала близ места работ на ковре. Иногда в это время к ней подходили солдаты, садились близко к ней и подолгу разговаривали.

Держали себя солдаты в присутствии царской семьи вполне прилично и только немногие позволяли себе курить в присутствии кого-либо из ее членов. Однажды солдата стоявший на карауле внутри дворца, открыл находившийся в том же помещении сундук, из которого вынул две пары принадлежавших императрице башмаков. Он засунул башмаки в печь, но это было замечено, и виновник был открыт. Все другие поступки, доставлявшие некоторые неприятности царской семье и ее окружающим, надо приписать не злым намерениям, но неведению и невоспитанности. При осмотрах дворца, которые происходили только с соответствующего разрешения, солдаты вели себя всегда тихо, не позволяя себе ничего лишнего.

Когда на грядках все было посажено, Государь предложил срезать засохшие деревья парка и разделывать их на дрова. Это занятие продолжалось до самого отъезда в Тобольск.

А.А. Волков

Около царской семьи