главная

Что почитать

 

Кашлев Валентин Фёдорович, родился в Староюрьевском районе Тамбовской области в 1929 г.

Чтать другие произведения В. Кашлева: "О языке", "Я, дед Егор и стадо", "Бобыль Асей", "Рыжуха", "Дядь Ляксанькя"

 

История моей жизни

Глава 1

Родился я на хуторе “Кашлев”, Тамбовской области 5 июля 1929 года, в год так называемого “великого перелома", когда началась беспрецедентная ликвидация единоличного и общинного крестьянства в России. Все катаклизмы, обрушившиеся на деревню, практически проходили на моих глазах.

Мой прапрадед Фёдор Кашлев был кузнецом. Его постоянное стояние у горна и дыхание копотью, окалиной, привели к появлению у него постоянного хронического кашля и, таким образом, в конце концов рождения нашей фамилии.

Прадед Василий, сын Фёдора, снабжал отца материалами, заказами и постоянно разъезжал по сёлам. Всем своим детям, а их у него было четверо, он сумел выстроить избы и дал им возможность самостоятельно устраивать свою жизнь. Его сын Лукъян, мой дед, женился на Матрёне Антоновне Чернышовой из села Чурюково, Тамбовской области, и прижил с ней двоих детей – дочь Раису 1905 года рождения и сына Фёдора, моего отца, 1908 года рождения.

В 1914 году мой дед Лукъян Васильевич Кашлев погиб на германской войне (первой мировой). Моя бабушка Матрёна Антоновна после гибели мужа переехала с детьми к старшему брату мужа Афиногену Васильевичу Кашлеву на хутор в 14 верстах от села Чурюково.

Афиноген Васильевич ездил со своим отцом по деревням, собирая заказы и материалы для работы в кузнице. В соседнем селе Спасское, Тамбовской области, он познакомился с управляющим Спасского имения барина Белозёрова господином ПавлОвичем, сыгравшим немалую роль в дальнейшей жизни Кашлевых. ПавлОвичу понравился расторопный молодой человек и он пригласил его работать в имении распорядителем сельхозугодий и стадом Спасского гурта (по современному – нанятый для работы фермер). Афиноген поселился на хуторе в трёх верстах от села Спасское в самом начале двадцатого века. Благодаря своей хозяйственной хватке, умению вести хозяйство, он организовал своё собственное фермерское дело. Выстроил рубленые дворы, служебные постройки, дом хозяйский и дом для рабочих. Надо отдать должное – трудился он вместе с женой день и ночь. Детей ему Бог не дал, поэтому в 1914 году, когда погиб брат Лукъян, Афиноген пригласил его вдову, мою бабушку Матрёну Антоновну, с детьми к себе на хутор. Таким образом, он приобрёл детей и дополнительного работника. Дом свой в Чурюково моя бабушка продала. На вырученные деньги Афиноген купил дополнительно скотину и на столыпинские кредиты купил землю. К себе на хутор он пригласил ещё своих брата и сестру с их семьями в качестве работников. Выручку от продажи их хозяйств тоже пустил в дело. Получился семейный подряд из родственников. В итоге перед революцией у Афиногена организовалось хозяйство, насчитывающее более ста голов скота, ста десятин пахотной земли и сколько-то десятков десятин лугов.

Отца моего, Фёдора, Афиноген возил учиться в школу в посёлок Александро-Невский в 18 километрах от хутора. Кроме того, Афиноген приютил у себя мальчика сироту Андрея на два года моложе моего отца (впоследствии он стал Андрей Андреевич Жалнин, большой чин в органах госбезопасности). 

Мальчики вместе пасли летом скот, в основном телят. И Андрюшка очень просил зимой дядю тоже отвезти его в школу вместе с Федей, на что Афиноген “глубокомысленно” отвечал так: “Стал быть босяк будет как мой племянник, а племянник будет как босяк? Ишь чего захотел! Хорошо, что работаешь и живёшь в тепле и ешь хлеб, тактось”. И, конечно, Андрюшку в школу не отправлял. А тот был паренёк на редкость любознательный, к грамоте тянулся. Поэтому, когда Федя делал свои уроки, Андрюшка тоже старался в них вникнуть. Фёдор ему охотно помогал постигать азы грамоты. Они были неразлучными друзьями до самой кончины.

Надо отметить, что Афиноген был довольно образованным человеком. В друзьях у него ходил приходской батюшка из Спасского. Он жаловался ему, что мол поговорить не с кем, играл с батюшкой в шахматы и, как правило, его обыгрывал. Но иногда, игра есть игра, бывало и проигрывал. Тогда батюшка вынужден был идти в своё Спасское пешком, хотя обычно Афиноген посылал за ним дрожки и отвозил обратно. Своеобразный был человек. Он перед батюшкой вообще гордился своим свободным, вольным происхождением и рассказывал, что его прапрадед получил вольную за заслуги перед царём и отечеством в войне 1812 года, ковал лошадей и выполнял другие кузнечные работы.

Глава 2

Революция как-то не коснулась своей разрушительной силой уклада кашлевского хуторка. Единственным её дуновением было бегство барина Белозёрова. Управляющий имением ПавлОвич с семьёй подался в Москву. Он на улице Большая Молчановка имел 8-микомнатную квартиру со всеми удобствами, с паркетными полами. Но когда началось уплотнение “буржуйских хоромов”, две комнаты (по приглашению самого ПавлОвича) достались Матрёне Антоновне, моей бабушке, и её уже замужней дочери Раисе (моей тётке) с мужем – Скородинским Юрием Николаевичем, сотрудником одного из московских институтов.

У него в 1936 - 1937 годах был уже приёмник ВЭФ – большая редкость по тем временам. Мы с двоюродным братом Николаем, их сыном, очень любили покрутить его, чтобы слушать другие страны. Коля был на три года старше меня. Мы с ним облазили все арбатские переулки, Собачью площадку, бегали в близлежащие кинотеатры (Художественный – например), играли в дружинников Александра Невского.

Перед первой мировой войной из больших сёл (Тростено, Старое Сеславино) к Спасскому потянулись переселенцы в ответ на столыпинские реформы. Таким образом в полутора километрах от хутора Кашлев появился новый посёлок примерно из 50 дворов. Одним из переселенцев был мой дед по материнской линии Иван Егорович Козлов. Его жена – чистокровная полька Мария Земцаровская. Дед служил в кавалерийских войсках в Кракове и в 1906 году привёз оттуда жену в тамбовское село.

Новый посёлок из переселенцев стал называться просто - Сеславинские выселки или просто Сеславино. В посёлок дед приехал с семьёй с бабушкой и двумя детьми – Натальей (моей матерью 1907 года рождения) и сыном Николаем (с 1909 г.). Затем у них родились ещё двое – дочь Анна в 1915 году и сын Сергей в 1921 году. Так что работать бабушке с дедушкой приходилось ”и в хвост и в гриву”, как говорил дед кавалерийским языком о своём труде.

Всем переселенцам нарезали по десятине земли, которую они обрабатывали вплоть до 1934 года, до образования в посёлке колхоза “Воля Ильича”. После образования колхоза у всех селян отрезали по половине наделов и объявили их колхозной собственностью. Эти отрезанные земли потом никогда и никто не использовал. Они заросли бурьяном. На них не разрешали даже телка привязать. Очередная глупость в аграрной политике властей. В моих рассказах РЫЖУХА и БОБЫЛЬ АСЕЙ подробно описываются жизнь и события тех дней.

Афиноген Васильевич со своим хуторским хозяйством от переселенцев только выиграл. Ему постоянно нужны были рабочие на авральные сельхозработы – сев, уборочная, сенокос, молотьба и т. д. Переселенцам тоже было выгодно поработать сезонно у хуторянина, тем более он платил деньгами, которые получал от продажи скота, мяса и других продуктов по специальным договорам с купцами.

Переселенцы никак не могли привыкнуть к трудно произносимому имени Афиноген и потому в разговорах упростили название его имени и обращались к Афиногену – Финаён Васильч, на что он нисколько не обижался.

Работягам он платил по рассказам сельчан хорошо, а если от человека толку было мало, он ставил его на работу отдельно ото всех и платил, как говорили, по труду, конечно как правило меньше. Обид обычно не было, а когда были, то затухали быстро с помощью “общественного мнения”. Плохих работников и общество не жалует. Афиноген чувствовал своё превосходство и любил повоспитывать “людишек”. Среди переселенцев не было богатых, скорее середнячки, которые могли позволить себе переезд. У большинства были лошади, коровы, овцы. В общем, хозяева, жаждущие земли, свободы и простора. Были и трудяги, были и работающие с прохладцей или семьи, где много едоков, но мало работников. Поэтому расслоение началось с самого начала переезда. У кого получалось наладить жизнь на новом месте, а у кого нет. Некоторые сами преодолевали трудности. А другие старались ловчить и за счёт кого-то хотели в люди выйти. Вот один такой пришёл к Финаёну покупать картошку, сам не вырастил. Афиноген назвал цену ниже рыночной, как сейчас говорят, потому что экономил на перевозке на рынок – на месте покупатель берёт. Мужик прослышал, обрадовался: “Бяру всю, тока пущай она, Финаён Васильч, у тей в хранилишши пыляжить, я вясной всю вывезу". Афиноген засмеялся – Ну что ж, вясной дык вясной. Он грамотный был и говорил без деревенского тамбовского акцента, но поиронизировать любил. Дело кончилось тем, что Афиноген картошку продал. А когда “хитрый” мужик приехал за ней весной, он показал ему в хранилище отходы – гнилую картошку – Сгнила, стал быть, твоя картошка. Ты ж не приходил за ней смотреть. И остался мужик без картошки, но с обидой на Афиногена.

 

Глава 3 

Отшумели революция, гражданская война. Афиноген чувствовал грядущие перемены на селе, в особенности после бегства Спасского барина Белозёрова и отъезда управляющего ПавлОвича в Москву. С 1922 года и до самой своей кончины в 1926 году он распродавал своё хозяйство – скот, земли, лошадей. Надо заметить, покупатели находились без труда. Была ещё вера у людей в благоприятный исход всех тревожных событий последних лет. Продавалось всё хуторское только за золотые деньги, бумажные ассигнации уже были не в ходу. Куда делось это вырученное от продажи золото, неизвестно. Никто из родственников Афиногена этого “клада” не видел. После смерти Афиногена около трёх лет хуторское хозяйство вела моя бабушка Матрёна Антоновна. Жена Афиногена от дел отошла, впала в депрессию и ушла на богомолье. После появления у бабушки и её дочери квартиры в Москве хозяйство хуторское пришло в упадок. Хуторян начали пугать поселковые власти раскулачиванием. Заправлял всем комитет бедноты, куда входил бобыль Асей (о нём можно прочитать в моём рассказе БОБЫЛЬ АСЕЙ). Его назначили старшим. Он был мужик никчемушный по сельской молве. Жил он в землянке, вырытой ему обществом за работу пастухом поселкового стада. Но он с этой работой не справился. За него никто замуж не выходил да он и сам не стремился жениться. Но когда стали в посёлке говорить о новых веяниях, коллективизации, отборе добра у кулаков, богатеев, Асей проявил прыть и стал как бы активистом. Ходил он постоянно в рубахе и портках из мешковины. Причём пуговиц у ширинки не было, вместо них использовался кованый длинный гвоздь, приспособленный как большая булавка.

В 1928 году моя мама, Козлова Наталья Ивановна, вышла замуж за моего отца, хуторянина Фёдора Лукъяновича Кашлева, племянника Афиногена Васильевича Кашлева. Замуж мама вышла по любви. За ней ухаживало много парней и Фёдора не один раз били, чтобы он отстал от Натальи. Мать очень хорошо пела, голос у неё был звонкий, как запоёт – вся деревня слышит. А отец был классный гармонист, играл на русской гармошке с такими переливами, что дед Иван (мамин отец) говорил – Как Фёдор заиграет – ноги сами в пляс идут. Но дочку Наталью замуж за него отдавать не хотел. Дело в том, что Фёдор был просватан за одну “барыню”, которую с сундуками добра привезли из другого села на хутор, а Фёдор её прогнал и сказал – Женюсь только на Наталье Козловой и всё.

Дед Иван дал обещание одному из трёх поселковых ребят Сиротиных, богатеньких крестьян, что отдаст Нотьку за него. А Нотька в упор заявила ему – Выйду замуж только за Фёдора. Дед запер её в наказание в горнице. Матери удалось открыть окно и она убежала на хутор к Фёдору. На хуторе поднялся шум, гам. Тогда Фёдор объявил отделяюсь и из хутора ухожу. В конце концов один из хуторских домов - пятистенок был перевезен в посёлок, собран, покрыт и отец мой с мамой стали жить своим хозяйством. Для ведения хозяйства им нарезали земельный участок размером в одну десятину, как у всех сельчан. Отцу при дележе достались корова с телёнком и две лошади. Одну из них отец уступил своей сестре Раисе. Она продала её и купила в Москве пианино. Очень хотелось ей научить сына Колю (Николая Георгиевича Скородинского) играть на пианино, но ничего у неё не получилось. Весь его интерес ушёл в железки, в машины. Сказались, наверное, унаследованные по кашлевской линии механические кузнечные гены. Он стал первоклассным шофёром и до самой пенсии возил высокопоставленное начальство. Даже имел право не останавливаться при аварийных ситуациях (оставлял свой вымпел). Он всегда был в почёте в тех коллективах, где трудился.

Не успели мои родители как следует устроиться на своём новом месте, как в 1934 году попали под раскулачивание, хотя отдали заранее лошадь в организованный в посёлке колхоз. В хозяйстве остались только дом и корова. Председателем комиссии по раскулачиванию был некто Тульский, затаивший обиду на Наталью за отказ выйти за него замуж. Вот он ей и отомстил. Эту информацию мне поведал друг моего отца Андрей Андреевич Жалнин. Он был свидетелем экзекуции по этому раскулачиванию. Дом отца был снова разобран и увезен в село Ивановское в трёх километрах от посёлка. Из него там сделали начальную школу (хорошо хоть с пользой дом использовали, и на том спасибо). Я разборку нашего дома хорошо помню, хотя мне было только 6 лет. В это время у меня уже была сестра Маша 4 лет. Так что у Фёдора с Натальей к моменту раскулачивания было двое детей. Все считали решение о раскулачивании моих родителей несправедливым. Родители написали жалобу в вышестоящие инстанции (не знаю куда, в губком или ещё куда) и им пришёл ответ о неправомерных действиях гр. Тульского и бумага о возвращении дома Фёдору с Натальей.

 

Глава 4

Но у отца уже не лежала душа к занятиям сельским хозяйством. Когда началась бодяга с раскулачиванием он завербовался работать на завод АМО, будущий ЗИС (автомобильный завод имени Сталина), впоследствии он стал ЗИЛ (заводом имени Лихачёва). От завода отца зачислили на рабфак и он даже рад был такому повороту событий. Ему с мамой дали большую комнату в бараке на 3 Кожуховской улице. Через год мама устроилась на нефтебаки в ТЭЦ №1, по современному – оператор котельной с мазутным отоплением. А ещё через год мы всей семьёй – 4 человека – переехали из общежития в большую комнату в двух комнатной квартире с туалетом, с печным отоплением, но без ванны. Поэтому отстаивать свой отобранный дом родители не стали, да и возможности разобрать снова, перевезти назад и вновь собрать дом не было. Лошадей сдали в колхоз, чтобы организовать перевозку надо было просить подводы в колхозе, а их не давали, выбивать их было трудно. На бумагу о возвращении дома никто не обращал внимания, поэтому помощи ждать было неоткуда. Это, в конце концов, и привело к отъезду моих родителей с детьми в Москву на работу и окончательному отрыву их от самостоятельного сельского хозяйства. Помогали, конечно, дедушке с бабушкой на их огородных делах и только-то.

В 1937 году я пошёл в 1 класс средней школы № 494, Пролетарского района, г. Москвы. Сестра Маша была на два года моложе меня и пошла в 1 класс этой же школы в 1939 году. На лето нас с сестрой увозили в деревню к бабушке с дедушкой на все каникулы.

До начала Великой Отечественной Войны мы жили небогато, но сносно. Помимо учёбы зимой мы ездили к тёте Рене (Раисе Лукъяновне) на Большую Молчановку. Раису по крещению звали Матрёной. А хуторские и деревенские называли её Матреня. Ей это не нравилось и она стала называть себя Реня. А когда она закончила педагогический институт, по документам она стала Раисой. Но мы её по привычке называли тётя Реня. Впоследствии она стала Заслуженной учительницей (не помню только СССР или РСФСР).

Нам понравилось только что открытое в Москве метро. До Большой Молчановки при поездке к тёте мы ехали на метро до станции Арбатская, а там несколько минут пешком до дома, где жила тётя. Мы с двоюродным братом Колей облазили все арбатские переулки, часто бывали на Собачьей площадке у старого Арбата с фонтаном посредине, но действующим этот фонтан мы никогда не видели. Он уже тогда, до войны, не работал. Сейчас там всё снесли и перестроили, а жаль, конечно, уж очень место в старой Москве было историческое.

Учился я всегда хорошо. Редко в табеле были четвёрки всегда пятёрки. Поэтому мне как отличнику всегда давали билеты на ёлку, в театры и т. д. Но особенно мне запомнился новый год, который организовала нам с братом Колей тётя Реня в 1940 году в Колонном зале Дома Союзов. Это было яркое незабываемое событие.

Вообще до войны были трудности, но не у нас, а у родителей. У нас, детворы, была райская жизнь, как нам казалось. Юрий Николаевич Скородинский, отец Коли, был хороший физик, занимался дома фотографией, поэтому мы её освоили тоже в детстве. Фотоаппараты были хорошие “фотокоры” с выдвигающимися гармошкой объективами. Жаль, что во время войны большинство фотографий пропало.

Когда началась война, рухнула вся наша беззаботная жизнь. Мы переехали в деревню к маминым родителям. Мне было 12 лет, сестре Маше 10 и брату Славе полтора года. Он родился в Москве в 1939 году в ноябре. Туда же к бабушке приехала тётя Нюра, мамина сестра, с двумя дочками Анной и Риммой. В небольшой избе собралось 10 человек. Спали на полатях, под потолком, на полу, на русской печке. Зимой в избу брали ещё новорожденных телят и ягнят. Электричества в деревне не было. Освещение – керосиновая лампа. У нас со стеклом, а в большинстве деревенских домов лампы без стекла или вообще без света, без лампы. Никакой информации в деревне о событиях нет, радио нет, газет нет. Железнодорожная станция Богоявленск в 25 километрах от посёлка. Когда кто появится в деревне со станции, расскажет, что и где, случилось этими слухами и жили.

К началу войны почти половина жителей посёлка разбежались, разъехались кто куда. В колхозе “Воля Ильича”, организованном в посёлке, работать было некому. Была постоянная нехватка рабочей силы. Поэтому, когда люди приехали в деревню из-за войны, рабочих рук стало в избытке. Но потом прибавилась работа для фронта и снова людей для её выполнения не хватало. Вязали шерстяные носки, валяли валенки, шили овчинные полушубки. Главная же работа была по производству сельхозпродукции.

Мы, дети, тоже наравне со взрослыми работали целый день. Летом пасли скот, пропалывали в огороде сельхозкультуры, а зимой ходили в школу. Я в село Спасское в 5 класс, сестра Маша в Ивановку в 3 класс.

 

Глава 5

 

Я лично пас контрактованных телят, то есть собранных у колхозников из личного подворья. Их надо было вырастить сдать осенью для нужд фронта. Подробно об этом можно прочитать в моём рассказе ”Я, дед Егор и стадо”, опубликованном на сервере ПРОЗА.РУ. Трудное было время.

Зимой мы с Машей ходили в школу пешком. Я уже говорил, что мы ходили в разные деревни, не вместе. Она в село Ивановка в 3 километрах от нашего посёлка на северо-восток, а я в село Спасское в 3 километрах от нашего посёлка на юго-запад. Все деревенские ребята старались ходить в школу и обратно гурьбой. По-отдельности ходить было страшновато, боялись волков. Постоянно слышали рассказы, что волки разорвали то учительницу, то старушку с ребёнком. Дома в избе уроки приходилось делать при коптюшке, писать на старых газетах. Учебников не хватало, поэтому иногда ребята договаривались какие-то уроки делать в школе после уроков. Что интересно – сестре Маше пришлось учиться в доме, принадлежащем когда-то нашим родителям и отобранном при раскулачивании. Вот такая судьба – пригодился нам наш дом, как школа.

Для полноты картины деревенской жизни попробую описать сельский уклад жизни сеславинцев – устройство дворов, личное хозяйство, колхозное житьё-бытьё. Я не могу описать хуторское хозяйство точно. Но по рассказам родителей оно было образцовым, по-современному – средняя ферма. Занимались в основном мясным скотоводством, продавали сельхозпродукты, мясо, масло. Возили в близлежащие посёлки, города вплоть до Москвы. Во время коллективизации хутор был практически разграблен и к 1936 году от него ничего не осталось. Даже пруд был спущен, так как разрушили дамбу – запруду, позволяющую собирать воду с обширной лощины. Всё прахом пошло. А колхоз складывался вяло, хозяйство никак не поднималось. Бывало, бригадир еле соберёт по посёлку колхозников на работу часам к 9, а в 12 они на обед уходят или на обеденную дойку своих коров. Какая тут производительность труда? Раньше каждый в своём хозяйстве с петухами вставал и работал день и ночь, а в колхозе из-под палки и, как говорили, за палки, то есть за трудодни, за которые, считали колхозники, ничего не давали или давали мало.

В первое время, когда лошадей обобществили, каждый хозяин бегал на колхозную конюшню глядеть за своей скотинкой. Деда моего, Ивана Егоровича Козлова, как бывшего кавалериста, конюхом поставили. Лошадей было около сорока. Конюшня была сделана на скорую руку из ивовых плетней. Сена заготавливали всегда маловато, овса тоже не вдоволь. Так дед из дома носил сено вязанками, своей Рыжухе. А Рыжуха при удобном случае убегала с колхозного двора и приходила домой. Видно никак не могла лошадка понять, что это за эксперименты люди делают и её из дома в какое-то конюшее общежитие прогнали без всяких удобств, что дома есть. Дед отводил её обратно на колхозный двор, а когда уходил, Рыжуха громко ржала, выражая очевидно своё лошадиное неудовольствие. А дед шёл и про себя костерил всех ЭТИХ умников, кто всё это придумал. О лошадной жизни моих деда с бабушкой можно прочитать в моём рассказе “Рыжуха”, опубликованном в ПРОЗА.РУ.

Жили крестьяне и после коллективизации в основном за счёт своих земельных наделов, личного домашнего скота, практически натуральным хозяйством. Дед постоянно достраивал своё дворовое хозяйство, хлева, сеновалы, навесы для сельхозинвентаря, хибарки для хранения зерна и использования как кладовки. Строительный материал – плетни из ивовых прутьев, соломенная резка и глина, перемешанная с коровьим навозом для обмазки. Ивовых прутьев и хвороста было много. Посёлок располагался возле длинной, версты на полторы и широкой лощины, заросшей кустарниковой ивой. А в полукилометре от посёлка на юг был распадок из трёх таких лощин, сходящихся в одну точку. Если сверху посмотреть, с высоты птичьего полёта, эти лощины образовывали как бы куриную лапу. Поэтому место это так и называлось – Курья лапа. Оно сплошь заросло кустарниковой ивой. Так что стройматериала для деревенского строительства было много, строй не ленись. Но строили не все. Кто строил, а кто-то на что-то надеялся, как-то по другому устроиться. Иван Егорович, дед мой ни на что и ни на кого не надеялся устраивал свою деревенскую жизнь трудом. Они с бабушкой и с помощью детей своих, конечно, к 1941 году имели крепкое хозяйство, позволяющее им жить пусть не богато, но в достатке.

 

Глава 6

 

Что представляло собою их хозяйство? Дом-изба рубленая 10 на 10 аршин (7 на 7 метров), крыт соломой, но с какой-то особой аккуратностью. Этим она выделялась из всех домов посёлка. Бабушка никому из мужиков не доверяла крыть свою избу и другие постройки, а делала это сама, конечно с помощью деда. Вокруг избы впритык к ней с южной и западной сторон на 10 аршин от стен были пристроены дворы – хлева для поросят, овец, коров, кур и навесы для сена и инвентаря. Все постройки располагались в виде правильного прямоугольника с выходом из хлевов и навесов внутрь двора на замкнутую площадку, называемую “варок”. С внешней стороны, кроме широких ворот на улицу, никаких дверей и окон у хозпостроек не было. Все окна и двери построек выходили только внутрь двора. Из избы в окно можно было наблюдать варок, на который зимой для прогулки выгонялся скот. А скота было – корова с телёнком, 2 – 3 поросёнка разных возрастов, до 15 – 20 овец (вместе с окотом), два десятка кур. Но осенью с цыплятами количество кур доходило и до пятидесяти штук. Ещё были собака и кошка, мышей пропасть, а крыс ни разу не видели. Позади дома (южная сторона) был навес для сельхозинвентаря с глухими стенами с трёх сторон. Там хранились плуг, соха для перепашки картошки, санки, сани розвальни, телега, пара хомутов. Хоть дед всё отдал в колхоз, но потом опять всё себе вновь приобрёл для личного хозяйства. Почему? Надо куда-то поехать, навоз по огороду развезти, лошадь дадут, а саней или телеги нет или сломаны. Дед в таких случаях всегда под нос себе ворчал – Своё есть своё, - и посылал кого-то там на верху, туды их мать. Кого? Бог его знает, но разрядку себе таким образом позволял.

Недалеко от избы был выкопан глубокий погреб 4 на 4 аршина, перекрытый накатом, засыпанным глиной пополам с соломенной резкой. Над ним крыша в виде шалаша, крытая соломой. Погреб зимой набивался утрамбованным снегом хорошо укрытым соломой. Такой холодильник долго мог охлаждать продукты. В нём хранились кринки с молоком, солонина, мясо, капуста, огурцы, помидоры в бочках. Для зимнего хранения картошки, моркови, свёклы выкопана длинная яма, как траншея. Вокруг неё делали вал из глины, чтобы не затекала вода, а сверху закладывали плотно толстым слоем соломы, чтобы не промерзали овощи. А их всегда было много. Для себя овощи хранились в подполье под домом, а в траншее для скота и продажи. Ещё была построена хибарка-склад для хранения зерна. Единственная постройка во всём хозяйстве, которая запиралась на замок. Все остальные, включая и избу, никогда не запирались даже, когда все были на работе и никого в хозяйстве не оставалось. И ничего никогда не пропадало.

Весь земельный надел по границам был обсажен древесной ивой (черенками) в аршин друг от друга. Спереди и с боков (метров на 20-25) огород был огорожен плетнями полутораметровой высоты. Изгородь была добротной и ровно подрезанной. За этим постоянно следила бабушка. Она всегда при хозяйстве, дед в колхозе работал, за 40 лошадьми уход нелёгкий. Огород, конечно, был образцовым. Весь участок имел небольшой уклон на юг. Изба и все постройки располагались с северной стороны в 10 аршинах от уличной границы и впритык к западной стороне. С восточной стороны на площади 25 на 25 метров был сад плодовые деревья и десятка два кустарников – смородина, крыжовник. Кроме того здесь же были у бабушки специальные тепличные грядки, где она выращивала рассаду овощных культур для собственных нужд и для продажи. Здесь же стояли десяток ульев с пчёлами.

Нам повезло с бабушкой, Марией Ильиничной Козловой. Она была уникальный человек, умела всё и, мне казалось, знала всё. На огороде она – главный агроном и знаток по плодовым деревьям и кустарникам. Держала десяток ульев пчёл, ухаживала за ними, и мёд у нас никогда не сходил со стола. Кроме того она занималась выращиванием семян и рассады овощных культур и реализовывала их по окрестным сёлам. К ней за рассадой приезжали даже из дальних деревень и посёлков (Мезинец, Богоявленск, Александро-Невский и т.д.) до 10 - 25 километров от нашего посёлка. От весенних заморозков рассадные грядки накрывались соломенными матами, которые мы плели зимой из сторновки. Так называется непомятая солома ржи. Снопы аккуратно обмолачивались, чтобы не помять солому. Вот из этой соломы мы и плели маты, связывая пучки соломы в 3 – 4 местах суровыми нитками, которые тоже пряли из льна на прялках. Каждый в семье занимался делом. Пока мы плели с сестрой маты, дедушка валенки подшивал, сбрую чинил или занимался уходом за скотом. А бабушка та вообще по-моему никогда не отдыхала. В огороде, кроме овощных культур, выращивали ещё какое-то количество табака, зерновых (просо, пшеница, рожь). Овощные грядки обсаживались подсолнечником. Но вот кукурузы почему-то не выращивали. Зато сеяли коноплю, из которой делали масло и из волокна плели верёвки.

Палисадник возле дома всегда был в цветах. Особенно красивыми были разных оттенков ”алые цветы” так мы называли мальвы, как я потом узнал. Метрах в 20 от дома к югу на огороде был вырыт срубный колодец с удивительно вкусной родниковой водой. Место у колодца было обсажено кустарниковой акацией, стоял стол и скамейки. Можно было усадить до 10 человек. Около колодца поставлено несколько больших кадок. Их наполняли с утра водой для вечернего полива овощных культур. Полив производился из леек и вёдер. Работы хватало всем. Трудились все с утра до ночи – дедушка, бабушка, мама, тётя Нюра, я и сестра Маша. До войны принимали участие в работе сыновья дедушки с бабушкой, наши с сестрой дяди. Но особенной трудягой была бабушка. Помимо работы на огороде и по уходу за скотом, она не мене 2 – 3 раз в месяц ходила на базар в Богоявленск. Выходила одновременно с выгоном скота на пастбище (до восхода Солнца) и обратно приходила уже затемно. Туда несла в мешке-торбе (как рюкзак) сало, яйца, мясо варёное, а оттуда – мануфактуру (ткань), обувь, вощину для ульев, а осенью саженцы плодовых деревьев и кустарников, семена овощных и цветочных культур. Хотя семена она и сама выращивала, но всё равно какие-то покупала или обменивала.

 

Глава 7

 

Другие селяне старались собираться по 4 – 5 человек и выпрашивали лошадь с телегой для поездки на рынок. Но за работу в колхозе людям писали только трудодни, а за лошадь всегда старались взять в колхозе предварительную оплату. Так как платить колхозникам в основном было нечем, то и лошадь давали очень редко. Вот почему бабушка и не просила, а ходила сама пешком, как правило одна.

Сейчас вот, с точки зрения моих лет, я никак не могу понять как это у бабки моей, хрупкой полячки, хватало сил, умения и терпения так работать и жить в глухой тамбовской деревеньке. Я спрашивал у неё: “Бабушка, как это тебя угораздило выйти замуж за деда и уехать из Кракова в тамбовскую глухомань?” Она отвечала: “В деда влюбиласе, он красивы был”. Говорила она с небольшим акцентом. Была грамотной, по-польски хорошо читала и писала, а вот по-русски так и не научилась. Да и некогда ей было. Она рассказывала как ей трудно было сначала иметь общение с деревенскими жителями. Она иногда никак не могла понять, что говорят сельчане. Правильный русский язык она понимала, но деревенские жители имели свой собственный говор.

Конечно, как понять выражение – дош хвошша! Это русскому человеку ясно, что дождь льёт как из ведра. А бабушке, польке, как понять? Сама она владела более правильным русским языком. Вот образчик её рассказа – Влюбиласе я в деда, он красивы был. Сяде на коня и гарцуе, гарцуе, нарядны, стройны. Я танцы любила, дед приглашае, а я иду и сердце замирае.

Она в Кракове работала поварихой у командира кавалерийского полка, где дед служил рядовым и был денщиком у этого командира. Бабушке из окна виден был плац, на котором тренировались кавалеристы - рубили шашками на рыси, галопе, голые прутья, расставленные вертикально по пути. Бабушка рассказывала, что у деда очень ловко всё получалось и его командир часто хвалил.

Дед, Иван Егорович, тоже не пропустил привлекательную полячку, поухаживал за ней, получил согласие её выйти за него замуж и с разрешения своего командира, женился на Мадлене. Потом она крестилась в православной церкви и стала Марией – Мария Ильинична Козлова. Привёз дед её на Тамбовщину. Родителей у него не было – умерли рано и он остался сиротой и вырастил его брат матери, дядя Ивана, Чилипанов. Поэтому всю жизнь дедушку звали Чилипанов, хотя фамилия его Козлов. Между прочим, на Тамбовщине это распространённая практика – называть всех не по настоящей фамилии, а сложившимся по разным причинам прозвищам. Вот к этому дяде Чилипанову и приехали жить молодые Иван да Марья.

Во время войны весь уклад жизни на селе, весь распорядок, резко изменился. Призыв “Всё для фронта, всё для Победы” принимался всем населением, как главное правило жизни. Буквально ВСЕ работали на износ, если было необходимо, то сутками. И мы, дети, тоже. Никто не думал ни об отдыхе ни о выходных и отпусках. Всё было подчинено Победе. Отца моего эвакуировали с заводом ЗИС за Урал, в г. Шадринск, Курганской области. А мы до 1943 года жили у бабушки в деревне. Бабушка с дедушкой очень переживали за сыновей Николая и Сергея, которые были на фронте с первых дней войны. Они постоянно молились за их здоровье и жизнь. Но на дядю Серёжу пришла похоронка в1942 году. Дядя Коля вернулся живым, умер в 1953 году в посёлке Грибаново, Московской области.

Мама работала в колхозе и мы гордились ею, потому что она всегда на работе была первая. На вязке снопов после прохода жнейки (машина для косьбы зерновых, на пароконной тяге) вязала по 11 копен снопов, в каждой копне 52 снопа. Это было в полтора раза больше, чем у других женщин. Бригадир говорил – Вот бы мне побольше таких работниц, как ты, Наташа, совсем другое дело было б и забот бы не было в хозяйстве.

В конце 1942 года мама с маленьким Славой (он родился в 1939 году в Москве) уехала к отцу в Шадринск.

А через год отец, будучи в командировке в Москве, и меня с сестрой Машей тоже забрал с собой в Шадринск. Там мы продолжали учиться в школе, а летом работали как все тогда, на огороде, который располагался в нескольких километрах от города. Там для рабочих завода на распаханном поле были нарезаны участки для огородов. С продуктами в военное время все испытывали трудности. Вот и выращивали картошку сами работники на выделенных огородах.

Мы с сестрой полностью ухаживали за посаженной картошкой – пропалывали, окучивали и очень гордились, что наша картошка была лучше всех. Сказывался опыт огородных работ у бабушки в деревне. Мы просто знали как надо работать с пользой для роста картошки. Рядом с нашим участком был участок эвакуированных из Москвы дядьки с тётенькой по фамилии, по-моему, Курляндер. Так они сажали картофелины редко друг от друга, метр на метр, и окучивали только курганчик вокруг посаженной картофелины и больше никакого ухода. Весь участок сильно зарастал сорняками и бурьяном и курганчиков с картошкой не было видно. Картошка у них выросла как горох. При уборке осенью они просили у нас несколько крупных клубней для того, чтобы испечь их в костре. Свои не годились.

Мы накапывали до 15 мешков картошки. Мама хвалила нас за хороший урожай: “Молодцы, ребята”, а она редко хвалила. Значит действительно была от нас, детей, помощь весомая. Приятно всегда похвалу слышать. На огород мы с сестрой уходили рано утром на целый день. Брали с собой на обед в кастрюльке тушёные зелёные листья капусты с комбижиром. Голодновато, конечно, но все так жили, всем во время войны трудно было. Нам ещё повезло, мы жили на квартире крепенького хозяина Южакова Тихона Павловича на улице Дальняя, дом 33. У него были сети, невод для ловли рыбы и лодка. Когда у отца выдавалось свободное время (очень редко), мы ходили ловить рыбу на реке Исеть, на которой стоит город Шадринск. Рыбы было много, ловить никто не запрещал и мы ели её не только свежую, но и заготавливали на зиму, солили, сушили. Зимой не ловили, а весной из подольда большим саком на шесте ловили рыбу часто. Так что, голодными особо мы в Шадринске не были.

Отец в первые два военных года сутками был на работе, отдохнул и снова за работу. Бывало мы носили ему перекусить что-нибудь прямо на завод. Он был начальником арматурного цеха завода, выпускающего грузовые автомобили для фронта и у него была бронь. Механические гены брали своё и он иногда (редко) занимался разными ремонтными делами всякой техники. Однажды отремонтировал даже швейцарские золотые часы, принадлежащие жене какого-то большого военного начальника. Часы размером с гривенник. Женщина их уронила и у них отломалась ось маятника. Никто эти часы отремонтировать не мог, а батя сделал. Этот военный чин был так доволен, что презентовал ему большой кусок мяса. По тем временам просто царский подарок. Мы несколько дней питались всей семьёй как в праздники до войны. В 1944 году у родителей появился четвёртый ребёнок – дочь Люба, ещё одна у нас сестра.

В Шадринске я хорошо видел, что вся страна, весь народ (говорю без всякого пафоса) работали как единая, сплочённая семья. Никто не считался переработал он или нет, никто никого не подгонял. Даже заключённые у отца на заводе трудились с полной отдачей сил. Вот как сплотила всех страшная беда – война.

Когда 9 мая 1945 года объявили о нашей Победе, невозможно описать, слов не хватит, что творилось в городе в этот день. Было всеобщее вселенское ликование. Люди от радости иногда такое вытворяли! Например, одна наша учительница выбежала из школы, села посреди грязной лужи (ведь холодно же было) и колотила руками по воде, разлетались грязные брызги, она сама стала грязной и кричала: “Ура! Ура! Мы победили! Люди, люди война кончилась! Ура!” Все на улице обнимались, даже чужие, незнакомые друг другу люди. Вот какая была всеобщая радость.

 

Глава 8

 

После окончания войны отца моего перевели начальником механических мастерских Наркомата обороны в пос. Красково, Московской области. Здесь я окончил 8 класс Малаховской средней школы. Когда мы переехали в Красково, сразу же встал вопрос о переезде к нам бабушки Марии. Дело в том, что в 1944 году умер дедушка Иван Егорович и бабушка осталась одна. Ей в 66 лет трудно было справляться с хозяйством одной. Но взять её со всем хозяйством – коровой, овцами, свиньями, курами – было невозможно. Нет ни сараев ни пастбищ на нашем новом месте в Красково. А ликвидировать хозяйство полностью – невыгодно. После войны голодно было. Всё-таки отец поехал за бабушкой на двух трёхосных студебекерах. Всё погрузили, а корову нам с дядей Николаем, моим крёстным отцом, пришлось вести пешком от посёлка Сеславино до Красково. Шли десять дней. В пути корову приходилось доить, кормить. Кроме того где-то надо было ночевать. В попутных сёлах просились на ночлег. Обычно нас всегда пускали, а рассчитывались мы с хозяевами молоком. В Красково в трёхкомнатной служебной квартире мы жили 9 человек – бабушка, наша семья шестеро и дядя Коля с женой. Но они, получив свою долю от бабушкиного хозяйства, купили небольшой домик в деревне Грибаново, Истринского района, Московской области, и переехали туда жить. А отец сразу же начал искать работу такую, чтобы можно было и работать и жить где-то и содержать своё домашнее хозяйство – корову, кур, поросёнка и т. д. В Красково это было невозможно. Поэтому отец принял предложение одного своего земляка Гусева, директора совхоза “Бережки”, Солнечногорского района, Московской области, поработать в этом совхозе начальником мехмастерских. Приступив к новой работе, отец сразу же завоевал авторитет тем, что восстановил сломаный, нерабочий трактор ( Фордзон, кажется). Он на заводе им. Сталина (остались связи ещё с довоенных лет) сделал для этого трактора поршни и собрал его. Трактор поехал работать, а отцу Гусев предложил квартиру в бревенчатом доме - точке (как хутор) в полутора километрах от посёлка совхоза в лесу. Нас на первых порах это устраивало. Пастбищ сколько хочешь, жильё тёплое с печкой, дров тоже сколько хочешь. Вода – вырытый колодец с осиновым срубом, прямо как у бабушки в деревне. Вот только в школу мне приходилось ходить в Солнечногорск за 18 километров. В совхозовском посёлке была только семилетка, в ней сестра Маша училась. Мне снимали квартиру в самом Солнечногорске. Наберут картошки, кое-каких продуктов на неделю, не до жиру но жить можно.

В 1946 году родился у нас ещё один мой братик Женя, самый младший из детей. После его рождения маме стало трудно управляться с хозяйством – за малышом ведь уход особый, отвлекает от хозяйственных работ. Кроме того магазин только в посёлке, школа далеко, больница не близко. Поэтому отец опять стал искать более удобное для жизни место. В конце концов он устроился на военный завод в пос. Нахабино по Рижской дороге в 34 километрах от Москвы. Нас поселили в засыпном бараке в комнате 24 кв. м. Барак был расположен на болоте. Весной вода выливалась выше пола и целый месяц в 1948 году мы ходили в комнате по мосткам. Только весной этого года отец настелил в комнате пол повыше и больше воды в комнате не было, но в подполье она доходила до пола. Для коровы мы с батей построили большой сарай. В него даже помимо стойла для коровы умещалось до трёх тонн сена. И кормить где корову летом на травке были места, но отпускать её одну нельзя – вокруг нарезаны частные огороды рабочих, живущих в многочисленных бараках, и приходилось постоянно держать её на привязи или смотреть за ней, пасти.

Нахабино посёлок военных и весь уклад жизни в нём диктовался заводом военного назначения. Впоследствии отца, как хорошего специалиста по токарным станкам, перевели на ремонтно- механический завод (РМЗ), где он работал до конца своей жизни. Умер он 15 мая 1970 года в возрасте 62 лет. Сказалось нервное напряжение в течение всей его жизни. И детства не было, и вечная напряжённая работа и постоянные психологические стрессы - рос без отца (отец погиб на германской войне в 1914 году), несправедливое раскулачивание из-за сверхрьяности новых властей, глупое исключение из партии за то, что не сумел перевоспитать жену, чтоб она в церковь не ходила. Война, семья, сам седьмой, хозяйство, вредные для здоровья условия работы на заводе – кузница, паяние резцов, отравленный воздух в мастерской. Он умер от рака лёгких. В Нахабино я окончил среднюю школу и получил аттестат зрелости. Вопрос куда идти учиться дальше у меня не стоял. Этот вопрос давно уже был решён – только в лесной институт. Мне всегда хотелось работать в лесу. Всё детство прошло в тамбовских степях, а там лес был богатством. Кроме того корову то надо было кормить, ей сено надо заготавливать. А без коровы не прожить и братьев и сестёр надо ещё вырастить. Я окончил школу в 1948 году, когда старшей сестре Маше было 17 лет, брату Славе 10, сестре Любе 4 года, а брату Жене только 2 года. Без коровы родителям их вырастить и выучить было невозможно.

Ещё у нас под окном был небольшой, сотки на две, огородик. На нём мы выращивали овощные культуры, зелёнку, несколько кустиков чёрной смородины. Перепревшего навоза в этот огородик клали много, поэтому урожаи были хорошие. А у смородины были такие крупные ягоды, никто не верил, что это смородина. Учиться я поступил на лесохозяйственный факультет Московского Лесотехнического Института. Конкурс среди выпускников школьников был высоким – 7 человек на место. На первый экзамен (сочинение) пришлось ехать босиком. Еле пробрался в метро (босых не пускали). Мама весь этот день проплакала из-за того, что у меня не оказалось никакой обувки. Отец перед этим купил мне на рынке сапоги “яловые”, а они оказались картонными (так искусно сделаны – не отличить от настоящих). Одел я их, пошёл дождь, походил я немного в них, а они размокли и развалились. Ехать пришлось на экзамен босиком. Отец, конечно, достал какие-то сандалии и другие экзамены я ездил сдавать уже в обувке. Но этот эпизод остался у меня в памяти на всю жизнь.

Из 20 возможных я набрал на экзаменах 19 баллов и был принят в число студентов. Помогать мне учиться у родителей больших возможностей не было. Конечно, мама мне давала на неделю, когда могла по 50, иногда 100 рублей, и плюс стипендия у меня 250 рублей. Для жизни и учёбы мало, надо ведь и питаться и одеваться. Поэтому, помимо учёбы, я разными способами подрабатывал. Ходил даже разгружать вагоны, но эта работа оказалась мне не по силам. Выручило меня умение рисовать. Я стал оформлять афиши для Народного университета. Функционировал у нас в институте такой. За каждую афишу мне платили по 50 рублей. Стало в материальном плане немного легче. За эту работу я благодарен сокурснику своему Володе Чуенкову. Он был секретарём этого университета. Он и предложил мне работу по написанию афиш. После окончания института Чуенков В.С. стал впоследствии доктором наук, академиком и всю свою трудовую жизнь проработал во Всесоюзном (потом Всероссийском) научно-исследовательском институте лесного хозяйства в г. Пушкино, Московской области. В каникулярное время я старался выезжать на заработки. Для студентов лучшим способом подработок были выезды в экспедиции. Я участвовал в работе 1 прикаспийской экспедиции по проектированию лесополос по реке Терек. Был в Чечне в 1951 году по выявлению зарослей бересклета. Обходил пешком Пионерский лесхоз в пригороде г. Грозный. Видел много пустых домов чеченцев, которых по указу Сталина выселили из Чечни за какую-то их провинность перед советской властью. Плодов в брошенных садах было море, но брать их у нас душа не лежала, как-то неловко было, стыдно чужое брать. Только на участке хозяев, где мы квартировали, позволяли себе лакомиться фруктами.

Когда работали по Тереку, объедались осетриной, которую нам давал рыболовецкий колхоз за использование нашей экспедиционной машины для подвоза выловленной рыбы до завода по переработке рыбы. В этих экспедициях я был вместе со своей гражданской женой Ириной Александровной Горяниной. Незабываемые и счастливые дни мы там прожили.

Глава 9

С ней не удалось нам пожить настоящим браком. Историю нашей любви и жизни я изложил в рассказе ИРИНА, ЛЮБОВЬ МОЯ СТУДЕНЧЕСКАЯ, опубликованном в ПРОЗА.РУ.

В институте я постоянно интересовался лесоводством помимо учебной программы и на 4 – 5 курсах был старостой кружка лесоводства. Выступал на студенческих научных конференциях, неоднократно награждался за это, в основном книгами с подписями руководителей института. А диплом защищал на тему: “Вредители и болезни лесов Ворябогородского лесничества, Щёлковского учебно-опытного лесхоза МЛТИ”. Почему не по лесоводству? Потому что заведующий кафедрой энтомологии и фитопатологии, доктор биологических наук, профессор Алексей Иванович Воронцов (мы с ним до конца его жизни были в деловых и дружеских отношениях) предложил мне возглавить группу сотрудников по лесопатологическому обследованию этих лесов. Работа хорошо оплачивалась, а для меня в то время это было одним из способов выживания помимо, конечно, очень интересной работы. Диплом я защитил на отлично.

По всем правилам должен был остаться в аспирантуре на кафедре лесоводства, но на распределительной комиссии попросил направить меня лесничим поближе к месту жительства родителей, чтобы иметь возможность помогать им. Меня направили лесничим Лесодолгоруковского лесничества, Ново-Петровского лесхоза, Московского управления лесного хозяйства. Я приехал в лесничество в июле 1953 года. Поселили меня в комнатушке красного уголка площадью 6 кв. м. Быт неустроен, настроение не на уровне. Работа неизвестна, лесничество полузакрытого типа из-за расположенной на его территории воинской части.

Первым делом организовал перевозку кордона (сторожки) из урочища НИШАРИХА (в 8–ми км.) на центральную усадьбу лесничества – хутор ФЁДОРОВКА (везёт мне на хутора). Кордон этот – большой трёхкомнатный бревенчатый дом. После перевозки его собрали и сделали три квартирки с отдельными входами. Одну выделили объездчику Кобылкину Андрею Ильичу с женой и двумя детьми, другую объездчику Рогову Митрофану Кузьмичу с женой и сыном. У него были ещё замужние дочери, живущие где-то отдельно. А третья досталась лесничему, то есть мне. С Ириной, Любовью моей, так ничего и не вышло. Конечно переживания были, но жизнь есть жизнь и её как-то устраивать надо, уют какой-то создавать.

В полутора километрах от хутора Фёдоровка располагалось большое село Деньково – 97 километров по Волоколамскому шоссе. В селе был колхоз и небольшой молокозаводик, а точнее сливной пункт молока, где заведующей была симпатичная дама, Роза Ивановна Зайцева. Поухаживал за ней и весной 1954 года она стала моей женой. А 12 января 1955 года у нас родился наш первенец, сын Сергей.

Несмотря на близость к Москве и принадлежность к столичной области, хутор Фёдоровка не был электрифицирован. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы провести свет в дома лесничества. Дело в том, что электроток могла дать только войсковая часть, ей запрещено, видите ли, запитывать гражданские объекты – демаскировка. С войсковой частью вопрос был решён на “взаимовыгодных условиях”. Военнослужащие для какой-то цели вырубили часть леса и сами открылись, то есть демаскировали себя. Я, как лесничий, обязан был порубщиков привлечь к ответственности. Пообещал командиру части сообщить в московский военный округ о демаскировочном самоуправстве его подчинённых. Командир части, полковник, оказался мужиком дальновидным и на моё предложение дать лесничеству электроток в обмен на “прощение” их ошибки дал утвердительный ответ. Мы быстро прорубили полукилометровый просек дали деревянные столбы, а военные протянули провода и сделали в домах разводку с выключателями и розетками. И да будет свет! Помню жена объездчика Кобылкина Марфа первое время боялась включать свет руками, брала чапельник, на что сам Андрей Ильич гордо подходил к выключателю и говоря – Веня, Веня (так он называл свою Марфу) - пальцами включал свет и добавлял – Вот как надо!

В 1955 году за купленные мной 1000 куриных яиц (и сданные в райпотребкооперацию) мне продали телевизор КВН-49. Приятели мои из бригады ЛЭП (линия электропередач) смонтировали мне антенну высотой 25 метров, а специалист войсковой части, электронщик, сделал усилитель и мы стали смотреть телевизионные передачи. Бывало в комнату набивалось битком народу, чтобы посмотреть телепередачу. Тогда телевизор был вообще редкость, а на расстоянии 100 километров от Москвы вообще невозможна была приёмка телесигналов.

 

Глава 10

 

За два года работы в лесничестве мне удалось выстроить два двухквартирных рубленых дома, набрать людей на работу, и к концу 1955 года в лесничестве работало 16 рабочих, 12 лесников, три объездчика, конюх (5 лошадей), бухгалтер, помощник лесничего и уборщица. В таком составе мы завоевали переходящее Красное Знамя лесхоза за выполнение производственной программы и хорошую организацию хозяйственных работ. Это не прошло незамеченным в районе. Меня вызвали в райком партии и предложили пост секретаря райкома комсомола. Я отказался. Учиться 15 лет, чтобы работать в лесном хозяйстве, и вдруг уйти на работу, к которой не лежит душа. Нет! Но мне дали анкету на нескольких страницах и попросили заполнить, что я и сделал. Меня избрали в члены райкома комсомола. На первом же заседании первый секретарь райкома партии Аксёнов предложил комитету комсомола избрать меня секретарём комитета комсомола. Я попросил самоотвод и комитет проголосовал за мой самоотвод. Аксёнов разозлился и закончил заседание словами: «Видно товарищу Кашлеву не придётся работать ни там ни тут», то есть ни в райкоме, ни в лесничестве. После этого на бюро райкома партии меня исключили из партии. А надо сказать, что меня приняли в члены КПСС всего за три недели до заседания райкома комсомола. Когда в Москве на парткомиссии разбиралось моё дело, её председатель, солидный такой дядька, спросил сопровождающего меня представителя Ново-Петровского райкома КПСС тов. Калужёнкова, возглавляющего идеологический сектор райкома:

“Как же так, три недели назад он у вас был хороший и достойный, а сейчас сразу стал плохой?” Ответа не последовало. Парткомиссия отменила моё исключение и вынесла мне простой выговор за непонимание важности руководящей роли партии. Но райком не оставил меня без своего внимания. В лесничестве начались проверки хозяйственной деятельности, качества выполненных лесохозяйственных мероприятий, финансовой деятельности и т.д. Работников лесничества допрашивали о моей деятельности, о поведении, моральном облике и т. п. Ничего не нарыли и через полгода вся эта ревизионная деятельность утихла и больше мне мешать в работе никто не стал. Надо заметить, что проверки сыграли и положительную роль. Дело в том, что в течение трёх лет после окончания ВУЗа, распределённый на работу специалист по законодательству не несёт никакой ответственности за ошибки (кроме преследуемых в уголовном порядке). Поэтому все недочёты, которые все комиссии у меня нашли, мне пошли в дальнейшем только на пользу. Я уже точно знал все свои слабые стороны в работе и больше старался их не допускать.

В 1956 году в нашем лесничестве для цеха ширпотреба была подготовлена и вырублена лесосека сероольшаника. Но по сравнению с выписанным порубочным билетом произошёл переруб, превысивший разрешённые правилами 10%. За это лесхоз был оштрафован. Тогда я при подготовке следующей лесосеки увеличил всю рассчитанную кубатуру на 10%. Мне казалось при вырубке теперь переруба не будет. А произошло непредвиденное. Получился недоруб более, чем на 20%. Я получил выговор за неграмотную подготовку лесосек. Но я виновным себя не считал. Таблиц для предварительного исчисления кубометров на вырубаемых сероольшаниках не существует. Расчёты производились по таблицам осинников на бонитет ниже (бонитет – качество растущих лесов). А раз не получается, значит надо выводить поправочные коэффициенты. Для этого мной были заложены пробные площади в разных условиях произрастания сероольшаников. Их вырубили и я по фактически полученному количеству кубометров вывел поправочные коэффициенты для разных условий произрастания сероольшаников (заболоченных, приовражных, равнинных). В конечном итоге у меня вышла типология сероольшаников и их фактическая кубатура на гектаре, в зависимости от возраста насаждений. Написал об этом статью. К нам в лесничество приехал профессор Валентин Григорьевич Нестеров, доктор сельскохозяйственных наук, заведующий кафедрой лесоводства Московского лесотехнического Института, выслушал мой доклад и предложил защитить мою идею в качестве кандидатской диссертации.

После завоевания хорошей работой Красного Знамени за первое место по лесхозу и моего доклада о сероольшаниках, одобренного профессором Нестеровым, появление в журнале моей статьи о работе лесничества, плюс усилия секретаря райкома КПСС Аксёнова выполнить угрозу – директор Ново-Петровского лесхоза, где я работал, прямо предложил мне уйти из лесничества. У тебя перспектива, говорил он, а мне уж тут надо дорабатывать. Без слов было понятно – кто потерпит у себя под боком потенциального конкурента? Я через некоторое время воспользовался предложением В.Г. Нестерова и ушёл аспирантом на кафедру лесоводства Тимирязевской Сельскохозяйственной Академии (ТСХА), где В.Г. Нестеров в это время был заведующим этой кафедрой.

В 1959 году я закончил строительство дома в посёлке Опалиха, Красногорского района, Московской области и переехал туда с семьёй – женой и двумя детьми, сыновьями, Сергеем, 1955 г. рождения и Николаем, 1958 г. рождения. На строительство дома мне выписали 50 кубометров хвойной древесины по себестоимости, вместо предоставления мне жилья, как молодому специалисту. Вот этой возможностью я и воспользовался, чтобы построить дом. Строительство вели сами и помогали родственники. Строили три года. Обыкновенный бревенчатый дом из соснового сруба и досок из сосны. Размер дома 6,5 на 6,5 метра. Сложили печку и стали жить на новом месте, в Опалихе. В лесничестве я имел возможность привозить своим родителям по 3 тонны сена для коровы ежегодно, накошенных с положенного мне служебного сенокосного надела размером 2 гектара. А когда я ушёл в ТСХА, сено мне пришлось покупать у своих лесников.

Денег постоянно не хватало. Аспирантская стипендия 100 рублей. Жена не могла работать – маленькие дети. Поэтому приходилось подрабатывать в школе воинской части по подготовке сержантского состава для лесозаготовок в системе Минобороны. Работа была почасовая, платили хорошо. Но ездить приходилось далеко от дома – по двум дорогам – из Опалихи до Москвы и по Ярославской жел. дороге до Лосиноостровской, а там 15 минут пешком.

 

Глава 11

 

Кроме того, летом 1959 - 1960 гг. я должен был ездить в Ново-Петровский лесхоз на закладку пробных площадей в сероольшаниках по плану диссертационной работы. Дел мне хватало с лихвой. Несмотря на это, меня постоянно выбирали то секретарём партбюро, то председателем профбюро факультета почвоведения и агрохимии ТСХА (кафедра лесоводства относится к этому факультету). Иногда приходилось разбирать на партбюро курьёзные, с современной точки зрения, случаи. Например, однажды пришёл ко мне солидный дядя, показал бумагу, что он является представителем РК КПСС Тимирязевского района г. Москвы и обратился с вопросом: “А что, если мы с вами уберём памятник академику Вильямсу?”

- Почему?

- Есть мнение.

- Чьё? – решил уточнить я.

- Руководства и учёных.

Руководство – понятно, его могли ввести в заблуждение недалёкие люди, - рассудил я, - а вот про учёных – враньё. Заслуги академика В.Р. Вильямса в развитии почвоведения всем известны и памятник ему поставлен по заслугам. Я считаю, что сносить памятник- преступление.

- Это ваше окончательное мнение? – в лоб спросил он.

- Да! – убеждённо ответил я.

Представитель ушёл и больше по поводу сноса памятника вопросов не возникало Он стоит до сих пор. Позже я узнал, что дело о сносе памятника В.Р. Вильямсу раздували лысенковцы. Была в пятидесятых – шестидесятых годах такая волна. А может, какая-нибудь группка “учёных” мужей из академии только ссылались на Лысенко, а сами действовали в своих интересах, прикрываясь громкой фамилией. Откуда такой вывод? А было у меня в партбюро “персональное дело” сына В.Р. Вильямса академика В.В. Вильямса, переданное мне “группой товарищей”. Не разобрать его в те времена было нельзя. Надо! А раз так, то партбюро я собрал немедленно. Так как В.В. Вильямс был заведующим кафедрой органической химии, то приглашены были заведующие других химических кафедр академии. Вильямс обвинялся в аморальном поведении – встречался с доцентом своей кафедры Н.К. Семёновой. Оба они были люди одинокие. Поэтому, обнародовав суть доноса, я возмущённо обозвал доносчиков кляузниками, непорядочными людьми и тут же предложил закрыть дело, как не имеющего никакой аморальной подоплёки со стороны “обвиняемых”. Кто против? Никто. Будем считать, что дело закрыто. После собрания В.В. Вильямс подошёл ко мне и поблагодарил за то, что не дал полоскать грязное бельё. А то у нас много ещё таких любителей – добавил он. Но нашёлся один такой, что высказал недовольство по поводу скоропалительного (как он выразился) решения партбюро. “Надо было разобраться, - сказал он, - а то академикам всё можно, а нам нельзя.”

Ну, что тут скажешь?

На факультете мне пришлось работать и помощником декана факультета Б.П. Плешкова. Ему был предоставлен двухгодичный отпуск для завершения докторской диссертации, а меня приказом по академии, по его представлению, назначили исполнять обязанности декана факультета почвоведения и агрохимии. И я два года его замещал.

Вместе с Тимирязевской Академией я пережил драму закрытия академии. Уважаемый генсек Никита Хрущёв повелел закрыть академию в Москве и перевести её в Курск. Поговаривали, он мстил академии за то, что она не дала (по его просьбе) ему диплом о его высшем образовании (он только среднее имел).

Правда это или нет, не мне судить, но всем тогда хотелось в это верить. Сразу закрыть академию оказалось сложно, поэтому процесс закрытия шёл постепенно. Окончил пятый курс обучение, а на первый набор студентов не разрешали... Потом следующий выпуск, а приёмку опять не разрешали. Преподаватели первых курсов оставались не у дел и вынуждены были увольняться. Академия просуществовала более ста лет, с развитой сетью учебно-опытных хозяйств, имеющая сотню видных учёных, научных работников, начала потихоньку умирать.

Чтобы сохранить кадры преподавателей, руководство академии шло на всё. Например, все свободные места научных работников занимали преподаватели. Тем, кто вёл занятия на первых курсах, отдавали свободные единицы кафедр старшекурсников. Так я был избран Учёным Советом заведующим Лесной Опытной Станцией ТСХА, а моё место преподавателя занял один из преподавателей, имевший нагрузку на первых курсах.

Одновременно с ТСХА от Хрущёва досталось и Министерству Сельского Хозяйства. С Орликова переулка он турнул его в посёлок Михайловское – 50 км от столицы по Калужскому шоссе.

 

Глава 12

 

С этим переводом в Минсельхозе практически остановилась вся работа. Ехать до работы сотрудникам приходилось только на служебных автобусах, а их был не один десяток. До автобусной стоянки в Москве тоже надо добраться. А загородние служащие вообще поставлены были в невыносимые условия прибытия на работу – надо ещё на электричках плюс метро добираться только до точки отправления автобусов, да ещё трястись полтора-два часа на автобусе, приезжали на работу никакие. С шести часов утром до девяти часов вечером, 12 - 13 часов на работе и в дороге. Связь плохая, телефоны тогда загородние работали плохо. Вся работа министерства, конечно, была парализована. Мало того, для размещения его был закрыт хороший санаторий – Михайловское, а его корпуса были заняты Минсельхозом. Настоящая глупость, по-другому не скажешь.

В 1964 году после снятия Хрущёва Брежнев Академию восстановил и Министерство Сельского Хозяйства вернул на старое место. Но за время пребывания Минсельхоза в Михайловском в посёлке Шишкин лес был выстроен для размещения работников министерства целый комплекс зданий и жилых домов. Министерству был передан крупный совхоз – около 9000 га пашни и 4000 голов породистого крупного рогатого скота. После возвращения Министерства комплекс передали Тимирязевской Академии вместе с совхозом, организовали в посёлке Шишкин лес Экспериментальную базу ТСХА, а совхоз был преобразован (назван) в Учебно-Опытный Совхоз ТСХА. Выстроенное жильё надо было использовать, а это без малого 300 квартир (хрущёвок). И началась комплектация кадров учхоза и экспериментальной базы. Прежде всего туда были переведены директора опытных станций – лесоводства, полеводства, овощеводства, плодоводства, животноводства и т.д. из других учебно-опытных хозяйств Московской, Калининской Тамбовской областей. Заведующим Экспериментальной базы был назначен Лев Павлович Корольков, мой земляк.

Когда туда переводили меня мой шеф профессор Нестеров ничего не сделал, чтобы оставить в Москве, хотя ругал меня изрядно – Как это вы могли уехать с кафедры, упустить из рук жар-птицу? Это предательство с вашей стороны. Но я переведён был приказом ректора академии, что тут говорить. В конце концов шеф обязал меня в Михайловском заняться минеральным питанием древесных растений с целью выявления потребности их в элементах питания. Закладывать пробные площади и вообще опытные лесонасаждения в Михайловском было негде. Пришлось закладывать лесонасаждения разных пород на пашне. Для этого руководством академии и Экспериментальной базы был выделен участок площадью 30 гектар. На 47 км Калужского шоссе. На этом участке я и начал посадки по 3 га в год. Больше не было возможности. Ни научно-исследовательского плана, ни решения Учёного Совета, даже решения кафедры не было по работе Лесной Опытной Станции в Михайловском. Просто устное распоряжение шефа в перевалке всей работы на меня. А отчёт о проделанной работе каждый год требовалось сдавать. Денег для исследований нет, сотрудников, кроме меня, нет – один я на всей “станции”. Когда я обратился к шефу, чтобы взять хотя бы пару лаборантов, он мне ответил; “Вы директор и это ваши трудности».

Шеф при кафедре лесоводства организовал так называемую “лабораторию кибернетики живой природы,” отняв у Станции Лесоводства пять единиц, то есть у меня, поэтому мне в Михайловское брать было уже некого. Но я всё-таки добился перевода трёх единиц – старшего лаборанта, лаборанта и уборщицы на станцию в Михайловское. Вызвал при этом неудовольствие шефа. Надо было отбирать растительные образцы с деревьев и определять в них содержание микроэлементов (марганца, молибдена и т. п.). По мнению шефа, именно микроэлементы являются ограничителями прироста кубатуры древостоев. А такие тонкие анализы могли сделать только высококвалифицированные работники, причём стоят эти анализы очень дорого. В ТСХА мне помогли делать эту работу специалисты кафедры физколлоидной химии. А как заплатить им за такую сложную и тонкую работу? Шеф мне заявил: “Вы директор, а такого простого дела решить не можете. Возьмите на работу уборщицу какую-нибудь, а деньги пустите на оплату”.

У шефа всё просто получалось – из лесников сделали лаборантов и инженеров кибернетики, накупили приборов, в основном совершенно не нужных (операционных медицинских осветителей, видеомагнитофонов, ни разу не использованных) на большие суммы. В то время я считал, что это нужно, что я чего-то не допонимаю. Это потом я понял, что это – блеф, игра на публику, на создание видимости особой значимости передовой науки на кафедре. А тогда совет шефа не вызвал у меня никакого недоумения. Я так и сделал. Позже опишу, что из этого вышло.

 

Глава 13

 

Кроме обязанностей директора ЛОС в Михайловском на мне осталась нагрузка преподавателя на кафедре. Приходилось до четырёх раз в неделю ездить в Москву в Тимирязевку и обратно. Уставал страшно. Для облегчения преподавания составил методические указания для проведения практических занятий по защитному лесоразведению – 5 печатных листов. Наряду с основными группами студентов в ТСХА мне поручались ещё дополнительно спецгруппы, от которых отказаться было нельзя (иначе увольнение). Например, целый год я преподавал лесоводство сирийским стажёрам на английском языке, русским они не владели. И ещё по поручению профессора Нестерова (моего шефа) приходилось вести занятия в МГУ им. Ломоносова с арабскими студентами. А в посёлке Шишкин лес ко мне обратился управляющий ЖЭУ Б. Семёнов с просьбой помочь озеленить посёлок, причём на общественных началах, то есть бесплатно. Фронт работ с нуля. Посёлок большой построен, десятки домов, и ни кустика ни одного деревца. Даже проекта не было. Просто голое место с домами. Я согласился с условием обмена моей двушки на трёхкомнатную квартиру. Семёнов с согласия проректора ТСХА по хозчасти пообещал мне такую замену. И я приступил к озеленению посёлка. Составил проект, согласовал с руководством и начал работать. Сам ездил за посадочным материалом в разные питомники области. Организовал завоз грунта, рытьё ям и траншей для посадки деревьев и декоративных кустарников. От дома к дому уже были протоптаны тропинки и это мной было учтено при озеленении. Главная тропинка, самая широкая, стала аллеей, образованной посадкой лиственниц. Между домами высадили овалами разные декоративные кустарники. Два года, не считаясь с трудностями, с увлечением я работал над озеленением посёлка. В результате посёлок Шишкин лес получил первое место по итогам смотра озеленения посёлков области. За это председатель первичной организации охраны природы получила медаль ВДНХ, хотя участия никакого в озеленительных работах не принимала. Вот так бывает.

Начальник ЖЭУ Б. Семёнов мою просьбу выполнил, трёхкомнатную квартиру мне дали и он же помог мне с установкой московского телефона. У меня появилась прямая связь с Москвой. Зав. Экспериментальной базы жаловался, что ему такого телефона не установили, а Кашлеву дали, обиделся. Но я тут не виноват. Это не вся ещё работа в Михайловском. По партийному поручению меня обязали вести пропагандистскую работу. Была комиссия из МК КПСС и признала работу мою лучшей в области среди 140 пропагандистов. За это мне вручили бесплатную путёвку на Камчатку с посещением Хабаровска, Владивостока, Петропавловска- Камчатского, долины Гейзеров, кратера вулкана Узон. По морю плыли 4 дня на теплоходе от Владивостока до Петропавловска, оттуда в посёлок Жупаново (центр Кроноцкого заповедника) и затем по кольцу 264 километра пешком с тяжёлыми рюкзаками (30-32 кг) на плечах. Туда – обратно самолётом. Всего 30 дней. Три дня в Жупаново на тихоокеанском побережье пережидали сильный шторм. Короче, впечатление незабываемое.

Но тут получила продолжение история с анализами образцов древесины на содержание в них микроэлементов. Зав. базой Корольков дунул на меня ксиву в прокуратуру, что я бабку, свою тёщу, уборщицей к себе устроил, а она на работу не ходит, а деньги получает. Отозвал меня в сторонку и сказал – “Я честный коммунист, поэтому не могу молчать и написал докладную. Ладно бы ещё ты просто бабку провёл, но ведь она потом и пенсию получать будет”. Он считал, что пенсия бабке будет платиться вроде незаконно. А то, что она 20 лет трудилась в колхозе и ничего не заработала – ни стажа ни денег, не то, что пенсию, вообще ничего. И то, что ей в 60 лет пришлось добивать стаж (ей 6 месяцев не хватало) – это выходит не в счёт. А главное он сам, бывало, неоднократно выписывал фиктивные наряды (например, на очистку крыш зданий от снега, когда снега не было), чтобы получить деньги для каких-то целей базы. Это по его понятиям “честно”. Жена этого “честного” партийца мною была устроена на работу ко мне на станцию старшей лаборанткой. Другой был бы благодарен мне за это, но на Королькова это не произвело никакого влияния. Мне надо было сказать в прокуратуре, что вместо матери работала моя жена, её дочь. Но я не считал свои действия криминальными и поэтому в прокуратуре рассказал всё как есть. Действительно я деньгами тёщиными расплатился со специалистами за проведенную работу по анализам образцов древесины, за определение в них содержания микроэлементов. Такое кадило раздули. Партсобрание собрали разбирать моё персональное дело. Но все члены партии голосовать за вынесение мне выговора не стали. Все понимали, что дело выеденного яйца не стоит. Специалист, проводивший почвенное картирование и сделавший всю работу на совесть, пришёл ко мне и вернул все деньги, полученные им за эту работу. Он оказался единственным честным человеком, который понял, что я не виновен и вынужден возвращать эти злополучные деньги. Я сдал эти деньги в кассу учебно-опытного хозяйства Михайловское в “компенсацию ущерба”, хотя до сих пор считаю свои действия правомерными. В то время без определённых нарушений вообще ничего нельзя было сделать. А если по правилам, то времени потратишь в десятки раз больше. Прокуратура закрыла это дело за неимением состава преступления.

После всего случившегося я вдруг понял, что вся эта лесная станция в Михайловском никому не нужна. Мало того, занимая пахотную площадь, она даже ущерб приносит. Решил искать другую работу. У меня в Академии со всеми структурами были хорошие отношения. Всё-таки я пользовался авторитетом за свою работу. Моё жизненное кредо: “Делай людям хорошо, они отплатят тем же”. Заведующая научно-исследовательским сектором ТСХА Л.А. Случевская по просьбе кафедры плодоводства искала главного агронома-питомниковода для плодопитомнического совхоза “Память Ильича”, Пушкинского района, Московской области. Узнал я об этом от своего сослуживца Ю.Д. Ишина, который и предложил мою кандидатуру. Дело в том, что по решению МК КПСС и Мособлисполкома было выделено 3 миллиона рублей целевым назначением для организации крупного плодового питомника в совхозе “Память Ильича”. Куратором была назначена кафедра плодоводства ТСХА, руководителем – профессор М.Т. Тарасенко, который в селе Братовщина на территории совхоза имел дачу. Поэтому весь питомник по его предложению должен был быть по его замыслу в этом селе.

 

Глава 14

 

В мае 1971 года меня вызвали в Московский трест садоводства на собеседование к директору треста А.Н. Рязанову. Мой первый вопрос о зарплате. На производстве кандидаты наук получали надбавку к зарплате в размере 50 рублей. Но так как я шёл на производство из науки то по закону запросил сохранить зарплату в 320 рублей. Меня отослали к директору совхоза Н.С. Спижевому. Я запросил его взять меня заместителем директора по производству. Только так можно было сохранить мне зарплату в 320 рублей. Без этого зарплата составляла бы по штатному расписанию совхоза 230 рублей. Директор совхоза зоотехник, а по питомнику от и до буду делать я, кроме того буду выполнять всё, что он, директор, мне поручит. Как говорят- ударили по рукам, согласовали мою кандидатуру в МК КПСС у секретаря Сизенко Е.И., который был в своё время секретарём парткома в Тимирязевке, а его жена Юлия работала на Плодовой Опытной Станции Тимирязевки. Мы хорошо друг друга знали. Так что согласование прошло без труда. В мае 1971 года я переехал (пока без семьи) в с. Братовщина, где мне выделили комнату в двухкомнатной хрущёвке в ожидании в дальнейшем квартиры. Весной 1972 года мне предоставили 4-комнатную квартиру с небольшими комнатками и очень маленькой кухней. Я смог привезти свою семью, а через полгода с помощью директора поменял эту квартиру на 3-х комнатную, но улучшенной планировки и большей площади, чем 4-х комнатная. И стали мы жить в микрорайоне Дзержинец, г. Пушкино.

Кстати, когда я уехал из Михайловского, станцию лесную закрыли и жена Королькова осталась без работы. Все на экспериментальной базе говорили (мне об этом рассказывали), что Корольков сам себя наказал своим глупым доносом – жена без работы и сам нажил авторитет сексота. Но я на него не в обиде. Как говорят, что Бог не делает – всё к лучшему.

А в совхозе работы хватало. Если бы только питомник. Мне сразу действительно пришлось работать замом по производству. И каждый специалист присматривался, что из себя представляет этот новый варяг, то есть я. Ведь, чтобы зачислить меня на должность зама по производству, директор освободил от этой должности главного зоотехника Белоусову А.И., авторитетного специалиста и волевую даму.

Работать я старался как всегда на совесть и уже через год почувствовал дружеское расположение ко мне всего коллектива работников совхоза. Вставал в 5 часов утра и до позднего вечера был занят на работе. Сразу попробовал ввести на работах в совхозе бригадный подряд. По моему поручению по составленным технологическим картам видов работ главный экономист совхоза Л.С. Максимова рассчитала единые наряды-задания по видам работ и дело пошло как надо. Например сена стали заготавливать за счёт бригадной системы организации труда по 20 – 25 тонн в день, вместо 5 – 10 тонн до внедрения этой системы. Не надо было комплектовать бригады – трактористы, шофёры и грузчики сами это делали. Не надо было утром давать им заданий – они уже имели их на руках на весь фронт работ. И так на всех видах работ по выращиванию картофеля, свеклы, зерновых, клеверов и других культур. 

В совхозе были по-настоящему отличные кадры специалистов и механизаторов. Я просто попробовал по-другому построить взаимоотношения со всеми, чем это было заведено здесь раньше, дать каждому почувствовать свою значимость и, чтобы хозяйство работало слаженно, деликатно направлять и координировать их действия. И строительство питомника и закрытой системы орошения на одном из братовщинских полей площадью 100 га тоже шло своим чередом. Мне об этом забывать было нельзя. Строились жилые дома, растворный узел для ядохимикатов, производственно-технологическое здание и административный корпус. Но хотя до пуска питомника, введения его в строй, было ещё далеко планы по выращиванию посадочного материала нам спускали по полной программе. Например, дали задание на выращивание 2000 кустов 1 – 2-хлеток. Маточников нет, нарезать черенки негде. Как быть? Достали черенки смородины из других совхозов, но очень мало. И тогда я, под свою ответственность, дал команду перерезать все черенки с 20 см стандартной длины на 3 -4 штуки по 5 – 7 см длиной с одной двумя почками на каждом и высадить их в теплице с полиэтиленовым покрытием и газовым подогревом на полтора месяца раньше обычного срока. Осенью мы получили десять тысяч хороших однолетних саженцев – в 5 раз больше плана. Это дало возможность тресту садоводства на год – два раньше заложить производственные плантации чёрной смородины. Директор совхоза и я получили по окладу премиальных за хорошую работу.

В 1974 году Н.С. Спижевой из-за болезни находился всё лето в санатории ЦК “Пушкино”. А мы в этот год, благодаря внедрению новой организации труда, сработали почти два годовых плана, выполнили пятилетку в 4 года. В особенности хочу отметить большую помощь мне со стороны секретаря парткома П.Н. Воронова и председателя профкома А.И. Штаповой. Животноводство полностью закрывала главный зоотехник А.И. Белоусова, а садоводство Л.Е. Князева. Я помогал им обеспечением механизмами, транспортом и при необходимости рабочей силой. Моё внимание было полностью приковано к агрономической службе. Никакой мороки у меня не было и с мехцехом, где главным инженером был В.М. Дудин, завгаром В.А. Киселёв и механиком гаража Д.К. Литвинов. На питомнике большую помощь мне оказывали инженеры А.М. Леошин,

А. Морозов, агроном С.Л. Антонов и бригадир Н.Е. Сухарев. За ударную работу Н.С. Спижевой, главный зоотехник А.И. Белоусова и ряд других специалистов получили ордена и медали а мы с главным экономистом Л.С. Максимовой (главных вообще-то по организации всех работ, приведших к такому успеху) не наградили.

Но мы такие фортели уже проходили (вспомнил озеленение посёлка Шишкин лес – я работал, а наградили других). Зато нам с ней представилась возможность съездить по турпутёвке в Италию, в Рим, Неаполь, Помпеи. Пусть за свой счёт, но поездка-то какая!

 

Глава 15

 

По итогам работы мне неоднократно приходилось выступать по телевидению и радио – о выращивании карликовых подвоев путём зелёного черенкования в программе “Наш сад”, о технологии выращивания высоких урожаев зерновых в программе “Время”. Мне всегда помогали старые дружеские связи. Директор опытной станции полеводства в Михайловском, кандидат сельхознаук В.А. Кабыш помогал, снабжая меня элитными семенами зерновых культур, например, пшеницы сорта “Юбилейная”, которая дала нам небывало высокий урожай. Главный зоотехник учхоза “Михайловский” кандидат биологических наук В.М. Яганшин консультировал меня по вопросам животноводства, что давало мне возможность говорить со специалистами совхоза на равных. Они удивлялись - откуда я это всё знаю.

В 1972 году председатель профкома учхоза “Михайловский” В.М. Никишин попросил меня поехать руководителем совместной тургруппы учхоза и нашего совхоза в Польшу и ГДР. Замечательная была 24 дневная поездка, по 12 дней в каждой из этих стран. Эти факты были примером моих дружеских связей с работниками учхоза и экспериментальной базы в Михайловском, несмотря на пасквильные действия Королькова.

В 1976 году мне понадобился опытный цветовод, чтобы полностью, круглый год, задействовать теплицы, ввести в севооборот цветы. А мне прислали молодого специалиста – девушку, окончившую плодфак ТСХА, Н.В. Петрову. Потом я был даже благодарен судьбе за то, что прислали именно её, так как в 1980 году она стала моей женой.

В совхозе “Память Ильича” были и перекосы. Ну разве можно было без наличия достаточного количества пахотных земель и пастбищ, при интенсивно развитом садоводстве и питомниководстве иметь и постоянно наращивать количество крупного рогатого скота? Да ещё концентрировать стадо в одном-двух местах. Например, в селе Братовщина для 1000 голов скота был выстроен громадный комплекс скотных дворов, с громадными затратами на его сооружение.

А что получилось? Кормов нет, все корма с колёс из Ярославской области, дорого, нерентабельно. Я неоднократно говорил о таком перекосе директору совхоза и в ответ получал только его неудовольствие и раздражение.

Работа в совхозе была интересной, но очень трудоёмкой. С утра до вечера, иногда даже в выходные дни, плотный рабочий график и вырваться из него было невозможно. Стал подумывать о другой работе. В особенности после заявления директора о том, что главное для хозяйства не питомник, а возможность за счёт него построить достаточное количество квартир для рабочих совхоза, построить на 100 га пашни закрытую систему орошения для получения высоких урожаев кормов и выстроить холодильные камеры на хранение 400 тонн фруктов и овощей. Спрашиваю “А как же питомник?” Мне в ответ – это как приложение. После этого сложились у нас с директором не совсем хорошие отношения.

А в 1974 году в Пушкино открылся Институт повышения квалификации руководящих работников лесного хозяйства. И в 1976 году я получил приглашение, как специалист лесного хозяйства, кандидат сельхознаук, на работу в этот институт. Я, конечно, согласился.

Директор ВИПКЛХ (Всесоюзный Институт Повышения Квалификации руководящих работников лесного х-ва) написал на имя директора совхоза письмо с просьбой отпустить меня для использования как специалиста лесного хозяйства, имеющего опыт преподавательской деятельности, в ВИПКЛХ. С января 1977 года я написал заявление на имя директора совхоза с просьбой откомандировать меня переводом для работы в институт. Меня отпустили. Когда я был уже зачислен на работу в ВИПКЛХ, вдруг раздался телефонный звонок. Звонил директор Московского треста садоводства А.Н. Рязанов, он извинился и попросил меня к нему приехать для более правильного оформления моего увольнения и прислал за мной машину.

Оказалось, им всем попало от МК КПСС за то, что они отпустили меня без согласования с партийными органами. Я поехал. На приём меня пригласила зав. Сельхозотделом МК КПСС А.В. Ширяева, которая стала меня допрашивать как и что и почему я ушёл из совхоза. Я сказал, что я всё-таки специалист лесного хозяйства, имею опыт преподавательской работы, иду в только что организованный институт, который испытывает большие трудности с подбором кадров преподавателей и от меня будет больше пользы, чем в совхозе. В совхоз агронома-питомниковода найти легче, чем институту высоко квалифицированного преподавателя. Она выслушала и предложила мне место директора совхоза “Майский”, Пушкинского района, Московской области. Но я деликатно отказался и меня с миром отпустили работать в институт.

В зарплате в институте я выиграл значительно, а более того в удовлетворении, попал работать по специальности. Пришёл в первый день в институт в 8 часов утра – тишина, никого. Даже нехорошо стало, тревожно на душе. Это после ежедневного бурного дня с 6 утра-то. Но потом всё вошло в своё русло, времени опять стало не хватать – подготовка к занятиям, хозяйственные дела, проведение занятий, поездки с группами в командировки и т.д. Меня сразу же избрали на Учёном Совете института деканом факультета новой техники и технологии. Короче попал я в свою родную стихию и проработал в институте без малого 14 лет. Были, конечно и споры, были словопрения и трения с начальством, но они в основе своей были деловыми и воспринимались в порядке вещей. Перед пенсией исполнял обязанности ректора ВИПКЛХ. На пенсию вынужден был уйти уже в другом государстве – не в СССР, а в Российской Федерации. Хочу отметить без всякого пафоса, что где бы ни работал я чувствовал уважение к себе со стороны коллектива рабочих и служащих и испытывал глубокое удовлетворение от выполняемой мною работы, как нужной и необходимой. Зато в современном демократическом обществе я оказался не нужен. На назначенную пенсию не прожить. Пробовал организовать своё дело – кирпичный завод – не сумел найти кредиторов. Затем хотел наладить выпуск бумажных ячеек для куриных яиц – не дали кредита. И хорошо, что не дали – птицефабрики стали не кредитоспособными и ячейки стали невостребованными. Быстро потом появилась другая упаковочная тара для яиц.

Помощь мне оказал только директор ОАО “Мамонтовка” И.И. Клячко. Мы с ним были всегда в дружеских отношениях с момента моего переезда в Пушкино. По договорам я стал реализовывать продукцию ОАО Мамонтовка – столовую клеёнку. И сразу почувствовал что такое рынок. Продав садовый участок и квартиру, мы с сыном вложили деньги в клеёнку и дали на реализацию одной воронежской предпринимательнице, а она нас, как сейчас говорят, “кинула”. И мы остались ни с чем. Спасибо генеральному директору И.И. Клячко – он разрешил нам давать клеёнку в кредит.

Мы кое-как за два года вышли из финансового тупика. Но тут август 1998 года. Деньги наши вложены в кассу ОАО (его называют все химзавод), отоваривают наши деньги только клеёнкой. А обстоятельства сложились таким образом, что отпускали нам клеёнку по 9 рублей 90 копеек за метр, а продать мы её могли только по 9 рублей 50 копеек. Опять присели, снова влезли в долги. И вылезли только к 2000 году, наладили сбыт клеёнки, создали сеть постоянных клиентов и дело пошло на лад. Старались работать честно, не нарушать правил торговли и законодательства. И проработали мы с сыном вплоть до 2012 года. Потом завод новые руководители перепрофилировали и мы остались без работы.

Что сказать в заключение?

Говорят, что мужик состоялся, если он посадил дерево, построил дом и вырастил сына. С этой точки зрения я – состоявшийся человек. Сам лично и при моём участии было посажено 300 гектаров лесов, озеленил целый посёлок Шишкин лес, посадил три сада на садовых участках, выстроил два дома. Вырастил двух сыновей. Благодарен их матери, моей первой жене Кашлевой Розе Ивановне, за то, что она родила их и совместно со мной их вырастила и воспитала. Мы дали им обоим высшее образование. Николай защитил кандидатскую диссертацию и ему присуждена учёная степень кандидата биологических наук по специальности – Физиология человека и животных, знает английский язык. До перестройки он считался очень хорошим специалистом по организации инкубаторского хозяйства на птицефабриках. После развала СССР всё пришло в упадок. У птицефабрик денег не стало, работу даже основную они не в силах были проводить. Всероссийская Станция Птицеводства, где сын работал старшим научным сотрудником, развалилась. Вот и пришлось нам заниматься предпринимательством, надо как то жить начинать, чтобы выжить в новых условиях.

У меня один внук и три внучки. Внук Илья - сын старшего моего сына Сергея, окончил Московский Государственный Университет Сервиса, занимается предпринимательством, его сёстры - Лиза окончила получила диплом бакалавра по организации туризма, а Марина окончила колледж от МГУ сервиса. Все при деле.

Внучка Лена, дочь сына Николая, окончила МГУ им. Ломоносова – психолог, работает в управлении МВД, капитан, замужем. Муж Илья Козырев окончил МГУ им. Ломоносова – физик. Работают оба. Родили мне Машу, правнучку. Ей уже 3 года.

Надо сказать, что мне всю жизнь везло на хороших людей. Они всегда мне помогали в трудные моменты в моей жизни. И в первую очередь я благодарен судьбе за прекрасных женщин – моих жён. Первая моя любовь, гражданская жена в студенческие годы Горянина Ирина Александровна дала мне почувствовать, что такое настоящая взаимная любовь. Жаль, что не удалось нам связать свою жизнь официально. Причины изложены мной в рассказе – Ирина любовь студенческая – опубликованном в сервере ПРОЗА.РУ. Первая официальная жена Кашлева Роза Ивановна (в девичестве Зайцева) подарила мне двух хороших сыновей, замечательный и трудолюбивый человек. Выросла и воспитывалась в многодетной семье без отца (погиб в 1943 году). Мать её Евдокия Николаевна неграмотная, но очень разумная женщина, родила последнего ребёнка – девочку в 1941 году. Она стала шестым ребёнком в семье. Брат Розы – Иван Иванович – всю жизнь работал на железной дороге диспетчером и на других руководящих должностях. Роза Ивановна имела 4-х сестёр – Катю, Римму, Галю и Лиду. Вся семья Зайцевых очень дружная, с теплотой и уважением относятся друг к другу. С Розой мы прожили до 1979 года. В 1980 году я женился по большой взаимной любви на Петровой Надежде Васильевне. Её мать Мария Филипповна Петрова сама рано (в детстве) потеряла свою мать, а в 1948 году умер отец Филипп Петрович, у которого от второй жены было три сына и дочь. Так что Мария Филипповна выросла сиротой, у чужих людей. Её жизнь заслуживает особого рассказа. Она очень уважаемая женщина, работала на должностях завпочтой и завсобесом в Уваровке и в Можайске, Московской области. Её работа неоднократно отмечалась почётными грамотами, она награждалась медалями и орденом Знак Почёта. Исключительно целеустремлённый и честный человек. И дочь свою, мою жену, Надежду она воспитала в таком же духе и я благодарен ей за это. Я постоянно чувствовал уверенность в своих тылах, постоянную заботу обо мне и любовь ко мне со стороны Нади. Это помогало мне в работе и помогает до сих пор. В моих стихах, опубликованных в выпущенных в печати сборниках РУСЬ Много стихов посвящены моим жёнам, но особенно Надежде. Они есть и в СТИХИ.РУ.

Во время учёбы в институте мне помогал выжить мой однокашник В.С. Чуенков, секретарь Народного Университета культуры в нашем институте. Он давал мне работу по написанию афиш, объявлений для этого университета. За эту работу мне платили и я мог жить. Очень помог мне зав. Кафедрой энтомологии и фитопатологии А.И. Воронцов. Он дал возможность заниматься интересной и хорошо оплачиваемой работой по лесопатологическому обследованию лесов Воребогородского лесничества, Щелковского учебно-опытного лесхоза МЛТИ. Впоследствии эта работа стала моим дипломным проектом, который я защитил на отлично. Когда я благодарил Алексея Ивановича Воронцова за такое добро ко мне с его стороны он мне сказал: “Если бы кто-то лучше мог сделать эту работу, чем вы, то она была бы отдана другим людям. Так что благодарите сами себя за то, что вы не бренькали на гитаре и не гуляли, а занимались делом и хорошо учились”.

При распределении на работу после окончания института я попросил комиссию распределить меня на работу поближе к месту жительства родителей для оказания им помощи, как многодетной семье. И мне пошли навстречу. И направили лесничим в Лесодолгоруковское лесничество по Волоколамскому шоссе, а жили мы в пос. Нахабино по Волоколамскому шоссе.

В лесничестве меня всегда поддерживала и помогала в работе вся лесная охрана. Благодаря этому я быстро вошёл в курс дела и мне легко было работать.

 

Глава 17

 

В лесничестве на опытных работах был аспирант кафедры лесоводства ТСХА И.И. Гущин, исключительно порядочный и житейски опытный человек. Он на 8 лет старше меня, участник ВОВ. Его душевное внимание ко мне в конце концов привело к тому, что я поступил аспирантом на кафедру лесоводства ТСХА к профессору В.Г. Нестерову, о чём уже писал раньше.

В Тимирязевке я сразу почувствовал себя своим человеком не только на факультете, но и вообще в академии. А зав. НИС ТСХА Л. Случевская рекомендовала меня на должность зав. Плодопитомника совхоза “Память Ильича”. В совхозе я тоже был в своей стихии, благодаря помощи замечательного коллектива работников совхоза. Весь коллектив относился ко мне с уважением и это здорово помогало в работе, конечно, я и сам старался никого не подвести и работал на совесть.

В ВИПКЛХ меня постоянно поддерживали ректор института профессор В.Г. Атрохин и проректор В.П. Ливенцев. Без их человеческой помощи мне трудно было бы качественно выполнять обязанности декана факультета и вести преподавание. Вообще весь коллектив преподавателей и сотрудников института был дружелюбным и доброжелательным.

Когда наступили новые времена после развала СССР всё изменилось в структуре института. Зарплаты сотрудников стали вдруг низкими. Надо было перестраиваться. Учить ИТР и руководителей лесного хозяйства всех рангов по старым советским программам (а они ведь были очень хорошими) стало невозможно. Возраст у меня к этому времени был более, чем пенсионный. Что делать?

Вот здесь мне очень помог генеральный директор ОАО «Мамонтовка» (завод ИСКОЖ) И.И. Клячко, взявший меня на работу. Учитывая опыт работы деканом в институте, знания по структуре управления лесным хозяйством и то, что за 14 лет прошли квалификацию (на нашем факультете) значительная часть руководящих работников и ИТР лесного хозяйства со всего Союза, мне удалось создать сеть постоянных потребителей продукции завода. Таким образом я вписался в систему завода. Познакомился с замечательными работниками завода. После кончины И.И. Клячко мне большую помощь оказывали Генеральный директор завода С.И. Гулин (помог получить кредит для покупки квартиры) и зам. Директора по коммерческим вопросам доброжелательный и опытный в предпринимательском деле человек В.А. Мерзликин. Одному мне работать было трудно, поэтому я пригласил мне помогать (на паритетных началах) своего сына Николая. Он прекрасно справлялся с работой и мы с ним работали на заводе до момента его перепрофилирования в 2012 г.

В течение своей жизни я многое сумел узнать, повидать. Был во многих городах СССР в таких как Киев, Севастополь, Симферополь, Ростов на Дону, Сочи, Ялта, Нижний Новгород (Горький), Рига, Вильнюс, Таллин, Шадринск, Курган, Пенза, Тамбов, Рязань, Калуга, Астрахань, Волгоград,, Самара, Ярославль, Иваново, Саратов, Харьков, Львов, Ленинград, Кишинёв, Суздаль, Владимир, Ковров, Углич, Хабаровск, Петропавловск-Камчатский, Владивосток, Ереван, Калинин (Тверь), Петрозаводск и остров Кижи, Сургут, Барнаул, Бийск и др.

В основном в командировках или туристических поездках.

Во многих городах был и за границей. - Рим, Неаполь, Помпеи, Флоренция, Генуя, Пиза, Венеция, Барселона, Марсель, Афины, Стамбул, Пальма-де-Майорка, Монако, Монте-Карло, Ницца, Тулон, Париж, Лондон, Эдинбург, Дублин, Амстердам, Роттердам, Берген, Берлин, Потсдам, Дрезден, Варшава, Вроцлав, Краков и др.

Конечно, весь мой жизненный опыт помогал мне в работе и сейчас помогает делиться им с людьми, а сейчас с читателями, если им будет, конечно, интересно моё жизнеописание. Стараюсь публиковать свои рассказы и стихи в серверах ПРОЗА.РУ и СТИХИ.РУ

Не поэт я и не писатель, пишу для собственного удовлетворения и на память людям, ибо в рассказах и стихах моих только реальная, не выдуманная жизнь, только правда, а она обязательно кому-нибудь да нужна.

КОНЕЦ ПОВЕСТВОВАНИЯ

http://www.proza.ru/avtor/val1929